«Такой большой вымахал, а все в детские сказки веришь…»
Жора оперся было рукой, чтобы подняться на ноги, и тут же отдернул ее, будто обжегшись.
Под пальцами явно ощущалась трава. Обычная трава, в меру колкая, в меру мягкая, мокрая от ночного дождя…
Но ведь сейчас-то февраль месяц! Осторожно, словно боясь чего-то, Георгий сорвал пучок невидимых в темноте стебельков и, растерев в пальцах, поднес к носу. И пахло обычно: травой, лесной прелью, мокрой землей, раздавленным лесным клопом, еще чем-то неуловимым.
Кто-то живой, возможно безутешный товарищ или близкий родственник несчастливого травяного обитателя, тут же, словно подтверждая очевидный факт реальности окружающего, свалился за шиворот и покатился по спине, немилосердно кусаясь при этом. Клопиная вендетта, это вам не шутки! Тут уже Георгию стало не до интеллигентских рефлексий…
Избавляясь от не в меру агрессивного насекомого, Арталетов не заметил даже, как привык к темноте и начал понемногу различать окружающее. Обычный лес или парк, судя по шороху капель вверху — лиственный, температура вполне летняя, накрапывающий дождик не вызывает очень уж неприятных ощущений… Так все-таки получилось?!
Нет. Торопиться с выводами не следует. Вдруг все же розыгрыш. Скажем, какой-нибудь укольчик хитрый или таблетка, самолет и… здравствуй, Сочи. Или Таиланд какой-нибудь. Не будем спешить…
По щиколотку увязая подошвами сапог в мягкой лесной почве и поминутно цепляясь то плащом, то вычурным эфесом шпаги за все встречные-поперечные кусты, Георгий выбрался из-под крон деревьев на более или менее открытое место. Дождь усилился и стал не таким уж приятным. К тому же давешний клоп, о существовании которого путешественник начал забывать, почитая благополучно раздавленным, очнулся от обморока и возобновил свои посягательства… Словом, случись в этот поздний час на опушке леса нечаянный прохожий, он наверняка осенил бы себя крестным знамением при виде призрака в развевающемся плаще, исполняющего папуасский танец Обретения Мужественности…
Клоп, сражающийся до последней капли чужой крови, сыграл и положительную роль: вытряхнув его наконец из-под колета, (хотелось бы думать, что мертвого, но убедиться в этом мешало недостаточное освещение), Жора невольно повернулся лицом к тому месту, в котором всего на какую-то секунду мигнул далекий огонек…
* * *
К стоящему у развилки дорог одинокому зданию Георгий, шлепая по лужам сапогами, безбожно промокавшими (а что бы вы хотели — «мосфильмовский» реквизит!), вышел, когда небо на востоке, почти очистившееся от туч, уже налилось розовым колером. Еще издали он понял, что если и не в прошлое, то уж куда-то в Европу его Дорофеев точно закинул.
Живописно, нужно заметить, выглядело это строение: покосившееся, сложенное из дикого, кое-как отесанного камня, двух-, нет, полутораэтажное (нижний ярус до самых окон, узких, как амбразуры, к тому же прикрытых решетчатыми ставнями, врос в землю), крытое черепицей и украшенное какой-то невообразимой башенкой с флюгером в виде петуха, видимо давно и навечно приржавевшим к штоку и теперь глядящим совсем не в ту сторону, куда дул утренний ветерок. Вместо фальшивого флюгера ветерок раскачивал висящий над дверью фонарь, под которым Арталетов разглядел некое подобие вывески: нечто длинное, имеющее сходство и с человеком и с рыбой; располагая определенной толикой фантазии, не без труда можно было опознать русалку. Или водяного. Точнее сказать было трудно, ибо, присмотревшись, можно было явно различить оба половых признака, то есть и бороду, и, к-хм, солидных размеров бюст… Чудовище, задняя, рыбья, часть которого неведомому художнику удалась гораздо лучше передней (с натуры рисовал, не иначе), сжимало в трехпалой руке мастерски выписанную пивную кружку, украшенную пенной шапкой, один вид которой заставил Жору ощутить зверскую жажду и вспомнить, что он ничего не ел и не пил уже несколько часов.
Помянув про себя нехорошим словом местных живописцев, творящих в неповторимой манере Остапа Бендера и Кисы Воробьянинова, и не надеясь на особенный успех (кто же работает в такую рань?), Георгий толкнул темную от времени щелястую дверь, висящую на монументальных кованых петлях…
Дверь оказалась не заперта, и за отсутствием всякого рода сеней или тамбура «шевалье» сразу очутился в полутемном помещении, заставленном широкими столами, сработанными, конечно, в расчете на богатырей, и такими же мощными скамьями.
Озираясь по сторонам, путешественник не сразу обнаружил хозяина заведения, едва заметного из-за высокой стойки, наподобие буфетной.
— Un bon matin, — вежливо поздоровался Жора, решив придерживаться той версии, что он все же очутился во Франции. — Vous le maitre de cette institution?
Абориген, имевший, кстати, вид совсем не располагающий к доверию, возможно из-за неопределенного цвета пиратской «банданы», повязанной на голове, буркнул что-то неразборчивое и отвернулся.
— Je voulais commander au cercle de la biere, — решив, что бармен, наверное, скорбен слухом, громко продолжил Арталетов.
На этот раз человек за стойкой проявил к вошедшему больше внимания и, нырнув на мгновение куда-то в недра своего оборонительного сооружения, зашуршал там чем-то невидимым.
— La biere… nous ne tenons… pas, — сообщил он, запинаясь чуть ли не на каждом слове, минуты эдак через две, причем с ужасным акцентом, не то что с нижегородским, а… — Le monsieur…
— Comment tellement? — возмутился Георгий. — Mais comment la representation a 1'enseigne?
— La representation a 1'enseigne… La representation a 1'enseigne… — забормотал странный бармен, почти полностью скрывшись из вида, потом, видимо отчаявшись, взгромоздил на стойку огромный «гроссбух», растрепанный и похожий на кипу макулатуры, и принялся яростно листать его, слюня время от времени пальцы. — La representation a 1'enseigne… Как же это сказать-то?..
— Что вылупился, чурка с глазами? — ласково спросил он, пристально глядя в лицо Арталетову, потерявшему от изумления дар речи. — Не понимают ни черта, заразы шепелявые, а ты тут объясняй им… Как это сказать-то? La representation a 1'enseigne…
— Так вы русский?!!..
* * *
— И шастают тут, и шастают, — ворчал себе под нос кабатчик, разочарованно пряча под стойку свой словарь-гроссбух и яростно протирая совершенно сухую стойку перед собой ветхой тряпкой. — И шастают, и шастают… Полы не успеваешь мыть за ними…
Очевидно, прояснив для себя национальную принадлежность раннего посетителя, хозяин окончательно потерял к Георгию всяческий интерес. Тот же, напротив, начал терять терпение:
— Так вы мне дадите пива или нет?
— La biere… Тьфу ты, пропасть… Пива нет. Русским языком сказано.
— Почему нет? На вывеске же ясно…
— Не завезли!!! — рявкнул кабатчик, швырнув на стойку тряпку, и прорычал сквозь зубы: — Могу предложить вино! Бапризо! Лариньяк!! Сотерн!!!..
— А воды?.. — робко поинтересовался Арталетов, так как замысловатые названия местных вин ему ровно ничего не говорили.
— Всегда пожалуйста! — радушно улыбнулся хозяин щербатым ртом, указывая пальцем на дверь. — Там, у порога, превосходная лужа. Свежая, вчерашняя… Будете довольны! Пейте себе на здоровье!..
Заключив, что лучше уж вино, чем ничего, путешественник решительно потребовал:
— Стакан этого… лариньяка, и побыстрее!
Кабатчик вместо того, чтобы кинуться со всех ног исполнять приказ, заинтересованно разглядывал что-то на притолоке, совершенно не обращая внимания на бедного, осатаневшего от жажды «дворянина».
— Стакан лариньяка, — тоном ниже попросил Жора. — Вы не расслышали?
Грубиян наконец снизошел до него, презрительно процедив через губу:
— Стаканами не продаем. Берите бутылку.
— Сколько? — удрученно вздохнул Георгий. Он понял, что непробиваемого хозяина кавалерийскими наскоками ему не осилить…
Впервые с момента встречи абориген проявил явный интерес к гостю. Теперь в его взгляде читалось неприкрытое желание содрать с заезжего чудака побольше и не продешевить при этом. Борьба жадности и здравого смысла продолжалась долго.
— Три лиарда! — наконец брякнул он, решившись, и тут же добавил: — Четыре!
Снова вздохнув, Арталетов привычно полез в карман за деньгами, но, когда он уже засунул туда руку, его вдруг пронзила мысль, что о местной валюте он не позаботился.
«Вот так номер! — Краснея под презрительным взглядом кабатчика, Георгий шарил в девственно пустых карманах, не в силах признать очевидное. — Как же я тут буду? С шапкой на паперть, что ли? Сами мы, дескать, не местные…»
— Вон же на поясе кошелек висит, — с той жалостью, с которой обычно обращаются к убогим, указал в конце концов хозяин, когда обоим стало ясно, что тщательный осмотр пустых карманов, даже по третьему разу, ничего путного не даст. — Бестолочь!
Поблагодарив в душе предусмотрительного Серого, Георгий высыпал на ладонь из кожаного, шитого золотом, мешочка с завязками горку разноцветных монеток, отдаленно напоминавших столь презираемые россиянами «серебро» и «медь», и принялся копаться в этом разнообразии, мучительно гадая, где тут эти самые «лиарды».
«А-а, будь что будет! — решился он, поняв, что получается похоже на гадание по кофейной гуще, и жестом истинного мота швырнул на прилавок тоненько зазвеневшую мелкую беленькую монету, смахивающую на нашу копейку. — Вряд ли вино в этой дыре стоит дорого… А окажется мало — добавлю».
Рука почему-то сама собой потянулась к эфесу шпаги…
Под алчным взглядом хозяина кабака монетка весело описала правильную окружность по грязной доске и замерла, прихлопнутая могучей ладонью. Попробовав денежку на зуб, кабатчик удовлетворенно кивнул и, спрятав в стол, принялся выставлять перед собой запыленные темные бутылки с длинным горлышком, разительно напоминающие виденные на военных сборах противотанковые гранаты.
Арталетов все более округляющимися глазами следил за ростом бутылочного воинства, пока оно по численности не достигло штатного мотострелкового отделения.
— Э, э! — спохватился он, уже понимая задним числом, что номинал невзрачной монетки намного (очень-очень намного) превысил цену, заломленную простофилей-хозяином за бутылку вина. — Мне столько не нужно!
— А у меня сдачи нет! — нагло соврал кабатчик, продолжая выставлять бутылки с размеренностью автомата.
С трудом удалось его уговорить часть выпивки заменить закуской и все-таки выдать сдачу этими самыми лиардами — грязными медными монетами грубой чеканки, из-за которых кошелек сразу по-тяжелел втрое, но все равно стол перед пригорюнившимся путешественником ломился от винных бутылок, по емкости приблизительно равных отечественным «ноль семь». Никак не входило в его планы напиваться до бесчувствия в первые часы пребывания в чужом времени.
— Кушайте на здоровье! Не подавитесь часом! — вежливо пожелал довольный гешефтом кабатчик Арталетову и направился было за свою стойку, когда тот остановил его:
— А вообще, собственно говоря, почему вы так со мной обращаетесь? — вспомнил наконец Георгий о своем дворянском звании. — Я же все-таки дворянин!
— Ха! — уткнул руки в боки хозяин, смерив его взглядом с ног до головы. — Видали дворянина? Да вы скорее комедиант, сударь, чем дворянин! И одеты в какие-то дедовские обноски, и шпага у вас на боку словно палка болтается, да и пришли пешком!
— Да я оставил свою лошадь…
— Где? В лесу? Волкам? А шпоры у вас куда подевались? Загнали вместе с лошадью?
Жора не знал, что и сказать. Действительно, как он только сейчас вспомнил, шпоры в Средние века были непременным атрибутом всякого дворянина, если только он не шел по церковной линии. Вот прокол так прокол! Так себе Штирлиц из вас, Георгий, хреновенький, нужно сказать.
— К тому же, господин прохожий, обхождение у вас слишком уж вежливое для родовитого: «пожалуйста», «вы»… Да и торгуетесь, как барышник! Не иначе сами наших кровей будете, из сиволапых… Высокородные-то знаете как? Мелочь не считают, даже если на мели сидят, а что не по их — сразу в морду!..
При последних словах кабатчик все же опасливо отодвинулся от Арталетова, решив не искушать понапрасну судьбу, и слегка переменил тему:
— Сознайтесь, сударь, что вы либо бродячий комедиант, либо шут, вроде нашего Леплайсана. Он тоже всем врет, что дворянин, хотя по мне, так обычный пьяница… Хотя зачем одному королю два шута? Вот, кстати, и он! Легок на помине…
На пороге кабака возникла весьма примечательная личность…

5
Где ты, время золотое, «Солнцедар»?!
Пили мы его ковшами
С корешами-алкашами,
Было дело, что про это говорить!
Владимир Шандриков. «Созидатель»
— Странный вы человек, шевалье! — Развалясь на затертой тысячами задов скамье будто в роскошном кресле, Леплайсан потягивал арталетовское вино, нисколько не пьянея. — Очевидных вещей не знаете, в мелочах путаетесь… Зачем вам, к примеру, знать, в каком именно году от Рождества Христова мы имеем счастье жить? Добрых три четверти из собравшихся здесь пейзан, — он обвел глиняным кривобоким «бокалом» гомонящее заведение дядюшки Мишлена, — да какие там три четверти — девять десятых понятия не имеют, какой на дворе год. Ни к чему им это. Им, знаете ли, достаточно помнить имя короля, сидящего в Париже (да и то, замечу, не обязательно), да скоро ли Пасха или Троица с Рождеством… Эй! — дотянувшись длиннющей рукой, хлопнул он по плечу сидящего за соседним столом мощного — Шварценеггер удавится от зависти — селянина. — Какой сейчас год, дубина?
Ничуть не обидевшись на «дубину», крестьянин (а может быть, и дровосек) ухмыльнулся и пожал саженными плечами, продолжая пережевывать что-то хрусткое.
— Вот видите?..
За прошедшие несколько часов кабак успел наполниться самым разнообразным народом, как говорится, под завязку. На одном полюсе здешнего общества находились Арталетов, пардон, шевалье д'Арталетт с его визави, то есть люди весьма приличные, на другом — мерзкого вида оборванцы, а все остальные — от молчаливых немецких рейтар, каким-то не известным никому способом умудрившихся выцыганить-таки у кабатчика пиво, до жуликоватого вида личностей, шепотом обсуждавших что-то явно не предназначенное для чужих ушей, — между ними.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6