Костюмы, кстати, поступили с «мосфильмовских» же складов. Очередной раз уколов свой живой «манекен» в довольно интимное место, Матильда Ксенофонтовна, старшая из костюмерш, со смехом поведала шипящему от боли Арталетову, что именно в этом костюме лет тридцать назад в «Собаке на сене» дебютировал в «мушкетерском амплуа» сам Михаил Боярский, причем был уколот юной тогда костюмершей именно в это самое место.
— Представляете себе, Жора! Он таки выражался при этом точь-в-точь как вы сейчас! Вы каким-нибудь боком не родственники?..
Насколько юна была в то время Матильда Ксенофонтовна, Жора оставил на ее совести, но упоминание о знаменитом актере и певце, особенно в данном контексте, ему польстило…
Впрочем, уколы «жриц иголки и булавки» были сущим пустяком по сравнению с тем, что предстояло будущему д'Арталетту через некоторое время…
— Ты знаешь, Жора, что такое чума? — спросил его как-то Сергей за вечерним ликером, щедро разбавленным водкой (или, наоборот, водкой, слегка сдобренной ликером). — В самых общих чертах хотя бы…
— Ну, это… — смешался Арталетов, едва не подавившись своей амброзией, вспомнив вдруг, совсем некстати, что чума, оспа, холера и подобные им прелестные хвори выкашивали в средневековье миллионы людей, начисто опустошая города и целые страны.
— А холера? — продолжал безжалостный инквизитор, не дожидаясь ответа. — А черная оспа? А тиф? А проказа, в конце концов?..
Выслушивал окончание страшного перечня Георгий уже в полуобморочном состоянии…
Следующую неделю он вынужденно провел в постели, причем большую часть ее — лежа на животе и проклиная извергов-эскулапов, понятия о милосердии у которых лежали в несколько иной плоскости, чем у незабвенного Гиппократа, клятву которому обязаны давать сейчас все, мечтающие посвятить себя истязанию себе подобных. С детства ненавидевший прививки и боящийся шприца так, что закатывал форменную истерику при первом позвякивании этого милого инструмента (тогда еще совсем не одноразового), Жора безропотно сдался им в руки после того, как Серый в свойственном ему образном стиле поведал лишь о малой толике тех прелестей, которые ждут неподготовленного человека в глубине веков. Особенно подействовало красочное описание прокаженных, бродивших по дорогам Европы еще лет двести назад в балахонах из мешковины и с колокольчиком в руках, дабы предупреждать всякого пешего и конного: навстречу движется медленная и жуткая смерть…
Столь массированная вакцинация опытных врачей из Института тропической медицины, приглашенных на дом, надо сказать, не удивила: доллары, они и в Африке зеленые, а сумасшедшие экстремалы сегодня посещают не только относительно безопасные Турцию с Египтом (бомбы террористов не в счет), но и весьма враждебные слабенькому европейскому организму экзотические страны. Увы, непременного условия о христианском милосердии к прививаемому в контракт внесено не было… А жаль.
После того как Арталетов смог более-менее нормально сидеть, им, под руководством начальника охраны дорофеевской фирмы Нефедыча (отчество это было или производное от фамилии прозвище, Жора так и не узнал), занялись инструкторы по выездке, фехтованию, стрельбе, средневековым танцам, языку и культуре, и прочая, и прочая, и прочая…
Шпагу (почему-то похожую больше на отощавший до безобразия обоюдоострый меч с невообразимой острой гардой) вскоре д'Арталетт смог держать весьма уверенно, хотя вряд ли отбился бы ею даже от вусмерть пьяного инвалида, вооруженного не перочинным ножом, а зубочисткой, но вид друга, восседающего верхом на смирной лошади, вызывал у Дорофеева взрыв прямо-таки гомерического хохота.
А знакомые всем по фильмам о мушкетерах потасовки в придорожных кабаках?
— Смотрите внимательно, Георгий Владимирович. — Нефедыч, вероятно, в сотый, если не двухсотый, раз демонстрировал своему ученику простенький, в общем-то, прием, позволяющий человеку, имеющему о нем представление, остаться целым и, возможно, даже здоровым после случайной стычки с хулиганом, вооруженным ножом. — Вот эту руку — сюда, эту — сюда. Подсечка… Оп!.. Понятно?
— Вроде бы да…
— Вроде или понятно? — терпеливо уточнил инструктор, словно врач, имеющий дело с особенно редкостным типом олигофрена, способным обогатить психиатрическую науку.
С любым другим курсантом, которых через его руки прошло множество как в годы службы, так и на «гражданке», он, конечно, не церемонился бы, либо научив (в девяноста пяти примерно процентах случаев), либо… Но тут имело место ясное и недвусмысленное указание шефа — не калечить ни в коем случае, даже синяков не набивать. Хотя… Порой старому спецназовцу казалось, что лучше будет все-таки наплевать на солидные «зеленые» нули дорофеевского жалованья и решиться на несколько лет отсидки… Он был твердо уверен, что после тщательного расследования убийства заслуженным ветераном некого не особенно отличившегося в жизни гражданского субъекта ни один суд не даст слишком большого срока…
— П-понятно… — Жорины глаза неотрывно следили за могучими лапами учителя, которыми тот только что, будто переваренную макаронину, скрутил в бараний рог манекен.
— Слава богу!.. Давайте попробуем.
Нефедыч взял со стола учебный резиновый клинок и несколько раз продемонстрировал в замедленном ритме удар.
— Я буду делать вот так, а вы — как я показал до этого. Готовы?
— Д-да…
— Работаем!
Увы, «нож», не встретив никакого сопротивления, вошел в соприкосновение с грудью «курсанта», завороженно следившего за его движением. Рука вояки бессильно повисла.
— Ну что же вы, Георгий Владимирович?..
— А? Давайте повторим…
— Георгий Владимирович, в реальной схватке у вас не будет возможности повторить, поймите это… Я же угодил вам ножом точно в сердце!
— Правда?..
Нефедыч возвел очи горе, но вовремя взял себя в руки.
— Знаете, — деловито заявил он, всучивая, едва ли не насильно, «нож» ученику. — Давайте попробуем поменяться местами. Нападать будете вы, а я в замедленном ритме покажу вам прием. Хорошо?
Арталетов молча кивнул и попытался принять стойку нападающего, которую они с грехом пополам разучили за пару занятий.
— Ну что это! — Спецназовец снова опустил руки. — Вы хоть лицу придайте зверское выражение! Неужели это так трудно? Ладно, ладно. — «Зверская» физиономия Жоры живо напомнила ему некого представителя семейства рукокрылых, виденного совсем недавно по телевизору. — Сойдет… Работаем!
Грохот. Сдавленный писк откуда-то из-за манекенов…
— Слушайте, — Нефедыч, задумчиво поигрывая отобранным «кинжалом», присел на корточки над тяжело ворочающимся «курсантом», — вы из каких происходите?.. Ну, из крестьян, из рабочих?..
— Мама говорила, что наш род происходит из Гедиминовичей, — со сдержанной гордостью ответил Арталетов, выпутываясь из растопыренных конечностей пластикового болвана. — Ее дедушка был дворянином Смоленской губернии…
— Оно и видно… — тяжело вздохнул инструктор, поднимаясь на ноги и легко, одним движением, выдергивая из ловушки Георгия.
— Что видно?
— Как вы Гражданскую войну продули.
— Ну вы-то точно происходите из пролетариев! — обиженно надулся Жора, созерцая лопнувшую на плече по шву «олимпийку».
— Эт точно! — легко согласился вояка и похлопал подопечного по плечу: — Все. На сегодня занятия окончены…
— Вы убийца, Сергей Валентинович! — проникновенно заявил он десять минут спустя, представ перед хозяином, дующим пивко в кабинете. — Разве можно это… этого… — Он поплутал еще некоторое время в дебрях «великого и могучего» и, наконец, выдал: — Эту мишень отпускать на серьезное дело без провожатого?
— А куда я его отпускаю? — прищурился Дорофеев. — Выкладывай…
После того как Нефедыч изложил все свои догадки и опасения, старые товарищи засиделись допоздна…
— Ты пойми, старик! — втолковывал шеф подчиненному, полуобняв его и упершись лоб в лоб. — Его же матушка воспитывала, интеллигентка, да к тому же из дворян… Голубая…
— Голубая? — вскинулся спецназовец, уже задремывающий слегка.
— Да кровь голубая! Дворяне — белая кость, голубая кровь…
— А-а-а…
— Если бы не я, его в школе затюкали бы… Понимаешь?..
В конце концов сообща порешили, что шевалье будет мирным, очень вежливым и осмотрительным путешественником, толерантным к религии любой конфессии и к тому же странствующим пешком из-за данного им в юности обета.
* * *
И вот наконец настал миг, когда Сергей и Жора, выряженный в шутовской костюм шестнадцатого столетия (разве что без бубенчиков), в плаще, дорожных сапогах и берете с пером, да еще и с нелепо длинной шпагой на боку, вошли в заветную комнату. Отпущенная за пару недель бородка «а-ля Ришелье» и щегольские усики ужасно мешали, щекотали нос и щеки, и только недюжинным усилием воли новоявленный д'Арталетт подавлял в себе детское желание все время трогать эту непривычную растительность. Несмотря на тщательную подгонку, все детали одежды давили, кололись, раздражали. Широкий гофрированный воротник безбожно натирал шею. Берет, вероятно, носили приколотив к голове гвоздиком, чтобы он не сползал на ухо или нос. Эфес шпаги при первых же шагах до синяка намял бедро… Тяжела же была ноша дворянина в давно минувшие времена! Но… Назвался груздем — полезай в кузов.
Сергей собственноручно надел на шею друга небольшой круглый предмет на цепочке, напоминающий старинные карманные часы.
— Вот и сама машина времени.
— Такая маленькая? — изумился Георгий.
— Маленькая? — опешил Дорофеев. — Я бы сказал — огромная! Хотя… Это ведь только рабочий элемент машины, который всегда будет при тебе, а сама машина — она вокруг… Да, да, машина вокруг тебя, — подтвердил он, видя недоумение друга. — Вся эта комната — машина. Я сам не очень-то разбираюсь в тонкостях, но каким-то образом она и вокруг, и в этом маленьком предмете.
— Как это?
— А Бог его знает! — беспечно пожал плечами Сергей. — Парадокс, одним словом… Или диалектика?
Уже сидя в специально принесенном из гостиной кресле посреди ослепительно-белой, как операционная, комнаты-машины, Арталетов спохватился:
— Слушай, а откуда это все?.. — Он обвел рукой комнату. — Как тебе это удалось? Неужели…
— Да ты что, — не дослушав, расхохотался Серый. — Шутишь? Ты помнишь, что у меня в школе было по математике и физике, да и по остальным наукам заодно?
— Тогда — как?..
— Спонсорство, Георгий, большое дело! — назидательно подняв палец кверху и полюбовавшись им, изрек Дорофеев. — В нужное время и в нужном месте — особенно…
Пока Сергей колдовал где-то в другом конце комнаты, Жора сидел молча, откинув голову на высокую спинку кресла, и чувствовал себя космонавтом, которого вот-вот должны запулить куда-то в тартарары верхом на многометровой цистерне, доверху заполненной чертовски взрывоопасным топливом. «У нас еще до старта четырнадцать минут…» — крутилась в голове строчка из полузабытой песенки безоблачного пионерского детства.
— Только не удивляйся, Жорка, если найдешь там не то, что ожидаешь, а нечто совсем другое… — внезапно проговорил невидимый Серый, неслышно подойдя сзади. — Не боишься?..
— Чего уж… — глухо ответил Арталетов, понимая, что «четырнадцати минут до старта» у него уже нет.
— Тогда присядем на дорожку?..
* * *
Серый, как всегда, оказался прав…
С полетом происходящее с Георгием и окружающим его пространством не имело ничего общего… Разве что огни, изредка вспыхивающие тут и там в окружающей его клубящейся и пульсирующей темноте, напоминали не то аэродромные, не то габаритные, но стоило всмотреться пристальнее — сходство сразу исчезало.
Жора висел в центре какого-то непонятного пространства, не имеющего видимых границ, но ощутимо замкнутого. Висел, сидя и ощущая под собой кресло, которого не было, пол под ногами, которого тоже не было, и вдыхая воздух, которого опять-таки не было… Накатывали ощущения, сходные то с тошнотой, то с опьянением, то вообще не имеющие сходства ни с чем ранее испытанным… Порой Арталетову казалось, что он вывернут наизнанку и теперь его внешняя оболочка вместе с неудобным костюмом и даже шпагой находится внутри, бесстыдно выставляя незащищенные внутренности… Иногда он виделся себе разъятым на самостоятельно живущие части, а иногда словно бы объединялся самым противоестественным образом с кем-то другим…
Сжимая в руках «мини-машину», Жора, чтобы отвлечься, нащупывал пальцами незаметные непосвященному выступы на ее поверхности и твердил про себя слова Дорофеева, будто боясь позабыть: «Если захочешь вернуться, поверни вот эту штучку вот так, вот эту — вот так, а вот эту — нажми…»
Внезапно накатила такая волна горечи от расставания с другом, возможно навсегда, что на глазах выступили слезы.
— Эх, зря я отказался от Серегиного «посошка»! — вслух пожаловался Георгий и тут же пожалел о сказанном.
Слова, эхом подхваченные неведомыми слушателями, окатили его водопадом какофонии, переиначенные, разбитые на части, произнесенные наоборот…
— Зря я!.. Посошка!.. Калзатокя! Акшосоп! — выло, визжало, шептало, декламировало отовсюду на разные голоса, со всеми известными и неизвестными интонациями, ревербирируя, дробясь, плавясь… — Ногоресеге! Тоярз!..
По мере того как голоса невидимок сливались в монотонный шум, напоминающий рев морского прибоя, а огни мигали все чаще в каком-то непонятном ритме, Георгий постепенно впадал в гипнотическую прострацию…

4
А Гильоме!.. — Здесь нынче тон каков
На съездах, на больших, по праздникам приходским?
Господствует еще смешенье языков:
Французского с нижегородским?..
Александр Сергеевич Грибоедов. «Горе от ума»
Пришел в себя Георгий в полной темноте. Он сидел, опираясь спиной на что-то совершенно реальное и твердое, как доска, под седалищем тоже чувствовалась твердь, правда слегка пружинящая, а на лицо время от времени падали какие-то брызги. «Неужели получилось? — пронеслась в мозгу крамольная мысль. — Да нет, фантастика! Дурак ты, Арталетов, купился, как первоклашка, на очередной Серегин розыгрыш…» Вот сейчас вспыхнет свет и лыбящийся во все свои тридцать два металло-керамических зуба Серый заявит что-нибудь типа:
1 2 3 4 5 6