Амортизаторы «японца» как-нибудь переживут, на то они и японские амортизаторы, а русскому шоферу тряска не страшна – и не такое видали. В общем, все было замечательно и шло по плану. Поэтому, когда уссурийский полосатый красавец объявился прямо у него на дороге, посередине ручья, Сема даже несколько растерялся. Дорогу трехметровый хозяин тайги уступать явно не собирался. Он стоял в воде, чуть наклонив массивную лобастую голову с прижатыми ушами и неотрывно глядел на приближающееся механическое чудище сузившимися жёлтыми глазами.
Сема затормозил и нажал на сигнал.
Резкий тревожный звук никак не повлиял на тигра. Тот лишь хлестнул себя по бокам хвостом и обнажил клыки.
Сема никогда раньше не видел живого тигра так близко, но был не робкого десятка, а потому не столько испугался, сколько озадачился неожиданной встречей.
Попал, блин, подумал Сема. Ехал себе, ехал и – на тебе. Всю дорогу загородил. И чего ему надо? Смотри-ка, прямо не тигр, а скала. Монумент. И не объедешь ведь его ни справа, ни слева…. Ну, и что теперь делать? Эх, ружья нет – шугануть бы зверюгу сейчас парой выстрелов…
Он снова дважды нажал на клаксон.
Безрезультатно. Тигр явно не желал уступать занятую позицию.
Да ничего он мне не сделает, озлившись, решил Сема и на всякий случай поднял стекла. Отскочит, если жить захочет, никуда не денется. Ишь ты, устаканился. И откуда он здесь взялся? Что-то тигров тут давненько было не видать…. Ну, погоди, рожа полосатая, сейчас я тебя…
И тут он увидел второго.
Этот был чуть меньше, но выглядел не менее эффектно. Он бесшумно вынырнул откуда-то из зарослей папоротника, с левого берега, одним прыжком оказался рядом со своим родичем и, повернувшись к машине всем телом, зарычал. Рык вышел не очень громким, но очень внушительным.
Черт, может тут где-то рядом у них логово? И ведь не развернуться уже… Сдать назад? Нереально с моим грузом…. Ладно, киски, сами напросились.
Он выжал сцепление, включил передачу… И тут Сема краем глаза заметил справа какое-то необычное движение. Он машинально повернул голову и замер с полуоткрытым ртом. Высоченная старая ель на правом берегу ручья вдруг качнулась в его сторону, затрещала и медленно, словно в кино, начала рушиться прямо на «HINO».
Реакция у Семы была хорошая всегда. Он спинным мозгом понял, что уже ничего не успеет сделать, кроме…
Рванув на себя ручку двери, шофёр вывалился наружу, упал на четвереньки (он тут же промок с ног до головы, но не обратил на это ни малейшего внимания) и с наивозможнейшей прытью кинулся в сторону.
И тут же позади него ель с глухим шумом и треском рухнула точнёхонько на кабину «HINO».
Втянув голову в плечи, Сема обернулся на бегу и увидел, что ствол дерева смял кабину грузовика чуть ли не до самого сиденья (ох, как я это я успел выскочить!) и образовал между берегом и машиной нечто вроде короткого моста. И по этому мосту, поматывая из стороны в сторону квадратной головой, шел на четырех лапах матерый громадный медведь. Вот он, дойдя до того, что было когда-то кабиной, ловко спрыгнул прямо на сцепленные между собой кедровые стволы, уселся на задние лапы, поднял морду к небу и заревел. И было в этом реве столько угрозы и ярости, что Сема, теряя голову, кинулся к берегу, продрался сквозь колючие заросли ежевики и, не разбирая дороги, кинулся в глубь тайги.
К леспромхозовской базе он вышел на исходе дня.
Эти несколько часов в тайге слились для Николая Семкина в одну невероятно длинную и тягуче однообразную минуту, в течение которой он шел напролом без дорог и тропинок сквозь буйные летние заросли уссурийской тайги, стараясь лишь не потерять направление, которое ему было, в общем-то, известно. По прямой до базы было не очень далеко – большую часть расстояния он все же успел проехать, но пеший путь сквозь тайгу – это вам не прогулка по набережной у моря, а к ручью, чтобы облегчить дорогу, Сема бы теперь не вернулся ни за какие коврижки. Впрочем, был он человеком бывалым, вырос неподалеку от этих мест и потому, даже в порядком испуганном своем и лихорадочном состоянии, панике окончательно не поддался, местному лешему и собственному страху заплутать себя не дал и, когда солнце окончательно склонилось к западу, а в тайге потянуло вечерней прохладой, деревья впереди чуть поредели и меж стволов тёмным серебром блеснул Сукпай.
– Слава тебе, Господи! – выдохнул Сема, с чувством перекрестился и ускорил шаг.
Неладное он почувствовал, когда до крайнего здания базы – склада ГСМ, стоящего чуть на отшибе, оставалось не больше сотни метров.
Интуиции своей Сема доверять привык, и поэтому остановился, присел на корточки (закурить бы сейчас, да сигареты, палки с елками, в машине остались…) и прислушался.
Тишина.
Глухая и в то же время какая-то тревожная тишина стояла на базе.
Ни машин не слыхать, ни людей, ни музыки, ни лая собак. Как вымерло все…
А ведь так не бывает, подумал Сема, до ночи еще далеко, и сейчас там должно вовсю идти живое человеческое шевеление. Но – тихо. Совсем. Ох, не нравится мне все это… Ладно, подойдем поближе.
Пригибаясь, словно под обстрелом, Сема осторожно двинулся вперед.
За тридцать девять лет жизни Коля Семкин, конечно, встречался со смертью. Но чаще всего эти встречи несли на себе отпечаток обыденности и даже естественности. Умерли обе его бабушки и один дедушка, умирали от болезней и погибали от несчастных случаев далекие и близкие знакомые. Но того, с чем он столкнулся на базе «Леспромхоза №4», Сема не видел никогда. Он не бывал на войне и поэтому ему было трудно сравнить увиденное с чем-то уже знакомым. И от этого зрелище было еще страшнее.
Здесь побывала смерть.
В наступающих сумерках водитель Николай Семкин ходил от одного строения к другому и повсюду встречал одни трупы. Люди со страшными ранами на груди, с разорванными животами и, чуть ли ни напрочь оторванными головами, люди, которых – почти всех! – он знал лично, валялись мертвые и залитые собственной кровью по всей территории базы.
Те, кто здесь побывали, не оставили никому не единого шанса. Кто-то пытался сопротивляться и еще продолжал сжимать в мертвых руках топоры и ружья, и среди трупов Николай обнаружил одного убитого тигра, двух волков и медведя. Звери были убиты выстрелами из ружей и ударами топоров и ножей, но было видно, что умирали они не сразу и до последней минуты пытались унести с собой как можно больше жизней двуногих.
Словно в кошмарном сне, мало что соображая, Николай бродил от одного дома к другому. Он нашел не только убитых. Одиннадцать лесовозов было на базе и семь из них стояли здесь. Вернее, не они, а то, что от них осталось. Перевернутые неведомой силой, с сорванными и смятыми кабинами, с двигателями, превращенными в металлическую кашу…. Отчего-то вспомнилось, что матерый взрослый медведь в эту пору года, к середине лета, набирает вес в шестьсот с лишним килограмм и легко может сломать хребет изюбрю одним ударом лапы….
«Медведь, внучек, – вспомнил Сема рассуждения ныне покойного деда-охотника, – самый умный зверь из всех живущих на земле. И самый выносливый и сильный. Даже тигр ему уступает. На человека медведь нападает редко, но если его разозлить или, не дай Бог, ранить…. Вот ученые говорят, что мы, люди, произошли от обезьяны. Не верю я в это. Где-нибудь в Африке, может, и так. А мы, русские, от медведя произошли. Это точно. Уж больно повадки у него человеческие и сам он на человека похож. Сними с убитого медведя шкуру и посмотри – вылитый человек. Только голова немного другая. Оттого-то медведь нас, людей, и недолюбливает, что мы его, медвежью природу, вроде как предали, по другому пути пошли. Волки собак тоже из-за этого ненавидят. Правда, с медведем и человеком все не совсем так, как у волков с собаками. У медведя ненависти большой нет. Только презрение и гордость. Ну, и зависть еще и обида тоже. Он же, медведь, всегда был хозяином тайги, а человек с его хитростью, ружьями да техникой всякой стал сильнее…».
Да. Медведи. Медведи, тигры, волки… Они что, взбесились? Все сразу? Все сразу взбесились, объединились, напали на базу и поубивали всех? Ага, а потом разломали всю технику. Вон, даже ДТ-75 на боку валяется… Елки, что же делать… надо уносить ноги отсюда. И поскорее. Уже совсем темно, и, если звери вернуться… Но как? Река! Там, у причала должны были остаться лодки! Точно. Вниз по реке до ближайшего поселка. Это теперь самый безопасный путь. Взять какое-нибудь ружьё, патроны… Или нет, не надо ружья. Сюда я шел безоружным, и меня не тронули. Значит, нужно и дальше так. Только, вот, пожевать что-нибудь захватить, сигареты да заначку, что от последней получки осталась….
Через пятнадцать минут темный силуэт лодки с низко пригнувшимся в ней человеком практически бесшумно отчалил от берега и, развернувшись носом по течению, медленно растаял в наступившей ночной безлунной мгле.
Глава пятая
Отряд пользовался нежданно-негаданно свалившимся на них всеохватным абсолютно дармовым и неограниченным отдыхом на полную катушку.
В первый день, когда люди еще не отошли от своего чудесного воскрешения в месте, которое, по их неприхотливому солдатскому мнению, мало чем отличалось от рая, отдых шел довольно вяло и даже несколько скованно. Но уже следующим утром пообвыкшие бойцы готовы были устроить настоящее веселье.
И таки устроили.
На многое способен человек, когда до него окончательно доходит, что смерть отступила, дело сделано, а впереди только приятная неизвестность. Ох, на многое….
Начали, как водится, с трехдневного загула. Считая и день пробуждения. По молчаливому согласию и с непосредственным участием Велги, Дитца и Ани (авторитет белой колдуньи был, практически, равен авторитету офицеров, а в некоторых случаях и превосходил его).
Во второй день гуляли прямо на берегу моря, куда официанты и прочие слуги по желанию людей и под непосредственным руководством Домохранителя-завхоза Ганса Ивановича (по всеобщей договоренности решили называть Домохранителя именно так, с чем тот охотно согласился) снесли достаточное количество столов, легких кресел, шезлонгов, зонтов от солнца и всего необходимого для устройства пикника на свежем воздухе со всеми мыслимыми удобствами.
Место выбрали не сразу у дороги, напротив Дома Отдохновения, а чуть дальше, где в море впадала меж двух холмов чистая прозрачная речка, живо напомнившая Валерке Стихарю бесчисленные речушки Черноморского побережья Кавказа.
– Эх, братцы-камрады, хорошо! – говорил он, поблескивая бедовыми глазами. – Прямо, как дома. От нас до моря была ночь езды на паровозе. Ну, чуть дольше. В отпуск – милое дело. Вечером сел, а на следующий день ты уже гуляешь по набережной Сочи в широких штанах! Помните? – и он не сильным, но довольно музыкальным голосом запел, – «В парке Чаир голубеют фиалки, снега белее черешен цветы. Снится мне пламень весенний и жаркий, снится мне солнце, и море, и ты». Правда, говорят, романс этот в Крыму написан, и парк Чаир тоже там находится, но в Сочи все равно песня эта хорошо на душу ложилась. А вечером, в ресторане, когда…
– Да брось, Валера, – усмехнулся Вешняк. – Сочи, ресторан, «В парке Чаир»… Видел, небось, краем глаза те Сочи, да и то издалека, а нам теперь тут заливаешь. Где мы были, и где Сочи? Сочи…
– Я уж не знаю, где ты был, Серега, под Рязанью, наверное, а я так в Сочи каждый год до войны ездил, понял? Эх ты, деревня…. Ладно, чего там Сочи! У нас тут получше всякого Сочи будет. И выпивка, и хавка, и девочки, что надо! Только, вот, шашлыки я бы официантам не доверил. Эй, Ганс Иванович, мангал нужен, дорогой. И мясо свежее. Лучше свинину, потому как баранину я не уважаю. И лука побольше. Сейчас я вам, родные мои, такой шашлычок сварганю – цимес! Пальчики оближете и до смерти, чтоб ей сто лет мимо нас ходить, не забудете.
Второй день был еще длиннее первого. Времени хватило на все. Несколько раз садились за стол, залазили, охлаждаясь, попеременно то в море, то в речку. Майер вообще уселся в речной воде по грудь, держа в правой руке бокал с вином, а в левой сигару и, по мере опустошения бокала, громко требовал у своей девушки по имени Марта своевременного долива. Марта охотно доливала. Его примеру тут же последовали Малышев и Аня, которым, правда, захватили бутылку с собой и доливали себе сами.
– Сибариты, – добродушно заметил Велге Дитц, сидя в шезлонге и водрузив свои длинные и уже изрядно покрасневшие от солнца ноги на стол, с которого официанты только что убрали грязную посуду. – Сибариты и эти… как их…
– Эпикурейцы, – подсказал Александр.
– Он держал на коленях Карину и потому не мог последовать примеру Хельмута. Да и не хотел – не в обычаях русского человека ноги на стол водружать.
– Именно! Вот скажи, Саша, думал ли ты, что наши солдаты могут быть такими сибаритами и, не побоюсь этого слова, эпикурейцами? И вообще, разве солдат может быть эпикурейцем? А если и может, то, полезно ли это солдату? Вот о чем я хочу спросить тебя, мой боевой друг!
– Это, знаешь ли, от ситуации зависит, – блаженно улыбаясь отвечал Велга, принимая легкомысленный тон обер-лейтенанта. – Ты бы, кстати, ноги поберег – облезешь… Почему же не полезно? Не вижу, отчего бы солдату, если позволяет обстановка и старшие по званию, не посибаритствовать и даже не поэпикурействовать? Мы это заслужили, как уже справедливо было нами же замечено. И вообще, раньше после победы давали три дня на разграбление города. Я, разумеется, как командир Красной Армии, подобные методы поощрения особо приветствовать не могу, но в виде исключения… Опять же, мы, слава богу, не во взятом штурмом городе и никого не грабим и не насилуем. То есть нам хорошо, но от этого никому не плохо. Редкий, кстати, случай…. Так что, гуляй Хельмут, и не о чем не думай. Бери пример с меня. Так и быть, разрешаю.
– Это он мне, видите ли, разрешает! – шутливо возмутился Дитц и даже убрал со стола ноги. – Ганс Иванович, нет ли какой мази от солнца? А то я действительно, пожалуй, сгорю. У нас, саксонцев, кожа нежная…. Спасибо. Так вот, товарищ лейтенант, чтоб вы знали, мне для этого не требуется ничьё разрешение.
1 2 3 4 5 6 7