Но выяснилось, что через сутки после того, как был взят советник посольства в Берлине, и через два часа после того, как был арестован генерал Пускарев, с другим генералом, Завадским, произошла трагическая неприятность. У самого дома в Москве, где он проживал с семьей, его сбил грузовик АМО. Найти истинного виновника смерти генерала Завадского не удалось, поскольку выяснилось – АМО был угнан от хлебозавода на Оленьей улице за полчаса до дорожного происшествия.
Военной разведке СССР оставалось лишь ждать и верить в то, что когда-нибудь, где-нибудь, возможно, развлекаясь со шлюхой в какой-нибудь гостинице, пьяненький клиент признается в том, что несколько лет назад брат его друга, троюродного племянника внука Пети Иванова, продал коллекционеру из Осло картину Рубенса «Охота на кентавров». Одну из тех, что исчезли вместе с именем связующего звена в цепи «Пускарев – … – Антонов». Вот только тогда появится возможность начать операцию, позволяющую такому могущественному ведомству, как военная разведка, разыскать и преступников, и похищенное…
Странное дело, но при всем том броуновском движении, что царило в двухэтажном особняке, редко можно было услышать хотя бы слово, а если таковое и произносилось, то разобрать его и понять смысл мог только тот, кому оно было предназначено.
– Наверх по лестнице, – миролюбиво приказал старшой, остывший, видимо, за то время, что они ехали. – Наверх и направо, в коридор.
– Откуда здесь столько антиквариата? – поинтересовался Корсак, прикидывая на глаз, сколько людей находится на первом этаже.
– От верблюда, – ответ был такой же миролюбивый.
– А ты верблюда-то видел? – продолжал спрашивать Корсак, насчитав семерых.
– Видел, дружок, видел. Семь лет под Ташкентом камни дробил.
Сколько людей Святого находилось на первом этаже, в комнатах за резными дверями, увидеть было не суждено. Не знал он и сколько их было наверху. При всем этом незнании ему было совершенно ясно главное – теперь бежать будет очень трудно. Что ждало его впереди, Слава знать не мог. Не исключал он и того, что придется вступить в схватку. Вместе с этим понимал – это безумие. Находиться в улье с вооруженными до зубов бандитами и лелеять мысль о благополучном исходе схватки мог только безумец. А потому, пересчитывая затылки и старательно загибая пальцы на руках, он действовал скорее по привычке, нежели из желания просчитать свои дальнейшие действия.
Зачем ершиться, Корсак, если в руках этих людей твоя жена и сын?
Когда до последней комнаты оставалось не больше трех шагов, старшой крепко взял Славу за локоть.
– Извини, старик, на всякий случай. – И ловкими руками вора-карманника провел вдоль тела своего пленника.
– В машину когда усаживал, проверял, – напомнил Слава.
– В машину – проверял, – равнодушно согласился тот, чьего имени или прозвища Корсак так до сих пор и не услышал. – А из машины вывел – не проверял. Вот точно так же я срезался с конвоя, когда меня везли на славный «Беломорканал». Нашел в кузове кусок проволоки и всадил в глаз конвоиру.
Легкий толчок в спину дал Корсаку понять, что путь свободен.
Дверь отворилась, и в ноздри Славе тут же ударил тяжелый запах пропитанных зловонным потом простыней, йода и еще какой-то химии, не быть которой рядом с постелью умирающего просто не могло. У стены, под окном, стояла кровать с кованными еще при Николае, наверное, спинками, вокруг нее стояло и сидело на стульях трое. Доктора Корсак в расчет не брал, тот был здесь человеком своим, но приходящим. Он, в белом халате, набирал в шприц какую-то прозрачную жидкость, и его совершенно не интересовало, кто пришел, кто ушел, казалось, он не удивился бы, если сейчас ему сообщили, что немцы снова поперли на Москву.
Едва Слава вошел, мужчина, лежащий на кровати, повернул к нему голову, и Корсак с трудом – он ни за что не узнал бы его сейчас, не сообщи ему заранее, что Святой умирает, – узнал своего отца. Биологического отца, вернее было бы сказать, потому что ничего, кроме одного-единственного носителя генной информации, попавшего в цель тридцать с лишним лет тому назад, Корсака с ним не связывало.
Славе не раз приходилось видеть, как угасает человеческий взгляд перед смертью. С каждой минутой приближения смерти он становится все менее и менее ярок. Глаза становятся безразличными к окружающему и уже не реагируют на раздражители, которые еще месяц назад заставили бы зажмуриться или просто моргнуть.
– Ярослав… – скорее прочел по губам Святого, чем услышал его голос, Корсак.
И что-то… шевельнулось в нем, заставив растечься внутри странному, необъяснимому теплу. По мере распространения этого загадочного тепла Слава чувствовал, как заражается еще одним, странным и совершенно уж необъяснимым чувством к этому человеку. Кажется, это была жалость…
Приблизившись, Слава положил руку на плечо одного из сидящих перед одром Святого бандита и довольно бесцеремонно отодвинул его.
– Я боялся, – тихо проговорил Святой, и было видно, с каким трудом дается ему каждое слово, – что они не успеют или ты им не дашься… – на губах его промелькнула – не может быть! – улыбка! – Значит, все-таки у них получилось…
– У них получилось только потому, что наверху были моя жена и сын.
– С ними все будет в порядке, – поспешил пообещать, опережая очередной приступ боли, пан Тадеуш. – Не волнуйся, сынок…
– Он завалил Крола, – сообщил тот, кто под напором сильной Славиной руки вынужден был встать.
Информация шла по этому дому быстрее людей. Корсак всего на минуту задержался по воле ведущего у одной из дверей, и этой минуты хватило, чтобы о подробностях захвата узнали все, кому такая информация интересна.
– Крол уже давно напрашивался, – поморщился то ли от боли, то ли от гнева Святой и сделал знак, чтобы ему приподняли подушку.
– У Самосада губа разорвана, – добавил тот, что привел Корсака.
– Помнишь, в прошлом году я ему обещал пасть порвать? – терпеливо ожидая, как лекарство перейдет из шприца в вену, напомнил пан Тадеуш забывчивому подручному. – Как удивительно получилось… У меня руки не дошли, сын добрался… Сейчас пошли все вон. Остались Червонец и Крюк, – приказал Святой, не отрывая взгляда от Корсака. Он смотрел на него так, как смотрят в последний раз на человека, расставание с которым невыносимо.
Слава огляделся. В комнате, из которой вышел даже врач, помимо него задержались двое – тот, что сидел на стуле, и тот, что привел его к умирающему вору. Осталось малое – понять, кто из них Червонец. Бандит назвал это имя первым, и нет сомнений в том, что именно Червонец играет главенствующую роль в банде после Святого. Нетрудно догадаться, кого объявят королем после смерти короля.
– Я хочу уйти, вернув всем долги, – проговорил наконец Святой, мучаясь от необходимости двигать в пересохшем рту сухим языком. Корсак уже давно приметил проступившую сквозь одеяло и простыню розовую влагу. Если ориентироваться по месту ее нахождения, то любому, кто хотя бы раз видел огнестрельное ранение и его симптомы, стало бы ясно, куда угодила пуля. Святому не дают пить, и он, мучаясь от жажды, не просит воды. Стоит раненному в живот выпить стакан воды, его тут же скорчит от боли и смерть приблизится, положив ледяную костлявую руку на его лоб. Святому же нужно выговориться, и он терпит, стараясь забыть и о жажде, и о боли. Боль, впрочем, после укола ушла и затаилась. Взгляд Святого приобрел блеск, зрачки чуть уменьшились в размерах.
Слава понял, что все то время, пока бандит его ждал, он принимал наркотик. Морфий это был или нечто другое, заставляющее боль утихнуть, неизвестно, но то, как мужественно вел себя этот отвратительнейший из людей, вызывало в Корсаке известную долю уважения.
– На погост, как и в «крытку», с долгами нельзя, – объяснил Святой скорее для Корсака, чем для приближенных.
Претерпев чувствительный приступ, заглушенный обезболивающим, он поморщился и через силу улыбнулся.
– Для начала проведем небольшую перестановку сил… Мне осталось не более часа. Второй укол мне не поможет.
– Да ты что, Святой! – фальшиво взвизгнул тот, кто привел Корсака в этот дом. – Ты еще нас переживешь…
Быть может, сутки назад этот вскрик и убедил бы пана Тадеуша в верности ему, сейчас же ничего, кроме жалости к кричавшему, в его глазах не было.
– Откинь одеяло, сынок… – попросил он, не сводя глаз с сына.
Корсак привстал и твердой рукой исполнил просьбу вора. Картина, представшая его взору, заставила содрогнуться даже его очерствевшую за годы войны душу. Под суконным одеялом лежало то, что по всем понятиям биологии и анатомии должно было находиться внутри человека, – клубок вздрагивающих, сизых внутренностей, перевязывать которые не было никакой необходимости. Смещение кишок от повязки неминуемо привело бы к смерти, а потому врач, исполняя просьбу вора, даже не стал его перебинтовывать.
Единственное, что обнаружило работу доктора, – это резиновый жгут, наложенный чуть выше колена. Корсак осторожно отогнул край одеяла и обнаружил то, что и ожидал увидеть, – отсутствие ноги до самого колена.
– Противопехотная мина? – облизнув сухие губы, спросил Слава.
– А говорят, воры войну отрицают… Как думаешь, мне, как инвалиду войны, пайку назначат? – Это было очень похоже на шутку без улыбки. Если на остроты у Святого сил еще хватало, то тратить их на мимику он не решался. – Гансы при отступлении повсюду минные поля сделали, – пояснил он. – Рюхнулись вчера в Манино… туда из блокады семейка одна еврейская вырвалась… «Рыжье», камни… Дожидались, суки, пока немцы свой порядок установят…
– С километр не дошли, – объяснил один из оставшихся у одра. – Через балку двинулись, и трое наших, не считая Святого… Один выжил… – кивнул он на вора.
– Ненадолго, – прошептал пан Тадеуш, – а потому давайте торопиться…
Набравшись сил, словно собирался делать большое и важное дело, Святой на минуту закрыл глаза, а когда распахнул влажные ресницы, взгляд его был строг и беспощаден.
– Когда встанет солнце, я уйду. Я хочу, чтобы мое место занял Червонец. Ты, – посмотрел он на стоящего, и Слава понял, кто есть кто. Несколько минут назад он согнал со стула преемника самого страшного бандита Питера. – Положение – не наследство, по завещанию не передашь, выбор должен быть, понятно, за людьми, – добавил он, еще больше черствея взглядом, – но мнение мое должно быть услышанным. И не дай бог кому к нему не прислушаться… На том свете достану шпанку!..
Сдерживая кашель, который обещал закончиться кровотечением и смертью, он успокоился, насколько смог это сделать, и снова окинул взглядом стоящих перед ним, минуя сына.
– Мой сын и его семья должны получить новые документы. Их надо переправить через границу по известному тебе, Червонец, каналу.
– Польша?
– Там сейчас много русских. Кто-то не успел вернуться из плена, некоторые солдаты остались там в госпиталях да подженились… Словом, мой сын и его семья должны быть в Гданьске не позднее чем через месяц. В Варшаве им нечего делать, там уже сейчас сплошной «красный» режим. Малейший косяк в документах – камера, пересылка, Сибирь… Словом, Гданьск. Через месяц. Потом начнется чистка, перепись и прочая лабуда, которая усложнит дело… У «красных» это скоро делается… Теперь что касается лаве…
– Общак сохраню, – коротко пообещал Червонец.
Святой подождал, потом посмотрел на Червонца:
– Я назову сейчас деревню. И расскажу, где искать одну могилу.
– Ты хочешь, чтобы мы похоронили тебя рядом с этой могилой? – спросил Крюк.
Святой поморщился и посмотрел на Крюка. Лицо его выражало крайнюю степень огорчения.
– Я, кажется, рано подыхаю… Некого оставить за себя, некого, бля… Один молчит и вроде что-то понимает… Второй как идиот бормочет глупые вещи… Подойди сюда, Крюк, подойди, милый…
Когда тот послушно наклонился, в шею его вцепилась мощная рука умирающего.
– Сукин ты сын, Крюк!.. – взревел Святой. – С каких пор ты стал меня перебивать?! Дождаться не можешь?! Или ты решил, что старик совсем плох для того, чтобы говорить о серьезном?! Или ты подумал, что раз папе яйца оторвало, так его теперь и слушать не стоит?!
Откинув в сторону Крюка, лицо которого стало малиновым от натуги и обиды, Святой отдышался и с сожалением посмотрел на Славу:
– Яйца-то оторвало, да косая опоздала… Смотрите, какой у меня сын. Такого мужика родить не каждому дано… На него вас всех оставил бы, да он сейчас плюнет мне в лицо, на том и закончится… Верно, сынок?
Корсак промолчал, Святой вновь заговорил:
– А знаете, что самое удивительное?.. Не плюнь он, я бы начал подозревать, что не такой уж он и мужик… В брошенном склепе на том кладбище, – бормотал вор, не отрывая глаз от сына, – грузовик добра. Золото, картины, цацки, камней не счесть, деньги…
– Ты ничего не говорил, – сухо напомнил Червонец.
– …деньги. Все деньги должны отойти человеку по имени Корнеев. Все до последнего червонца. После пересечения границы с Польшей он сам решит, как употребить их на благо семьи с максимальным для себя интересом. Все остальное должно отойти тебе, Червонец. И ты будешь решать, как употребить их на благо наших людей. Крюк возьмет на себя контакты с коллекционерами и западными музеями. Если превратить в золото все, что находится в склепе, то сто человек могут обеспечить себя и своих потомков до седьмого колена. Настают тяжелые времена… Сейчас в стране начнется самое страшное – тусовка по военным заслугам… У тебя есть чем гордиться, Червонец? Ну, медаль там какая, за отвагу, скажем? Нет? А мужик вроде крепкий, потолок подпираешь… Почему же не воевал?.. Не о себе думаю, о людях, кои мне поверили… А потому сдайте имущество, что я для нас готовил, и разлетайтесь в разные стороны, аки голуби… Такое мое завещание будет… Стар я, на пороге стою, да голова у меня еще ясная, а потому истину говорю – не выжить вам в наступающих временах…
– Так что же за деревня такая, папа?
1 2 3 4 5 6