Леди Крипс любила не только делиться пикантными новостями, но и собирать их.
— Ах, скажите мне, — чирикала она, — это правда, что миссис Телфорд ужасно ученая? Я слышала, что в письме к леди Мерием вы описывали, как она дни и ночи напролет читает книги по-гречески и по-латыни.
Отеческая улыбка сбежала с лица доктора Паркинсона. Он бросил на Беатрису испепеляющий взгляд. Хозяйка дома оторвалась от блюда, над которым трудилась, и шутливо сказала:
— Берегитесь, ваше преосвященство. Вы сидите рядом с весьма ученой дамой.
— Ну вот видите! — воскликнула леди Крипс. — Я буду ее бояться!
Генрн просиял. Теперь, когда он немного свыкся с необычайной начитанностью своей возлюбленной, это ее качество уже казалось ему столь же восхитительным, как и все остальные.
— Насчет греческого я не уверен, — ответил он со скромной гордостью, но латынь она, правда, знает как свои пять пальцев.
— Неужели? А какие книги она читает?
— Ну, это немножко не по моей части. Я никогда не увлекался латынью.
Слишком много доставалось за нее в школе, а, Монктон? Я лучше разбираюсь в лошадях. Но как-то в Брайтхслмстоне мне случилось взять одну из книг моей жены. Про сатиров и всякое такое. Какой-то древний автор, забыл — какой.
Петро… Как там его.
Тут он заметил, что все внимательно слушают его, а епископ побагровел.
Что он такое ляпнул?
Ах да! Паркинсон! Ведь это тот самый епископ, чья проповедь в осуждение женского образования вызвала такой скандал прошлой весной. Какая-то герцогиня встала и удалилась из Виндзорской церкви в знак протеста, когда он начал поносить ученых женщин, называя их «ярмарочными обезьянами» и «нечестивыми французскими гиенами» и утверждая, что их следовало бы хорошенько выдрать плетьми. И леди Монктон не нашла ничего лучшего, как посадить рядом с ним Беатрису!
Он в ужасе бросил взгляд через стол на жену. Она слушала с вежливым вниманием и только чуть-чуть улыбалась.
«А теперь, — думала она, — произойдет взрыв. Я знала, что рано или поздно это должно случиться. Доктор Паркинсон, в отличие от Генри, знает, кто такой Петроний Арбитр».
Ею овладела дерзкая беззаботность. Из-под опущенных ресниц она посмотрела на разъяренного защитника мужской монополии.
«Ты тайком хихикаешь над ним, — подумала она, — и прячешь его под пухлыми богословскими фолиантами. А теперь, йеху, ты покажешь нам, какой ты высоконравственный».
К счастью, епископ не расслышал неоконченного имени. Он оседлал своего конька и уже мчался сломя голову. Мощные раскаты звучного голоса, каким он проповедовал с кафедры, обрушились на Генри.
— Мне грустно слышать это, сэр. Молодой жене более пристало учиться своим домашним обязанностям, нежели заниматься материями, постичь которые она все равно не в состоянии.
Потом он гневно напал на Беатрису:
— Поверьте, сударыня, женщины вызывают гораздо больше восхищения, когда не выходят за пределы назначенной им сферы.
Генри багрово покраснел. Если леди Монктон думает, что он спокойно позволит оскорблять свою жену…
— Ваше преосвященство… — начал он, но леди Монктон перебила его негодующую речь в самом начале.
— Ах, ваше преосвященство, ваше преосвященство! Ведь дочерняя любовь не возбраняется нашему полу. Миссис Телфорд занималась латынью только для того, чтобы читать вслух своему слепому отцу — по примеру дочерей Мильтона.
На мгновение епископ уставился на нее, совершенно опешив; затем он со смущенным смешком укоризненно покачал головой.
— Touche! Я вижу, что ваше сиятельство по-прежнему любит устраивать засады и ловушки.
Он снова повернулся к Беатрисе, и его доброе лицо сморщилось, как у ребенка, готового заплакать.
— Нижайше молю вас о прощении, мое милое дитя. Мне следовало бы догадаться, что столь очаровательное личико не может быть маской, за которой скрывается отвратительнейшее существо-женщина, претендующая на ученость.
Все ждали ответа Беатрисы.
— О ваше преосвященство, я не претендую ни на какую ученость. Правда, мой отец научил меня немного читать по-латыни, но сейчас я изучаю поваренную книгу, — тут она обезоруживающе засмеялась. — С вашего разрешения, я признаюсь в одном очень вольном поступке: сегодня утром я бросила в камин несколько латинских книг Мне было очень скучно сидеть над ними, ведь гораздо интереснее учиться печь пирог с дичью.
Епископ расцвел в улыбке.
— Весьма похвально. О, если бы некоторые головы постарше были бы столь же мудры. Он поклонился Генри.
— От души поздравляю вас. В наш развращенный век красота, скромность и здравый смысл — поистине редкое сочетание.
Неожиданно Беатриса заметила, что лорд Монктон буравит ее своими глазками, так похожими на глаза его матери.
«Он понял», — подумала она.
В гостиной старая графиня погладила ее по плечу.
— Умница! Не обижайтесь на беднягу Паркинсона. У него золотое сердце; но, к сожалению, он плохо воспитан. И сердился он на меня, а не на вас. Его мать служила в горничных у одной из моих теток, которая была синим чулком и к тому же настоящей фурией. Она позволяла моим кузенам дразнить его, когда он был стеснительным, неуклюжим мальчишкой, и он не может забыть этого. А теперь его собственные дочери помыкают беднягой, как хотят.
— Я прощен? — спросил епископ, склоняясь над рукой Беатрисы, когда она уезжала. — И вы не откажетесь принять мои искренние пожелания, чтобы ваши труды над пирогом с дичью увенчались полным успехом? Я убежден, что счастливцы, которые будут его вкушать, найдут его столь же достойным всяческого восхищения, как и прекрасную хозяйку, испекшую его.
Она сделала реверанс.
— Может быть, когда дело пойдет у меня на лад, ваше преосвященство окажет мне честь отведать мой пирог? Тогда и я буду знать, что прощена.
Не успела карета тронуться, как долго сдерживаемые чувства Генри вырвались наружу.
— Милая, ты была удивительна, удивительна! Если бы ты знала, как я тобой горжусь! Все говорили только о том, как великолепно ты держалась, когда Паркинсон был с тобой так груб. Как могла леди Монктон подвергнуть тебя такому… Знаешь, еще немного, и я вздул бы его, хоть он и епископ!
— Он не хотел меня обидеть, — ответила она. — Он просто не понял. Ты слышал, как он потом извинялся? Между прочим, я пригласила его как-нибудь пообедать у нас — надеюсь, ты ничего не имеешь против?
— Против? Но, дорогая, он и не подумает приехать!
— Леди Монктон собирается привезти его на будущей неделе. Он гостит у нее, и ему хотелось бы осмотреть старую церковь. Надо приготовить для них обед получше, и чтобы непременно был пирог с дичью: они оба любят поесть. Я уверена, что миссис Джонс не пожалеет никаких трудов. А ты позаботишься о вине, хорошо?
Минуту Генри сидел молча, открыв рот от изумления, затем снова пробормотал: «Ты удивительна», — и заснул, положив голову к ней на плечо. От него немного пахло вином. Очень осторожно она высвободилась, не разбудив его.
"Итак, — думала она, вглядываясь широко открытыми глазами в сумрак кареты и прислушиваясь к мирному похрапыванию мужа, — на этот раз обошлось.
Но когда-нибудь Генри узнает, что я читаю и что думаю, — нет, то, что я думаю, принадлежит мне. А в будущем — пусть узнает все остальное, когда уже нечего будет узнавать".
Страшный двойник, которого она начала бояться, снова принялся нашептывать беспощадные возражения и предположения.
«Это еще неизвестно. Лорд Монктон понял, что означает „Петро“. Он завтра же может заехать и открыть Генри глаза. А если нет, разве он не захочет, чтобы ему заплатили за молчание? Или ты думаешь, что люди хранят чужие тайны даром?»
«Чепуха. Кругом столько женщин, а я вовсе не красавица».
«Ты не красавица, но достаточно хороша собой. Сегодня за столом не было женщины красивее тебя, ты это знаешь. И он тоже».
«Это еще не так много».
«Достаточно молодости и нежной кожи. Что ты сделаешь, если он начнет тебе угрожать?»
«Наверное, буду отбиваться, как и всякая загнанная в угол крыса. Ах, все это глупости: он ничего не может сделать. Даже если ему удастся убедить Генри, муж не может развестись с женой только из-за того, что, по чьим-то словам, она читает дурные книги. Ни в чем другом меня обвинить нельзя. А от книг остался только пепел. Надо только придумать какую-нибудь ложь. Лгать легко, стоит только привыкнуть. Сегодня вечером это получилось у меня неплохо».
«Да, ты была в своей стихии. Мерзкая лицемерка, какое отвращение почувствовали бы к тебе отец и Уолтер!»
«Они не знают, что значит быть женщиной. Я дорого заплатила за свое убежище и не хочу его лишиться. И потом — у, меня сейчас хватает других забот».
Она снова начала считать: сентябрь, октябрь; и тошнота теперь каждое утро.
«Скулить не из-за чего. Ты всегда можешь покончить с собой, если захочешь. Да нет — где тебе! У тебя будет младенчик — милый, невинный младенчик-йеху с хорошенькими голубыми глазками, как… ты знаешь, у кого, и со ртом, как у Генри. И все будут поздравлять тебя».
Генри спал с открытым ртом. Она посмотрела на него и пожала плечами.
Могло быть и хуже. Это чудовище, как и Полифем, не слишком сообразительно.
Лорд Монктон сидел в будуаре матери и курил, пока она, как обычно, пила «на сон грядущий» ром с горячей водой. Они были хорошими друзьями, и он часто укрывался здесь от легкомысленной болтовни своей супруги. Порой они могли просидеть так целый час, не промолвив ни слова.
— Не слишком ли сильно вы нынче дергали дьявола за усы? — заговорил он.
— Была минута, когда я думал, что старик Паркинсон вот-вот проглотит бедную девочку живьем. А в следующую минуту, насколько я знаю Телфорда, у его преосвященства был бы расквашен нос.
Леди Монктон продолжала прихлебывать свой пунш.
— Я хотела ее испытать. Должна сказать, что она недурно выдержала экзамен.
— Превосходно. И Паркинсон — неплохая добыча. Но все-таки это было жестоко по отношению к девочке — ее первый званый обед.
— Я следила за ней, — хладнокровно ответила его мать. — Но я знала, что она с ним справится. Понаблюдай за этим ребенком, Том; конечно, она еще малое дитя и к тому же насмерть перепуганное, но она многое унаследовала от судьи Риверса — гораздо больше, чем ты думаешь, да и она сама тоже. И я не удивлюсь, если окажется, что кое-что перешло к ней и от старой ведьмы-француженки. Дай ей три-четыре года, чтобы подрасти, и младенца, чтобы остепениться, и — если только я не очень ошибаюсь, — она сумеет обвести вокруг пальца самого сатану и всех присных его.
Он выбил пепел из трубки.
— Во всяком случае, моя высокочтимая мать, я не сомневаюсь, что к тому времени вы многому ее научите.
— Надеюсь. Сестра Каролина немножко опасалась этого брака, потому что Телфорд неровня Беатрисе. Но за ней ничего не давали, ее мать опозорила семью, а этот негодяи превратил их дом в притон — и предложение любого достойного человека было для нее счастьем. Когда я узнала, что с ней не хотят даже танцевать, я посоветовала сестре познакомить их как можно скорее.
Во всяком случае, он держится вполне прилично, а она сумеет воспитать его.
— Ну, —а пока. я полагаю, большая удача, что он осел.
— Весьма большая.
— Гм. Между прочим, хотел бы я знать, какие это книги она сегодня бросила в огонь.
Леди Монктон допила свой пунш. Когда она поставила стакан, ее сходство с умиротворенным Буддой стало еще больше.
— Женская тайна, мои дорогой. Но она скоро повзрослеет и забудет все эти глупости.
Он встал.
— Ну, это ваше дело. Спокойной ночи, мама.
В дверях он остановился.
— Мне было бы жаль, если бы у Телфорда случилось какое-нибудь горе. Он глуп, как бревно, но добрый малый и был моим фэгом. Человек, которому ты в свое время надавал столько оплеух…
Она кивнула.
— Не беспокойся, я присмотрю за девочкой. Мне нравился Стенли Риверс.
Но всему свой черед. Сначала надо было вырвать ее из этого дома.
ГЛАВА IX
Как-то ноябрьским утром Беатриса принесла мужу еженедельный список расходов, покупок и предполагаемых изменений. Как всегда, он был составлен с большой тщательностью.
— Кое-какие расходы мне кажутся излишними, — заметила она. — Со временем я, возможно, смогу навести некоторую экономию, особенно в молочной, но, пожалуй, лучше подождать с новшествами до рождества. Я сама знаю еще слишком мало, чтобы указывать другим.
— Поступай так, как сочтешь нужным, — сказал Генри. — Ты чудесно со всем справляешься; я бы никогда не поверил. что кто-нибудь сможет так быстро освоиться с порядками в доме. Все слуги ведут себя безупречно. Но ты слишком много работаешь. По-моему, ты хлопочешь весь день напролет.
— Это только пока я учусь, — ответила она, задумчиво закрывая свою записную книжку, и тут же, почти не изменив тона, прибавила:
— Генри, кажется, у меня будет ребенок.
Когда его первые восторги улеглись, он вспомнил, что молодые жены вполне естественно боятся первых родов и что мужьям полагается рассеивать их страхи. Но его попытку успокоить ее она встретила с такой снисходительностью, словно он был ребенком, который боится темноты.
— Не волнуйся. Ничего страшного нет. Я вполне здорова, и все будет как надо.
Конечно, очень хорошо, что она так благоразумна, но эта хладнокровная рассудительность несколько обескуражила его.
Она заговорила о том, что надо сделать в ближайшие месяцы. Он спросил, не нанять ли ей горничную для личных услуг.
— Мне кажется, незачем входить в лишние расходы. Миссис Джонс позаботится, чтобы наши горничные делали все, что потребуется. Она очень добра.
— Правда? Я немножко беспокоился. Мне казалось, что она дуется.
— Так было только в самом начале, пока мы не познакомились поближе. Это вполне естественно — ведь она прожила здесь столько лет. Но теперь у нас прекрасные отношения.
Действительно, хотя и с большим трудом, но ей уже почти удалось завоевать симпатии старой экономки. Миссис Джонс, честная, доброжелательная и хозяйственная женщина, знала Генри еще в пеленках и правила Бартоном с тех давних пор, как овдовел его отец. Сперва она испытывала сильное предубеждение против будущей хозяйки, которая того и гляди, не успев приехать, начнет вводить всякие столичные глупости и перевернет все в доме вверх дном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57