На рассвете первый же вышедший на улицу жилец прогонит меня как подозрительную личность. Куда деваться? Появиться в этом доме в лохмотьях, не скомпрометировав Элен, я не могу. Что же делать? Если я не проникну в дом затемно, мне крышка. А возможности попасть туда я не видел. Ноги захлестывало дождевым потоком. Чтобы сохранить хоть каплю тепла, я сжался в комок. В этот момент послышались чьи-то торопливые шаги. Судя по частому и дробному стуку каблуков, бежала женщина. Я вскочил: вопреки здравому смыслу, я вновь надеялся. Ну почему эта женщина обязательно направляется сюда? Сейчас она остановится, хлопнет дверью другого дома… Но она приближалась, и я отстранился от подъезда — настолько мне было очевидно, что она спешит именно к этому дому. Вот она перешла на шаг, в руках звякнула связка ключей. Вот она остановилась так близко, что до меня донесся запах ее плаща, смешанный с ароматом лаванды.— Мадам, прошу прощения… — С перепугу она вскрикнула. — Не бойтесь. В этой кромешной тьме хоть глаз выколи… Не знаю, куда подевал свой ключ… Как хорошо, что вы подоспели…Она молча открыла дверь, и я проследовал за ней в темный вестибюль. Так и не опомнившись до конца, она бросилась к лестнице, желая поскорее очутиться дома. Я же стоял, прислонившись к двери, за которой остались дождь, опасность, отчаянное одиночество беглеца, и наслаждался чудесной минутной передышкой. От страшного голода немного кружилась голова, но сил дотащиться до четвертого этажа, где находится квартира Элен, у меня, конечно же, хватит. Воздух в вестибюле был затхлый — пахло старым, сырым и непроветриваемым помещением. Действительно ли это дом Элен? Я поискал лестницу, нащупал железные перила. Такие широченные каменные ступени могут быть только в очень фешенебельном доме. Но ведь все здания этого квартала выдержаны в едином стиле. Внезапно оробев, я медленно поднимался по лестнице. А если я ошибся… Я уже почти что желал, чтобы так и было: при одной мысли, что сейчас я увижу Элен… В моем состоянии трудно не только что-либо объяснять, но и вообще разговаривать…На четвертом этаже я нажал кнопку звонка, но ничего не услышал. Ах да, электричество ведь отключают! Тогда я негромко, указательным пальцем постучал; прошло немало времени, прежде чем послышалось сперва отдаленное, а затем все более близкое шарканье шлепанцев, которое навело меня на мысль об анфиладе уснувших комнат. Дверь приоткрылась, но осталась на цепочке; я увидел подсвечник, половину лица и серый глаз над впалой щекой, не мигая смотревший на меня. Представил себе, каким грязным, замызганным, отталкивающим выгляжу в колеблющемся пламени свечного сгарка, и отпрянул к лестнице. В гипнотизировавшем меня зрачке плясал отблеск свечи. Кто эта немолодая исхудалая женщина? Мне стало стыдно. Щеки мои пылали. Незнакомка шевельнула губами:— Бернар?.. Вы?.. Не в силах отрицать, я опустил голову:— Да, я.Она открыла дверь. Наконец-то! Кошмар подходил к концу. Поесть, выспаться. Объяснения отложить до завтра. Пошатываясь, неловко ступая по натертому паркету, обходя ковры, я следовал за худенькой фигуркой Элен; дымное пламя свечи стелилось, вырывая из темноты то огромные комнаты и темную мебель, то обои и картины, то рояль; уже в тот момент я подумал про себя: «Внимание! Ты торговец лесом. Будь осторожен!…» Не исключено, что именно тогда я и решил стать Бернаром! Вот и ванная. Придерживая на груди халат, Элен взглянула на меня.— Мой бедный друг!… Какой у вас усталый вид!— Это пройдет… Спасибо, Элен…Она приподняла свечу, чтобы получше разглядеть меня, и сама стала лучше видна.— Представьте, я так и не получила ваши фотографии, — объяснила она свое любопытство. — Вот и разглядываю вас. Вы именно такой, каким я вас себе представляла… А я?.. Не узнаете меня, не так ли? Невзгоды! Заботы! Сейчас все женщины выглядят старыми. — Она поставила подсвечник на низкий столик и отвернула краны. — Может быть, вода будет не слишком горячей… Пойду принесу что-нибудь из одежды отца. Он был примерно такого же роста… А ваш друг Жерве?— Умер.— Умер?— Несчастный случай. Я вам расскажу.— Бедняга! Какой удар для вас!Она доставала из шкафчика резиновые перчатки, не переставая поддерживать разговор, пытаясь найти верный тон: мы же были всего лишь двумя незнакомцами, много думавшими друг о друге.— Пока будете мыться, я соберу поесть…— Достаточно куска хлеба. Я не собираюсь вас грабить.Ее манеры отличались изысканностью, достоинством, и было непонятно, что ее привлеклов Бернаре. Почему вообще она захотела стать «крестной»? Она скорее была из тех женщин, что вступают в Красный Крест, берут на себя заботу о лечебнице или организуют кружок кройки и шитья. Ее возраст? Года тридцать три — тридцать четыре. Бернару она послала свою очень давнюю карточку, что и ввело нас обоих в заблуждение. Я скинул с себя насквозь промокшую одежду, бросил ее в угол и вытянулся в ванной с теплой водой. Вместе с привычками цивилизованного человека я обрел и прежний образ мысли, например отметил, что Элен со слегка унизительной снисходительностью и самоуверенностью прямиком повела меня мыться. Нетрудно догадаться, что Бернар представлялся ей довольно-таки неотесанным типом… Потом, на свежую голову, надо будет хорошенько это обдумать. Отныне у меня много, очень много времени, я могу делать с ним что угодно — тратить, расточать, проматывать его, как мне вздумается, но при этом знаю: скука уже подстерегает меня — утром, стоит мне открыть глаза, она набросится на меня. Бернар, несомненно, был прав, когда говорил, что я человек сложный.— Вот купальный халат, — послышался голос Элен. Она приоткрыла дверь, чтобы передать мне его. — Ну, как вы? Вам получше?— Чудесно… У вас не найдется бритвы? Она засмеялась открыто и легко, как смеются счастливые женщины.— Хотите побриться? В такой час?— Было бы неплохо.Я тщательно побрился, аккуратно причесался, отдавая себе отчет в том, что хочу ей понравиться. Еще одна женщина в моей жизни! А ведь я зарекался… Боже, как клонит в сон! Облачившись в костюм, я улыбнулся: в этом наряде — брюки как две печные трубы и строгий пиджак с невообразимым количеством пуговиц — я выглядел респектабельно и в то же время жалко. Изрядно я, однако, преобразился. То ли еще будет! Зажав в кулаке свечу, я вышел из ванной и прошел через комнату и небольшую гостиную.— Сюда, — позвала Элен.Стол для меня был накрыт в столовой, обставленной, как я успел заметить, внушительной мебелью, поблескивавшей в пламени четырех свечей. Тяжелое столовое серебро, вышитая скатерть. Элен обернулась и сложила руки.— Как молодо вы выглядите, — тихо проговорила она.— Однако мне уже перевалило за тридцать, — словно отшучиваясь, возразил я. — Мне страшно неловко доставлять вам столько хлопот.— Садитесь!Прежней ее уверенности как не бывало, она разглядывала мои руки и, конечно же, размышляла, могут ли быть такие руки у торговца лесом; я же в присутствии этой женщины, о которой так часто думал в барачном кошмаре, испытывал не лишенное очарования волнение. Ни красавицей, ни просто хорошенькой, ни какой-то особенно женственной назвать ее было нельзя, волосы у нее не были красиво уложены, но серые глаза — такие прямые, такие властные — мне нравились. Нужно будет укротить их, эти глаза!— Что я вижу! Сардины в масле! Ветчина! Холодная говядина! Ну, знаете, это просто разгул.От меня не укрылось, что скользнувшая по ее лицу улыбка была тронута печалью.— Наедайтесь! У нас в деревне знакомые, помогают с продуктами.Я наполнил свою тарелку, она не сводила с меня глаз, с удивлением обнаруживая, что я умею обращаться с ножом и вилкой.— Вам пришлось много пережить? — поинтересовалась она.— Не очень. В лагерном персонале у меня нашелся один знакомый, до войны покупал у меня лес. Он спрятал нас в товарном вагоне поезда назначением в Лорьян. В Безансоне нам опять повезло — пересели в состав на Лион. Как видите, все проще простого.— А ваш друг Жерве?— Когда мы выбирались из сортировочного узла, он попал под маневровый локомотив. И сразу умер.— Как все это печально! Мне бы очень хотелось познакомиться с ним, судя по вашим письмам, этого юношу ждало большое будущее.— Думаю, да… Он сотрудничал в журналах… Был связан с театральным миром… Правда, он больше отмалчивался, держался так замкнуто, что вызвать его на откровенность было нелегко. Мне так и не удалось разузнать поподробней о его жизни.Она хотела сменить мне тарелку; я запротестовал. Тогда она налила мне красного бордо.— Достаточно! Благодарю!От вина я расслабился, но в то же время остался необычайно восприимчив к атмосфере этой старой квартиры. Надежное состояние. Прочные семейные традиции. Для одного квартира слишком велика. Но одна ли она? В какой-то момент мне померещилось, что нас подслушивают из комнаты справа — дверь туда была открыта; судя по отблескам на темной поверхности стоявшего там пианино и светлому пятну нот на нем, это была большая гостиная.— Вы играете? — поинтересовался я.— Да, — смутилась она, затем решительно добавила. — И даже даю уроки… Так, развлечения ради. Но ваша комната в глубине квартиры, вам ничего не будет слышно.— Жаль! Я обожаю музыку. Когда-то в детстве учился играть на пианино.— Вы играли на пианино! Почему вы мне об этом не написали?— Но это же такой пустяк!Чуть слышно скрипнула половица, я невольно повернул голову в сторону гостиной. Элен тоже посмотрела туда.— Входи же, — негромко пригласила она кого-то. В комнату вошла, вернее, бесшумно скользнула молодая девушка.— Моя сестра Аньес, — представила Элен.Я встал, поклонился и ощутил резкий, теплый, такой же живой, как запах звериной шкуры, аромат лаванды. Аньес оказалась той самой незнакомкой, что впустила меня в дом, девушкой, бежавшей по темной улице после комендантского часа.— Приношу вам свою глубочайшую признательность, мадемуазель. Если бы не вы, пришлось бы ночевать на улице.Наступила короткая пауза. Кажется, я допустил бестактность. Элен бросила на сестру быстрый взгляд, смысл которого был мне непонятен, Аньес улыбалась. Она была невысокой, белокурой, очень тонкой и хрупкой, у нее был растерянный, слегка обращенный в себя взгляд, столь характерный для близоруких, — взгляд, исполненный томной и лукавой нежности. Она молча наблюдала, как я усаживаюсь.— Сестра задержалась у знакомых, — пояснила Элен. — Она ведет себя неосторожно. Следовало бы знать, что с немцами шутки плохи.Я отправил в рот несколько ложек варенья. Натянутость, воцарившаяся с появлением Аньес, была мне на руку.— В письмах вы ни разу не упомянули о сестре, — заметил я.Аньес продолжала улыбаться. Казалось, Элен была раздражена и не знала, что ответить.— Иди спать, — наконец сказала она. — Завтра опять расхвораешься, если сейчас не ляжешь.Аньес, как маленькая девочка, подставила ей для поцелуя лоб, затем сделала в мою сторону едва заметный реверанс и вышла из комнаты какой-то неестественной походкой — руки по швам, на затылке похожая на корону тяжелая коса.— Сколько ей лет? — шепнул я.— Двадцать четыре.— Больше шестнадцати не дашь. Она очаровательна.Еще одно неосторожное замечание с моей стороны. Я сознавал это, но сделал его намеренно. Элен вздохнула.— Очаровательна, вы правы… Но причиняет мне столько хлопот… Еще что-нибудь хотите?— О нет.— Чашку кофе.— Спасибо.— Сигарету?.. Не стесняйтесь.Она принесла мне пачку «Кэмел» и спички. Я ни о чем не спросил, однако про себя подумал: «Кэмел» —то уж наверняка не из деревни.— Пойдемте, я покажу вашу комнату.По узкому коридору мы прошли в комнату с альковом, которая меня сразу покорила. Сейчас я задерну занавески алькова, забьюсь туда, как зверь в нору. Я всегда любил всевозможные тайники, укромные уголки. Во мне вдруг поднялась волна признательности к Элен, я взял ее руки в свои.— Благодарю… Благодарю… Я счастлив оказаться у вас, познакомиться с вами…Она отшатнулась, возможно, из боязни какого-нибудь более смелого шага с моей стороны. Я мог побиться об заклад, что у нее еще не было мужчины. Странный она человек, так мало похожий на адресата Бернара! Я нежно поцеловал ей руки, понимая, что это может ее тронуть. В моих глазах это выглядело смешно, но она наверняка относилась к этому иначе.— Спокойной ночи, Элен.Я разделся, вещи бросил на кресло. На пол упал бумажник Бернара. Я поднял его, подбросил на руке, затем сунул в карман. Бумажник Бернара! Мой бумажник! Глава 3 На следующий день я проснулся рано, как всегда ожидая сигнала, которым нас будили в лагере. Мои пальцы недоверчиво ощупывали тонкий лен постельного белья, шелковистый пододеяльник на пуховике, и только тут до меня дошло, что я в Лионе, спрятался в альков, как в скорлупу, свободен и недосягаем для внешнего мира. Я, как в детстве, засунул руку под подушку и с наслаждением потянулся, упиваясь безграничной радостью освобождения. Ни капо, ни команд, ни друзей по несчастью; я перестал быть составной частью стада. Бернар?.. С ним я помирился. Я из тех, кто умеет любить только мертвых. Элен?.. Еще одно тому подтверждение. Пока она существовала лишь в моем воображении, она занимала меня. Стоило мне увидеть ее, и она стала интересовать меня куда меньше. Она не была мне по-настоящему нужна. Но я был не прочь, чтобы она полюбила меня или по крайней мере постаралась это сделать, поскольку заметил в ее отношении к Бернару некоторую сдержанность и как бы усилие. Должен ли я сказать ей правду? Ни к чему лукавить с самим собой. Я-то знаю, что промолчал, чтобы выиграть время. Признаться, что я Жерве, означало покинуть этот дом, вновь отдаться на волю случая и повседневных житейских испытаний. Остаться здесь, объявив о гибели Бернара, просто немыслимо. Таким образом, большая и самая глубокая часть моего существа стремилась остаться. Мне было хорошо тут. Мне нравились и эта тишина, и эти перешептывания в комнатах с высокими, строгими потолками, и эти блуждания со свечой в руке. Ни Элен, ни Аньес не будут меня стеснять. Мне от них не нужно ничего, кроме заботы, устранения с моего пути материальных тягот, чтобы я мог восстановить силы, вновь приняться за работу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19