Однако мускулы японской империи были пока накачаны недостаточно, чтобы противостоять давлению Англии, Франции и Америки, требовавших снять условия, выставленные Японией Китаю. Но случавшиеся время от времени покушения на германские интересы в провинции Шантунг стали постоянными – и это был первый шаг на пути к целенаправленному проникновению в китайское государство. И почерк Японии становился все заметнее на изорванной в клочья карте Азии.
Однако в самой Японии издержки индустриализации повсюду бросались в глаза. Лишенный машинами индивидуальности рабочий оказался беззащитен, при том, что жесткое патерналистское общество могучим барьером стояло между ним и профсоюзными организациями. Традиция раболепного, подобострастного отношения к властям сделала эти организации вялыми и беззубыми. Рабочий день был длинным, плата – ничтожно низкой, широкое распространение получил детский труд. Военщина уже подбиралась к власти, приобретя немалое влияние, а налоговое бремя, взваленное властями на плечи людей, неудержимо росло. Высший класс еще по-прежнему удостаивал своим вниманием искусство и литературу, но это был не более, чем фасад, за которым скрывались тревожные реальности современной жестокой эксплуатации.
В такой вот обстановке и вырос Одзаки. Конец Первой мировой войны знаменовался ростом надежд на исполнение американской мечты, и как вспоминал Одзаки, он находился под влиянием «фривольной американской пропаганды свободы и мира, которая открывала перед ним бескрайние перспективы». Хотя следует сказать, что это была в те годы не пропаганда, и она не была фривольной, но к сожалению, эти проамериканские чувства были очень скоро промотаны циничными эманациями из Версаля, куда президент Вильсон отправился на мирную конференцию в тоге из идеалов и откуда вернулся голым. Сделки и контрсделки, раздел территорий и власти между союзниками-победителями разрушили американское моральное превосходство и влияние. Расчленение Австро-Венгерской федерации, дележка колониальной добычи, возня с перекройкой карт закладывали семена грядущих войн, а закоснелая, вечная аморальность международного сообщества уже готовила почву к тому, чтобы оправдать их. И никто не понимал этого лучше японцев.
Образовавшийся пропагандистский вакуум заполнила новорожденная система иллюзий, гальванизировавшая мир, – русская революция. Из пепла войны возродилась «свобода» – и повсюду палец Ленина стучал в людские головы.
Реакция Одзаки на эти события была несколько запоздалой, и внешне его жизнь нисколько не изменилась. В 1919 году он закончил среднюю школу в Тайхоке, и перед отъездом в Токио для поступления в Первую высшую школу (американский аналог начального высшего образования) отец взял его «на поклонение в Тайваньский Храм, где и велел мне стать человеком, служащим своей стране». В тюрьме Сугамо, писал он, «я вспомнил об этом». Но, похоже, он так до конца и не осознал всю иронию подобных воспоминаний.
Именно в Токио и начали закладываться основы его последующего образа жизни. Как студент курса В, литературного отделения, он с головой ушел в изучение европейских классиков. Выучив немецкий, он стал читать немецких философов и поглощать в огромных количествах труды по историческому материализму, без которых марксизм и бессмыслен, и невозможен. В 1922 году он перевелся в Токийский университет, где изучал юриспруденцию, по-прежнему желая стать правительственным чиновником. Но его давно копившееся негодование против японского общества достигло точки кипения, когда он своими глазами увидел первую облаву, устроенную полицией на коммунистов и коммунистически настроенных студентов. Это событие вызвало «справедливое общественное негодование». И на него оно подействовало столь же сильно, как и несчастная любовь, погнавшая его обратно на Формозу в состоянии глубокой депрессии.
Однако сердце Одзаки было лишь слегка разбито, и если это и оказало какое-то влияние на становление его как человека, то весьма незначительное. Дома, выздоравливая от любовной болезни, он проштудировал биографии Фердинанда Лассаля, основателя Германской социал-демократической партии и социалиста немарксистского толка. От Лассаля Одзаки перешел к гегелевской диалектике, к историческому детерминизму, готовя почву для восприятия диалектического материализма и далее – научного коммунизма. Впоследствии в своем признании Одзаки заметил, что он находился «под впечатлением» идей Лассаля.
Мысли о глобальных проблемах помогли смягчить и утишить боль от неразделенной любви, и в 1924 году Одзаки вернулся в Токио, чтобы сдать экзамены на степень доктора политических наук, после чего вновь принялся за изучение юриспруденции в Токийском императорском университете. Однако правительственная служба, к которой он когда-то так стремился, уже не представляла для него большого интереса. Выйдя из университета, он сразу же вступил в японский аналог американского Клуба общественных проблем. Такие клубы были организованы коммунистами в колледжах и университетах по всему миру – весьма неглупый и удобный способ распространения марксистской теории и вербовки новых членов партии. Возглавлял клуб молодой помощник профессора, и именно он познакомил Одзаки с бухаринским «историческим материализмом». «Я посвятил этому больше всего времени», писал Одзаки о своих встречах на коммунистических семинарах.
Он серьезно взялся за систематическое изучение марксистской литературы. «Манифест», «Капитал» и работы более ранних классиков стали для него первыми вехами на пути изучения марксизма. Но вскоре он уже читал ленинскую работу «Государство и революция», «Проблемы социализма» Сталина, полемические работы Карла Радека и всю ту коммунистическую пропаганду, что постоянным потоком шла в коминтерновский «Inprecorr» – издание, которое готовили корреспонденты-международники и которое печаталось в Москве на всех основных языках мира. В 1925 году он получил юридическую степень и примкнул к коммунистической партии на правах ассоциированного члена.
Но Одзаки не замыкался в каком-то сыром углу политической преисподней. В университете он жил веселой жизнью богатого студента. Его любили, им восхищались, у него было много друзей. Так исподволь вкладывал он капитал в свои будущие успехи в качестве советского шпиона.
В докладе, подготовленном Генеральным штабом Дальневосточного командования по группе Зорге, так называемом «Докладе Уиллоби», была дана соответствующая оценка значимости дружеских студенческих связей Одзаки.
Любой выпускник (Токийского императорского университета) мог быть уверен, что подавляющее большинство его однокашников станут в будущем руководителями японского делового, интеллектуального и правительственного мира. Человек из окружения Одзаки, будучи никем в 1925 году, к 1940 году уже мог занять высокий пост, предполагавший огромную ответственность за всю Японию, особенно в управлениях и министерствах императорского правительства. Любой молодой человек, обладающий блеском Одзаки, был просто обязан поддерживать близкие дружеские отношения со многими людьми, которые знали бы в будущем почти все, что можно было знать о жизни страны, и которые всегда могли поделиться своими знаниями с доверенным человеком. И если этот доверенный человек превращался в предателя, секреты его страны непрерывным потоком направлялись к врагу.
Весь следующий год Одзаки продолжал жить в мечтах и размышлениях – «гулять в тенистых рощах», но в 1926 году, закончив свое образование, поступает на работу в токийскую газету «Асахи Симбун». И тайно вступает в Kanto Publication – союз рабочих, под именем Генкиши Кусано, своим первым псевдонимом, который он позаимствовал у Мерисаки Генкиши, лидера японских сельскохозяйственных рабочих, арестованного вместе с семьей в студенческие годы Одзаки. В 1927 году он перешел из «Асахи Симбун» в «Осака Асахи» и на следующий год отправился в Шанхай в качестве специального корреспондента. Это был поворотный момент его жизни.
Китай находился в кризисе. В 1911 году революция Сун Ятсена свергла маньчжурскую династию, но страна ни на шаг не продвинулась в направлении демократии, как на то надеялись китайские идеалисты. Военачальники и региональные лидеры раскололи некогда единую нацию на воюющие между собой группы, которые они могли контролировать. И первой партией, достигшей в некотором роде господства в стране, был Гоминдан, возглавляемый доктором Суном, принявшим на вооружение план постепенного, шаг за шагом, реформирования Китая. Три фазы Суна стали официальной программой Гоминдана – и остаются таковыми по сей день.
Это:
(1) Объединение Китая под началом военного диктатора.
(2) Период «политической опеки», во время которого стране можно было преподать методы демократического управления.
(3) Когда люди научатся пользоваться своими политическими правами – тогда и появится оперившееся конституционное правительство.
Основными лозунгами революции Сун Ятсена были претворение в жизнь трех принципов народовластия. Если говорить кратко, они призывали к сильной китайской политике и культурному национализму, к правительству, облеченному квази-диктаторской властью (сдерживаемой, однако, правом народа на выборы, отзыв политиков, правом на законодательную инициативу и референдум) и к форме кейнсианского социализма для регулирования капитализма, с тем, чтобы уравнять доходы владельцев земельных наделов и предотвратить любой социальный взрыв как проявление марксистской классовой борьбы. Этим последним пунктом Сун прямо дал понять, что в Китае не должно быть ни диктатуры пролетариата, ни классовой борьбы – в них нет необходимости.
К сожалению, Гоминдан оставался партией свободно ассоциированных членов, без какой-либо жесткой организационной структуры. И чтобы укрепить организацию, Сун Ятсен совершил одну из величайших ошибок в истории – заключил союз с китайскими коммунистами и III Интернационалом. Якобы для укрепления партийной организации. Коммунисты предоставили Гоминдану своих специалистов и организаторов. Между Сун Ятсеном, представлявшим Гоминдан, и Адольфом Иоффе, представителем Коминтерна, было заключено торжественное соглашение, в котором оговаривалось, что китайским коммунистам будет позволено вступать в Гоминдан на «индивидуальной основе», что помогло бы Гоминдану «укрепить дисциплину». Этот оформившийся в 1924 году «объединенный фронт» между Гоминданом и коммунистической партией Китая, имевшей к тому времени 30-летнюю историю, в 1924 году, оказался для Китая роковым.
Михаил Бородин, представитель Коминтерна, приехал в Кантон, привезя с собой массу агентов, организаторов, подпольных активистов, прошедших обучение в Москве. Оставил свой пост в Сибирской Красной армии генерал Блюхер, чтобы заняться обучением китайских вооруженных сил и помочь Чан Кайши в организации военной академии в Вампоа, ставшей китайским аналогом Вест-Пойнта. Под руководством Бородина Гоминдан был реорганизован в соответствии с советской установкой на централизованный контроль, доходивший до самого мелкого подразделения.
В то время как китайские красные постепенно занимали все ключевые посты в Гоминдане, Ли Дачжао торжественно заявлял, что «вступая в Гоминдан, коммунисты… не имеют ни малейшего намерения превратить его в коммунистическую партию. Те коммунисты, которые вступают в Гоминдан, делают это на индивидуальной, а не на партийной основе». И даже в тот момент, когда произносились эти слова, Коминтерн продолжал свои интриги против Гоминдана и упорно продолжал свои посягательства на китайское национальное единство.
Советская тактика предполагала двойной уровень лицемерия. В 1919 году Ленин отказался от всех царских территориальных претензий к Китаю и от экономических концессий. Историк Гарольд Виначе описывает в общих чертах последовавшее за этим предательство («История Дальнего Востока в современном мире», Нью-Йорк, 1941): «Методы, применяемые Иоффе и его преемником Караханом, были следующими: (1) играть на струнах контраста между западным капиталистическим империализмом и неимпериалистическими целями новой (sic) России; (2) Стравливать Китай и Японию на переговорах с обоими; (3) обрабатывать китайскую интеллигенцию, обеспечивая ей поддержку и используя затем эту поддержку для оказания давления на китайское правительство; и (4) установить контакт с Кантоном, местопребыванием властей Гоминдана, и использовать его в качестве рычага давления (на правительство) в Пекине».
К моменту смерти Сун Ятсена в марте 1925 года, коммунисты уже были в состоянии прибрать к рукам центральную партийную машину Гоминдана. И единственной силой, способной противостоять им, был Чан Кайши, который завоевал поддержку некоммунистических профсоюзов, могущественной китайской диаспоры и современного среднего класса в городах. В 1926 году Чан мог с помощью дворцового переворота свалить красную власть в Гоминдане, хотя и поддерживал внешне сердечные отношения с Бородиным. И тут советская высокая стратегия в Китае вдруг резко изменилась.
До сих пор русские противились «северной экспедиции» – кампании против милитаристов в Северном Китае для расширения влияния Гоминдана, и торопили с объединением Китая, ибо русские боялись, что если кантонское правительство станет слишком могущественным до того, как стать полностью коммунистическим, оно может уйти из-под их контроля. Но после успехов Чана Бородин принялся торопить с «северным походом» – мечтой Сун Ятсена с 1917 года.
Чан играл на руку Блюхеру. Пока Чан, следуя кампании, спланированной Блюхером, начал покорение северных территорий, Бородин и коммунисты вновь консолидировали свою власть в Кантоне. И пока Чан отсутствовал, его сместили с поста главнокомандующего гоминдановской армией и вывели из членов постоянного комитета, управлявшего партией.
Но, победив в военной кампании, Чан вернулся, чтобы перейти свой Рубикон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32