— Он тяжко согрешил и перед Господом, он, конечно, между вами последний из последних, но физической мощью и беззаветной отвагой он превосходит вас. Кто же из вас согласился бы заменить его, если вы отказываетесь от его предводительства?
— Орион из Саиса, — воскликнул один из анахоретов, — велик ростом и силен; если бы он согласился…
Но Орион наотрез отказался взять на себя такую ответственность, а когда вслед за ним и Андрей, и Иосиф не менее решительно отклонили от себя то же предложение, Стефан сказал:
— Вы видите, что, кроме александрийца, нам некого просить быть нашим начальником на время, пока нам будет грозить опасность от разбойников, конечно, не дольше. А вот он и идет. Спросить его?
Общий, хотя и не радостный шепот согласия раздался в ответ, а Павел, воодушевленный желанием пожертвовать здесь кровью и жизнью для защиты слабых и пылающий жаждой боя, принял предложение Стефана, точно оно само собой разумелось, и тотчас же начал распоряжаться, как настоящий полководец.
Одних он отправил на сторожевой пост наверху башни, другим велел носить камни, некоторым поручил в минуту опасности бросать со стены камни и обломки скал; тех же, которые были послабее, он просил соединиться в одну группу, молиться за других и воспевать хвалебные песни, и не забыл даже уговориться со всеми относительно разных знаков и указаний.
Он был то здесь, то там, и его энергия и уверенность вскоре сообщились и самым малодушным.
Во время этих приготовлений Ермий простился с Павлом и с отцом, услышав римскую военную трубу и барабан молодого фаранского войска, которое шло вверх по оврагу, навстречу врагам.
Он знал, где располагалась главная сила блеммийцев, и поспешил сообщить об этом центуриону Фебицию и предводителю фаранитов.
Галл задал несколько коротких вопросов Ермию, которого тотчас же узнал по глазам, напомнившим ему уже при первой встрече в Раиту глаза Гликеры, и, получив на все быстрые и четкие ответы, отдал немедленно и с величайшей предусмотрительностью свои приказания.
Одна треть фаранитов должна была при звуках барабана и труб продолжать свой марш навстречу врагам, а при их приближении отступить на равнину к самой башне. Если бы удалось заманить туда же блеммийцев, тогда вторая треть городского войска, которая могла отступить в одну из поперечных долин, должна была напасть на них с левого фланга. Сам Фебиций со своей манипулой хотел остаться в засаде за скалой, на которой стояла башня, и внезапным натиском решить битву. Последняя же треть фаранитов получила поручение отправиться с Ермием к тому месту, где блеммийцы высадились, и разрушить их лодки.
В случае же неудачи центурион мог со своим отрядом отступить в крепость и защищаться там, пока не подойдут на помощь военные отряды из соседних прибрежных местечек, куда уже были разосланы гонцы.
Все распоряжения галла были немедленно исполнены, и Ермий пошел во главе вверенного ему отряда с таким самоуверенным и гордым видом, точно какой-нибудь императорский ветеран, вышедший со своим легионом в поле. За спиною были у него лук и стрелы, а в руках боевой топор, купленный в Раиту.
Мириам хотела было пуститься вслед за его отрядом, но он заметил это и крикнул ей:
— В крепость, дитя, к моему отцу!
И пастушка повиновалась, не задумавшись.
Анахореты в крепости сбежались все к краю обрыва, глядели на распределение боевых сил и махали руками и кричали.
Они надеялись, что часть войска соединится с ними для их защиты, но надежда эта вскоре оказалась тщетной.
Стефан, ослабевшие глаза которого не могли разглядеть, что делалось на равнине, просил Павла рассказать ему обо всем и понял с проницательностью старого воина весь план центуриона.
Вот отряд Ермия прошел мимо башни, и юноша приветствовал отца жестами и словами.
Стефан, слух которого не ослабел так, как зрение, узнал голос сына и, напрягая последние остатки своего голоса, отвечал ему на прощание исполненными горячей любви напутствиями.
Павел собрал все эти сердечные излияния старца в несколько слов, приставил руки к губам и крикнул сыну своего друга, идущему в бой, напутственное благословение отца.
Ермий расслышал его; но как он ни был растроган этим приветом, он ответил, однако, только безмолвным знаком. Отец всегда скорее найдет сотню слов для благословения, чем сын хоть одно слово благодарности.
Когда юноша скрылся за скалою, Павел сказал:
— Он шел совершенно как старый воин, а остальные следовали за ним, как стадо баранов. Но вот! Ты слышишь? Конечно! Это первый отряд фаранитов встретился с врагом. Крик все приближается.
— Значит, все обойдется благополучно, — оживился Стефан. — Если только враги клюнут на приманку и заберутся сюда на равнину, тогда, думается мне, и конец им. Мы можем отсюда наблюдать за всем ходом битвы, и если наши будут вынуждены отступить, то очень возможно, что им придется укрыться в крепости. Теперь не следует бросать понапрасну ни одного камешка, ибо, если наша крепость сделается средоточием боя, тогда камни понадобятся защитникам.
Эти слова были услышаны некоторыми анахоретами, и когда боевой крик и шум битвы стали слышаться все ближе и ближе, и один начал повторять другому, что их убежище сделается средоточием сражения, тогда перепугавшиеся отшельники оставили свои места, назначенные им по распоряжению Павла, начали бегать и суетиться, несмотря на строгие выговоры александрийца, и наконец большинство присоединилось к старым и слабым, хвалебное пение которых становилось все жалобнее и жалобнее по мере приближения опасности.
Громче всех голосил высокорослый Орион из Саиса, он простер руки к небу и вопрошал:
— Чего ты хочешь от нас бедных, о Господи? Когда Моисей покинул на этом месте Твой избранный народ только на сорок дней, народ этот тотчас же отпал от Тебя, а мы, мы и без вождя проводим жизнь в служении Тебе, и отреклись от всего, что радует сердце, и взяли на себя всякое страдание, чтобы угодить Тебе! И вот вокруг нас опять беснуются эти гнусные язычники и перебьют нас. Это ли достойная награда за нашу борьбу и за наше неустанное подвижничество?
Остальные анахореты вторили жалобам саита; Павел же стал посреди их, начал упрекать их за малодушие и упрашивал их теплыми, убедительными словами вернуться на назначенные места, чтобы, по крайней мере, стена на более доступном западном склоне не оставалась без охраны, и крепость не могла сделаться легкой добычей для врага, от которого нечего было ждать пощады.
Некоторые из анахоретов собрались уже было последовать увещанию александрийца, как вдруг у самого подножия их убежища раздался страшный вой, боевой крик блеммийцев, которые преследовали фаранитов.
В ужасе столпились они снова, и сириец Салафиил, решившийся подойти к краю обрыва и заглянувший через плечо Стефана на равнину, вдруг кинулся назад к товарищам с криком:
— Наши бегут!
Тогда Геласий завопил, ударяя себя в грудь и хватаясь за свои черные кудри:
— Господи Боже, что Ты хочешь от нас? Или стремление к правде и добродетели так суетно и тщетно, что Ты обрек нас на смерть и не хочешь заступиться за нас? Если мы будем побеждены язычниками, то безбожие и грубая сила будут кичиться, что одержали победу над благочестием и истиной!
Вне себя и совершенно растерявшись, Павел отвернулся от них и глядел со Стефаном на ход битвы.
Блеммийцы явились в большом числе, и натиск их, которому фараниты должны были уступить только для виду, был так силен, что и они с подкреплениями, присоединившимися к ним на равнине, не могли выдержать его и были оттеснены к самому оврагу скорого пути.
— Выходит не так, как следовало, — сказал Стефан.
— И эта ватага трусов, эти скоты, — крикнул Павел в ярости, — оставили стену без защиты и богохульствуют, вместо того чтобы быть настороже или биться с врагами.
Анахореты увидели его движение, выражавшее полное отчаяние, и Сергий закричал:
— Неужели все нас покидают? И терновый куст не возгорается, и пламя его не пожрет злодеев? И гром молчит? Где молнии, обвивавшие вершину Синая? И мгла не спускается на землю, чтобы устрашить язычников? И земля не разверзается, чтобы поглотить их, как племя Корея?
— Сила Господня, — воскликнул Дула, — бездействует. И в каком сомнительном свете является наше благочестие, если Господь поступает с нами так, как будто мы совсем недостойны Его милости!
— Так оно и есть, — крикнул Павел, который услышал последние слова и как раз вел, или, вернее сказать, нес Стефана к оставленной без защиты восточной стене, — так оно и есть, ибо вместо того чтобы сопротивляться врагам, вы богохульствуете и позорите сами себя постыдной трусостью! Взгляните на этого больного старца, который готовится защищать вас, и повинуйтесь без ропота моим приказаниям, или, клянусь кровью святых мучеников, я потащу вас за волосы и за уши на ваши места и…
Но он вдруг остановился, потому что угроза его была прервана громким голосом, которым окликнул его кто-то у подножия стены.
— Это Агапит, — сказал Стефан. — Проведи меня к валу и посади там!
Павел не успел еще исполнить желание своего друга, как увидел уже перед собою величественную фигуру епископа.
Агапит, родом из Каппадокии, был в молодости воином. Он едва еще перешел за предел старческого возраста и был бдительным руководителем своей общины.
Когда вся фаранская молодежь выступила против блеммийцев, он не мог найти себе покоя в оазисе и, приказав пресвитерам и дьяконам молиться в церкви с женщинами и оставшимися мужчинами за бойцов, сам пошел с проводником и двумя аколитами на гору, чтобы смотреть на битву.
Когда все священнослужители и жены пытались его удержать, он возразил им:
— Где стадо, там должен быть и пастырь!
Не будучи никем замечен, он дошел до стены крепости и услышал гневные слова Павла.
Сверкая глазами, стоял он теперь перед александрийцем и, грозно подняв руку, крикнул ему:
— Так-то отверженный дерзает говорить со своими братьями? Поборник сатаны осмеливается повелевать борцам Господним? Тебе хотелось бы богатырскими руками отвоевать обратно ту славу, которую утратила твоя душа, отягощенная грехом и виною?! Сюда, друзья мои, Господь с нами и не покинет нас!
Павел выслушал с безмолвной покорностью слова епископа и вместе со всеми анахоретами поднял руки, когда Агапит стал посреди их и произнес краткую горячую молитву.
Провозгласив аминь, епископ указал с уверенностью полководца всем, даже самым бессильным и престарелым анахоретам, места у стены и за камнями и воскликнул затем громким голосом, заглушившим шум битвы:
— Докажите сегодня, что вы борцы Всевышнего!
Никто не посмел ослушаться, и, когда все до последнего заняли свои места, он подошел к обрыву и начал внимательно следить за ходом битвы, кипевшей внизу.
Фараниты теперь успешно отражали натиск блеммийцев, потому что Фебиций, выйдя со своей манипулой из засады, напал на густую толпу наступавших дикарей с фланга и врезался в самую середину ее, распространяя вокруг себя смерть и гибель. Хорошо вооруженные римляне одолевали, по-видимому, без малейшего труда своих обнаженных противников, которые в рукопашной схватке не могли пустить в дело ни стрел, ни копий.
Однако блеммийцы научились в частых схватках с императорскими войсками пользоваться физической силой, и, увидя, что нет возможности устоять перед натиском врага, предводители вдруг подняли какой-то особенный, пронзительный крик, ряды рассыпались и вслед за тем рассеялись по всем направлениям, точно груда перьев, схваченных порывом ветра.
Агапит принял это движение дикарей за беспорядочное бегство, вздохнул с облегченным сердцем и собрался было сойти на поле битвы утешать раненых братьев.
Но и в самой крепости представился ему случай исполнить долг благочестия, потому что вдруг перед ним явилась пастушка, которую он заметил уже при своем приходе, и сказала робко, но быстро и явственно:
— Больной Стефан, для которого я ношу воду, отец Ермия, просит тебя прийти к нему, потому что рана его раскрылась, и он ждет смерти.
Агапит немедленно пошел к больному, рану которого Павел и Орион уже успели перевязать, и обратился к нему с такою приветливостью, какой не оказывал никому из других отшельников.
Он давно уже знал прежнее имя и судьбу Стефана, и по его распоряжению Ермий был отправлен с посольством в Александрию, так как, по убеждению Агапита, никто не имел права бежать от житейских треволнений, не изведав их сначала.
Стефан протянул ему руку, епископ присел к нему, дал знак окружавшим оставить их наедине и стал внимательно прислушиваться к тихим словам больного.
Когда тот, наконец, замолк, Агапит сказал:
— Благодарю вместе с тобою Господа, что он наставил твою погибшую жену на путь истины, а сын твой будет храбрым воином, каким некогда был ты сам. О делах земных тебе нечего заботиться, но как ты приготовился для иной, вечной жизни?
— Восемнадцать лет я каялся и молился и тяжко страдал, — ответил больной. — Мир остался далеко за мною, и я надеюсь, что нашел путь, ведущий в Царствие Небесное.
— И я надеюсь, что ты спасешься, — сказал епископ. — Много страданий было суждено тебе в жизни. Старался ли ты простить тем, которые причинили тебе наибольшее горе, и можешь ли ты молиться: «И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим?» — Помнишь ли ты слова: «Ибо как вы будете прощать людям их прегрешения, так и Отец ваш небесный простит вам?»
— Гликеру я не только простил, — отвечал больной, — но и заключил ее вновь в глубине моего сердца; а тому человеку, который так позорно соблазнил ее, тому презренному, который несмотря на все мои благодеяния обманул, ограбил и опозорил меня, и ему я желаю…
— Прости ему, — воскликнул Агапит, — дабы и тебе простил Господь!
— Восемнадцать лет я пытаюсь благословлять врага, — возразил Стефан, — не перестану и впредь стараться…
Пока все внимание епископа было обращено на больного; но вдруг раздались голоса с разных сторон, и Геласий, стоявший с несколькими анахоретами у края обрыва, крикнул ему:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32