https://wodolei.ru/catalog/vanny/nedorogiye/
Люди в твоих романах вялы, неправдивы, неубедительны и оторваны ото всего на свете – ты сам единственный твой персонаж, единственный твой реальный герой. И если вы скажете, что ваша драма как раз и заключается в несостоятельности драмы, что вы забавны и остроумны потому, что неспособны на настоящую шутку и иронию, я соглашусь с вами; но не старайтесь поражать и смешить нас чем-либо, кроме как самим собой. Однако же, к сожатению, вы предпочитаете поставлять суррогаты и заменители, а не удовлетворять собою непосредственно, и еще думаете, будто ваши недоношенные творения хорошо служат Искусству. Господа, кто надает пощечин попочке, которую вы смеете обращать к людям, падая на колени пред алтарем Искусства?
Итак, сладкопевец второй гильдии и второго хора – это не поставщик Красоты или иных абсолютных потрясений, это человек, как и все, неискушенный и неоперившийся, который всю жизнь тщится выговориться и что-то сообщить людям, обрести форму и сделаться для ближних съедобным, приманить их к себе и стать сносным в обществе и в своей среде, но которому это не совсем удается. И в этом он схож с другими людьми, для которых речь – прежде всего инструмент, служащий их личной выгоде, и которые говорят, чтобы протащить себя в других людей и утвердиться в них. Разница только в том, что если другие люди прибегают ради этого к помощи языка и действуют в узеньком кружке своих знакомых, писатель работает пером и у него более широкая аудитория. И как в обыденной жизни люди воспитываются и учатся на собственных и чужих ошибках, точно так же общество может учиться необходимому стилю и способу жизни на ошибках писателя и, наблюдая за его духовной схваткой с читателями за быт, делать из этого эстетические и этические выводы. Но в таком случае необходимо, чтобы второсортный не провозглашал никаких универсальных и космических правд, ибо тут он солжет, но ограничивался одними только правдами личными, субъективными, ибо тут он правдив. И не нужно ему придумывать своих героев, это ни к чему, он постоянно должен иметь в виду самого себя, т?, каков он в отношениях с людьми; не должен он своими второсортными размышлениями и философиями засорять бездонные свалки библиотек, пусть говорит лишь тогда, когда ясно видно, что к этому его толкает его собственный, личный и житейский интерес. И можете мне поверить – если бы я не чувствовал себя лично оскорбленным общепризнанной сегодня позицией писателя, если бы не ощущал, как она сковывает и искажает любое мое высказывание, как она меня компрометирует, едва только я берусь за перо, я никогда и словечком не коснулся бы этой материи. Но поскольку она меня затрагивает, поскольку это мое личное дело, я вправе и буду высказываться до тех пор, пока солнце житейских реалий не оживит нашу жизнь. Ибо так, как дело обстоит сегодня, это только позор и оскорбление для всякого, кто вступает на литературное поприще, а стало быть, и для меня.
О, когда же, наконец, широкие массы станут рассматривать литературное произведение в тесной связке с личностью его создателя, а личность создателя в тесной связке с другими людьми. Когда же, наконец, они поймут, что всякое слово, всякая форма не восходят к одной только личности, но рождаются из отношений человека к человеку, что один и тот же автор может повести себя мудро либо глупо, возвышенно либо низко, в зависимости от того, как на него нажмет, как его ограничит другой человек. Что всякое произведение – всего лишь ничтожная частичка человека, подобно тому, и человек – только частичка человечества. Неужели мы никогда и не спустимся с позорящих нас облаков на почву психологического реализма? О, тяжко и глупо творить, когда все, что бы ты ни сказал приписывают тебе целиком, будто никто иной и не говорил через тебя, лишь ты сам, как будто твоя форма не была всего только искоркой между тобой и твоим читателем, – когда ты никогда не можешь быть сам собою, то есть изменчивым, недоразвитым, незрелым, живым, а должен выступать в фарсе какой-то надуманной неподвижности; когда все полагают, будто ты пишешь не затем, чтобы меняться, лепить, развивать и создавать, но именно потому, что ты уже создан и вылеплен. Неужели никогда подлинное чувство одинаковости, зависимости, развития, перемены не облагородит сегодняшнюю наивную и формалистическую концепцию мира и человека как чего-то предопределенного и предустановленного, чего-то, что не шевелится, не живет?
Каким же еще должен быть писатель, которого природа не одарила духом божественной гениальности? Такой писатель должен представать перед людьми во всем своем живом несовершенстве, в своей незавершенности и неопределенности – отбросьте фикцию законченности форм в искусстве второго ряда, пусть форма создается только в соприкосновении с людьми и на глазах общества, пусть же разгорится схватка между правдой частной и правдой общественной, и пусть в этой схватке очистятся и та, и другая правды. Не приготовляйтесь, не оттачивайте ничего в запертой комнате, дабы только потом предстать перед людьми готовыми и отточенными, предложив им произведение совершенное, поскольку это (как учит опыт) не в ваших силах. Не пытайтесь писать книг законченных и рассчитанных на целую вечность, пусть каждая книга будет книгой сиюминутной, рожденной вашим нынешним положением в обществе и своем кругу. И даже не пытайтесь забыть о людях из-за отвлеченностей, до которых вы не доросли душой, напротив, пусть книга станет вашей игрой с человеком и пусть она будет не результатом якобы бескорыстного созерцания жизни, но вашего личного, жизненного интереса. Отбросьте объективные романы, драмы и всякие эпосы, примитесь за более субъективные формы общения с людьми – пишите им письма, откровенничайте с ними и исповедуйтесь им, дразните и провоцируйте их пером, чтобы и они вас провоцировали, наслаждайтесь ими, чтобы и они вами наслаждались, расправляйтесь с их помощью со своими комплексами, чтобы и они с вашей помощью могли расправляться со своими, – вовсю используйте динамику и могучую оздоровляющую мощь другого человека, заботьтесь о том, чтобы между вами и читателем возникло такое нервное напряжение, когда обе стороны взаимно друг друга обтесывывают, шлифуют, лепят. Как было до сих пор? А так, что писатель, чтобы стать прославленным и приятным людям, – тайком творил искусство, а теперь, напротив, пусть сладкопевец открыто борется с людьми за свою красоту и пусть из этого только, на фоне этой житейской истории, как бы случайно и рождается искусство. И пусть это происходит не на бумаге, а в живом человеке, пусть каждое произведение что-то меняет в вашем отношении к людям, чтобы, выйдя утром в город, ты уже почувствовал, что вот – что-то новое возникло между тобой и толпой. Отвоюйте себе священное право на глупость, ошибку и неспособность: бросьте учить – пусть они учатся на вас, мораль же пусть вытекает из вашего состязания с людьми, отшельнический труд замените живым сотрудничеством с человеком.
И тогда только вы действительно послужите народу, государству, роду человеческому – ведь род куда меньше печется о том, что в вас уже сглажено, окультурено, упорядочено, чем о том, что не обуздано, индивидуально, не стадно. И послужите высшей и всеобщей морали, ибо всякий, кто покорно смирится со своим несовершенством, признает тем самым закон высшей нравственности. А тот, кто несет в общество собственную действительность, полностью отдавая себе отчет в том, что его частная правда, частичная и неполная, должна в любой момент уступить высшей и всеобщей правде, тот самой жизнью своею оживляет великую общечеловеческую правду, которая не произрастает из какой-то одной доктрины, но всегда результат постоянно соперничающих друг с другом миллионов частных истин и жива жизнью своих частиц. И чем жизнеспособнее личность, чем она правдивее, крепче укоренена в действительности и лучше осознает сама себя, тем сильнее и правдивее человеческое сообщество, а вот декламация чужих сокровищ, даже самых прекрасных, не ведет ни к чему. И как только, господа, вы займете эту скромненькую, но верную позицию, честь ваша будет спасена. Ибо произведение станет в таком случае всего лишь средством вашего общения с людьми, ничем больше, сами же вы будете в чем-то лучше и в чем-то выше вашего произведения. И если случится вам написать нечто никчемное и глуповатое, скажите: – Превосходно! Я написал глупо, но я ни с кем не подписывал контракт на поставку одних только мудрых, совершенных произведений. Я выразил свою глупость и радуюсь этому, поскольку неприязнь и суровость людей, каковые я вызвал против себя, формируют меня и лепят, как бы создают заново, и вот я еще раз рожден заново. Разве такой ответ не погружает вас в божественную свежесть жизни и реальности, разве вы не видите, как стремительно начинают увядать все насмешки и оскорбления? Да, вот он путь, им и надо идти! Я требую, чтобы вы отбросили прочь убеждение, будто писатель обязан быть слугою своего искусства (удовольствие ли быть слугою плохого искусства?) – пусть же с этой минуты он станет его господином, а не слугою. Я требую, чтобы вы перестали биться над тем, чтобы приспособиться к произведению, перестали отождествлять себя с формой, запираться в частице. Вместо того чтобы навязывать себе и другим эту вашу случайную и скверную форму, сговоритесь с людьми, чтобы погубить ее, и я верю, настанет такой день, когда человечество научится говорить и вполне осознанно добьется успеха – слово перестанет быть ни рыбой ни мясом, седлом на корове. И я требую, чтобы творчество из отшельничества, как сейчас, превратилось в дело основательное, общественное, чтобы оно прислушивалось к импульсам реальной жизни общества, людей, а не было бы бесконечным повторением одного и того же и подражательством мастерам. И я требую, чтобы вы прекратили, наконец, запихивать себя в собственную же вашу часть. Требую, – но кто же это требует? Я, который и трех слов безыскусно связать не может? И от кого же я это требую? От вас, господа? От теоретиков и закоренелых учителешек, от просидевших свои седалища интеллигентов, которые за счастье почитают разбирать и собирать человечество по грязному образу и жалкому подобию своему? От фигляров, которые «работают над собой» и вырабатывают в себе «убеждения» и уже через месяц явят себя провозвестниками глубочайших своих убеждений, от тех, которые вбивают в себя веру, дабы подбодрить себя, от тех приготовленных, сделанных и сконструированных на тот или иной фасон, которые уже не в состоянии высвободиться из своей конструкции, каковая так заскорузла, что тут уж ни бе, ни ме, от существ – законченных? От существ, которые позапрягали наихудшие свои части, а сами влезли в часть лучшую, которым представляется, будто целое позволит когда-нибудь втащить себя в свою часть. Простите, что отнял у вас время, – позвольте пригласить вас к отдельным частям тела моего Филидора».
ГЛАВА IX
Она завершалась (см. с. 206) строчками, которые автор изъял: «Копырда, Копырда Копырда, Копырда Копырда, Копырда Копырда, Копырда».
ГЛАВА XII
В последней фразе (см. с. 244) отсутствовали заключительные слова:
«…тогда как гром аплодисментов раздался среди зрителей».
А. Е.
Краткая хронология трудов и дней Витольда Гомбровича
1904, 4 августа – Родился в деревне Малошице (недалеко от г. Опатов, Польша).
1911 – Семья переезжает в Варшаву.
1916 – 1923 – Гомбрович учится в католической школе имени св. Станислава Костки.
1923 – 1926 – Гомбрович – студент Варшавского университета (юридический факультет).
1927 – Первое посещение Парижа. Начало литературного творчества.
1933 – Из печати выходит первый сборник рассказов Гомбровича «Дневник периода возмужания» (издание было осуществлено в изрядной степени за счет средств семьи автора).
1934 – 1935 – Работа над пьесой «Ивонна, принцесса Бургундская».
1938 – Публикация романа «Фердидурка», а также пьесы «Ивонна, принцесса Бургундская».
1939, 1 августа – Гомбрович покидает Польшу.
1939, 21 августа – Прибывает в Буэнос-Айрес (Аргентина). Начало работы в журнале «Aqui Esta».
1941 – Признан негодным для службы в армии (вердикт военной комиссии, собравшейся в Польском посольстве в Буэнос-Айресе). По этой причине Гомбрович лишается пособия.
1944 – 1945 – Сотрудничает в литературных и проч. журналах Буэнос-Айреса, среди которых «Artes», «Viva cien anos», «Glos Polski» «La Nacion» и др.
1945, февраль – Польское посольство принимает решение о возобновлении выплаты пособия, которого он был ранее лишен. Начало работы над переводом «Фердидурки» на испанский язык.
1947 – Публикация перевода «Фердидурки». Завершение пьесы «Венчание». Гомбрович приступает к службе в Польском банке Буэнос-Айреса.
1948, ноябрь – Публикация перевода «Венчания» на испанском языке.
1949 – 1950 – Гомбрович трудится над созданием романа «Транс-Атлантик».
1951 – Начинается публикация отрывков из «Транс-Атлантика» в журнале «Культура» (Париж), издававшемся Польским литературным институтом.
1953 – Публикация полной версии «Транс-Атлантика» в одном томе с пьесой «Венчание». Начало работы над «Дневником», которой будет суждено продлиться 13 лет.
1954 – Гомбрович оставляет службу в Польском банке.
1954 – 1956 – Продолжение работы над «Дневником».
1956 – 1958 – Гомбрович занят написанием романа «Порнография».
1958, 4 февраля – Завершение романа «Порнография».
1958 – 1960 – Работа над «Дневником».
1960 – Публикация романа «Порнография».
1961, февраль – Начало создания романа «Космос».
1963, май – 1964, апрель – Гомбрович работает в Западном Берлине. Выступает по радио «Свободная Европа». Развертывание компании против него в Польше.
1964, май – Прибытие во Францию. Гомбрович живет сначала в Руамоне, затем в Вансе (ок. Ниццы). Знакомство с Мари-Ритой Лябросс.
1965 – Публикация романа «Космос».
1966 – Окончание «Дневника». Создали пьесы «Оперетка».
1968, 26 декабря – Женитьба на Мари-Рите Лябросс.
1969, 24 июля – Гомбрович умирает в Вансе от тяжелого заболевания легких.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Итак, сладкопевец второй гильдии и второго хора – это не поставщик Красоты или иных абсолютных потрясений, это человек, как и все, неискушенный и неоперившийся, который всю жизнь тщится выговориться и что-то сообщить людям, обрести форму и сделаться для ближних съедобным, приманить их к себе и стать сносным в обществе и в своей среде, но которому это не совсем удается. И в этом он схож с другими людьми, для которых речь – прежде всего инструмент, служащий их личной выгоде, и которые говорят, чтобы протащить себя в других людей и утвердиться в них. Разница только в том, что если другие люди прибегают ради этого к помощи языка и действуют в узеньком кружке своих знакомых, писатель работает пером и у него более широкая аудитория. И как в обыденной жизни люди воспитываются и учатся на собственных и чужих ошибках, точно так же общество может учиться необходимому стилю и способу жизни на ошибках писателя и, наблюдая за его духовной схваткой с читателями за быт, делать из этого эстетические и этические выводы. Но в таком случае необходимо, чтобы второсортный не провозглашал никаких универсальных и космических правд, ибо тут он солжет, но ограничивался одними только правдами личными, субъективными, ибо тут он правдив. И не нужно ему придумывать своих героев, это ни к чему, он постоянно должен иметь в виду самого себя, т?, каков он в отношениях с людьми; не должен он своими второсортными размышлениями и философиями засорять бездонные свалки библиотек, пусть говорит лишь тогда, когда ясно видно, что к этому его толкает его собственный, личный и житейский интерес. И можете мне поверить – если бы я не чувствовал себя лично оскорбленным общепризнанной сегодня позицией писателя, если бы не ощущал, как она сковывает и искажает любое мое высказывание, как она меня компрометирует, едва только я берусь за перо, я никогда и словечком не коснулся бы этой материи. Но поскольку она меня затрагивает, поскольку это мое личное дело, я вправе и буду высказываться до тех пор, пока солнце житейских реалий не оживит нашу жизнь. Ибо так, как дело обстоит сегодня, это только позор и оскорбление для всякого, кто вступает на литературное поприще, а стало быть, и для меня.
О, когда же, наконец, широкие массы станут рассматривать литературное произведение в тесной связке с личностью его создателя, а личность создателя в тесной связке с другими людьми. Когда же, наконец, они поймут, что всякое слово, всякая форма не восходят к одной только личности, но рождаются из отношений человека к человеку, что один и тот же автор может повести себя мудро либо глупо, возвышенно либо низко, в зависимости от того, как на него нажмет, как его ограничит другой человек. Что всякое произведение – всего лишь ничтожная частичка человека, подобно тому, и человек – только частичка человечества. Неужели мы никогда и не спустимся с позорящих нас облаков на почву психологического реализма? О, тяжко и глупо творить, когда все, что бы ты ни сказал приписывают тебе целиком, будто никто иной и не говорил через тебя, лишь ты сам, как будто твоя форма не была всего только искоркой между тобой и твоим читателем, – когда ты никогда не можешь быть сам собою, то есть изменчивым, недоразвитым, незрелым, живым, а должен выступать в фарсе какой-то надуманной неподвижности; когда все полагают, будто ты пишешь не затем, чтобы меняться, лепить, развивать и создавать, но именно потому, что ты уже создан и вылеплен. Неужели никогда подлинное чувство одинаковости, зависимости, развития, перемены не облагородит сегодняшнюю наивную и формалистическую концепцию мира и человека как чего-то предопределенного и предустановленного, чего-то, что не шевелится, не живет?
Каким же еще должен быть писатель, которого природа не одарила духом божественной гениальности? Такой писатель должен представать перед людьми во всем своем живом несовершенстве, в своей незавершенности и неопределенности – отбросьте фикцию законченности форм в искусстве второго ряда, пусть форма создается только в соприкосновении с людьми и на глазах общества, пусть же разгорится схватка между правдой частной и правдой общественной, и пусть в этой схватке очистятся и та, и другая правды. Не приготовляйтесь, не оттачивайте ничего в запертой комнате, дабы только потом предстать перед людьми готовыми и отточенными, предложив им произведение совершенное, поскольку это (как учит опыт) не в ваших силах. Не пытайтесь писать книг законченных и рассчитанных на целую вечность, пусть каждая книга будет книгой сиюминутной, рожденной вашим нынешним положением в обществе и своем кругу. И даже не пытайтесь забыть о людях из-за отвлеченностей, до которых вы не доросли душой, напротив, пусть книга станет вашей игрой с человеком и пусть она будет не результатом якобы бескорыстного созерцания жизни, но вашего личного, жизненного интереса. Отбросьте объективные романы, драмы и всякие эпосы, примитесь за более субъективные формы общения с людьми – пишите им письма, откровенничайте с ними и исповедуйтесь им, дразните и провоцируйте их пером, чтобы и они вас провоцировали, наслаждайтесь ими, чтобы и они вами наслаждались, расправляйтесь с их помощью со своими комплексами, чтобы и они с вашей помощью могли расправляться со своими, – вовсю используйте динамику и могучую оздоровляющую мощь другого человека, заботьтесь о том, чтобы между вами и читателем возникло такое нервное напряжение, когда обе стороны взаимно друг друга обтесывывают, шлифуют, лепят. Как было до сих пор? А так, что писатель, чтобы стать прославленным и приятным людям, – тайком творил искусство, а теперь, напротив, пусть сладкопевец открыто борется с людьми за свою красоту и пусть из этого только, на фоне этой житейской истории, как бы случайно и рождается искусство. И пусть это происходит не на бумаге, а в живом человеке, пусть каждое произведение что-то меняет в вашем отношении к людям, чтобы, выйдя утром в город, ты уже почувствовал, что вот – что-то новое возникло между тобой и толпой. Отвоюйте себе священное право на глупость, ошибку и неспособность: бросьте учить – пусть они учатся на вас, мораль же пусть вытекает из вашего состязания с людьми, отшельнический труд замените живым сотрудничеством с человеком.
И тогда только вы действительно послужите народу, государству, роду человеческому – ведь род куда меньше печется о том, что в вас уже сглажено, окультурено, упорядочено, чем о том, что не обуздано, индивидуально, не стадно. И послужите высшей и всеобщей морали, ибо всякий, кто покорно смирится со своим несовершенством, признает тем самым закон высшей нравственности. А тот, кто несет в общество собственную действительность, полностью отдавая себе отчет в том, что его частная правда, частичная и неполная, должна в любой момент уступить высшей и всеобщей правде, тот самой жизнью своею оживляет великую общечеловеческую правду, которая не произрастает из какой-то одной доктрины, но всегда результат постоянно соперничающих друг с другом миллионов частных истин и жива жизнью своих частиц. И чем жизнеспособнее личность, чем она правдивее, крепче укоренена в действительности и лучше осознает сама себя, тем сильнее и правдивее человеческое сообщество, а вот декламация чужих сокровищ, даже самых прекрасных, не ведет ни к чему. И как только, господа, вы займете эту скромненькую, но верную позицию, честь ваша будет спасена. Ибо произведение станет в таком случае всего лишь средством вашего общения с людьми, ничем больше, сами же вы будете в чем-то лучше и в чем-то выше вашего произведения. И если случится вам написать нечто никчемное и глуповатое, скажите: – Превосходно! Я написал глупо, но я ни с кем не подписывал контракт на поставку одних только мудрых, совершенных произведений. Я выразил свою глупость и радуюсь этому, поскольку неприязнь и суровость людей, каковые я вызвал против себя, формируют меня и лепят, как бы создают заново, и вот я еще раз рожден заново. Разве такой ответ не погружает вас в божественную свежесть жизни и реальности, разве вы не видите, как стремительно начинают увядать все насмешки и оскорбления? Да, вот он путь, им и надо идти! Я требую, чтобы вы отбросили прочь убеждение, будто писатель обязан быть слугою своего искусства (удовольствие ли быть слугою плохого искусства?) – пусть же с этой минуты он станет его господином, а не слугою. Я требую, чтобы вы перестали биться над тем, чтобы приспособиться к произведению, перестали отождествлять себя с формой, запираться в частице. Вместо того чтобы навязывать себе и другим эту вашу случайную и скверную форму, сговоритесь с людьми, чтобы погубить ее, и я верю, настанет такой день, когда человечество научится говорить и вполне осознанно добьется успеха – слово перестанет быть ни рыбой ни мясом, седлом на корове. И я требую, чтобы творчество из отшельничества, как сейчас, превратилось в дело основательное, общественное, чтобы оно прислушивалось к импульсам реальной жизни общества, людей, а не было бы бесконечным повторением одного и того же и подражательством мастерам. И я требую, чтобы вы прекратили, наконец, запихивать себя в собственную же вашу часть. Требую, – но кто же это требует? Я, который и трех слов безыскусно связать не может? И от кого же я это требую? От вас, господа? От теоретиков и закоренелых учителешек, от просидевших свои седалища интеллигентов, которые за счастье почитают разбирать и собирать человечество по грязному образу и жалкому подобию своему? От фигляров, которые «работают над собой» и вырабатывают в себе «убеждения» и уже через месяц явят себя провозвестниками глубочайших своих убеждений, от тех, которые вбивают в себя веру, дабы подбодрить себя, от тех приготовленных, сделанных и сконструированных на тот или иной фасон, которые уже не в состоянии высвободиться из своей конструкции, каковая так заскорузла, что тут уж ни бе, ни ме, от существ – законченных? От существ, которые позапрягали наихудшие свои части, а сами влезли в часть лучшую, которым представляется, будто целое позволит когда-нибудь втащить себя в свою часть. Простите, что отнял у вас время, – позвольте пригласить вас к отдельным частям тела моего Филидора».
ГЛАВА IX
Она завершалась (см. с. 206) строчками, которые автор изъял: «Копырда, Копырда Копырда, Копырда Копырда, Копырда Копырда, Копырда».
ГЛАВА XII
В последней фразе (см. с. 244) отсутствовали заключительные слова:
«…тогда как гром аплодисментов раздался среди зрителей».
А. Е.
Краткая хронология трудов и дней Витольда Гомбровича
1904, 4 августа – Родился в деревне Малошице (недалеко от г. Опатов, Польша).
1911 – Семья переезжает в Варшаву.
1916 – 1923 – Гомбрович учится в католической школе имени св. Станислава Костки.
1923 – 1926 – Гомбрович – студент Варшавского университета (юридический факультет).
1927 – Первое посещение Парижа. Начало литературного творчества.
1933 – Из печати выходит первый сборник рассказов Гомбровича «Дневник периода возмужания» (издание было осуществлено в изрядной степени за счет средств семьи автора).
1934 – 1935 – Работа над пьесой «Ивонна, принцесса Бургундская».
1938 – Публикация романа «Фердидурка», а также пьесы «Ивонна, принцесса Бургундская».
1939, 1 августа – Гомбрович покидает Польшу.
1939, 21 августа – Прибывает в Буэнос-Айрес (Аргентина). Начало работы в журнале «Aqui Esta».
1941 – Признан негодным для службы в армии (вердикт военной комиссии, собравшейся в Польском посольстве в Буэнос-Айресе). По этой причине Гомбрович лишается пособия.
1944 – 1945 – Сотрудничает в литературных и проч. журналах Буэнос-Айреса, среди которых «Artes», «Viva cien anos», «Glos Polski» «La Nacion» и др.
1945, февраль – Польское посольство принимает решение о возобновлении выплаты пособия, которого он был ранее лишен. Начало работы над переводом «Фердидурки» на испанский язык.
1947 – Публикация перевода «Фердидурки». Завершение пьесы «Венчание». Гомбрович приступает к службе в Польском банке Буэнос-Айреса.
1948, ноябрь – Публикация перевода «Венчания» на испанском языке.
1949 – 1950 – Гомбрович трудится над созданием романа «Транс-Атлантик».
1951 – Начинается публикация отрывков из «Транс-Атлантика» в журнале «Культура» (Париж), издававшемся Польским литературным институтом.
1953 – Публикация полной версии «Транс-Атлантика» в одном томе с пьесой «Венчание». Начало работы над «Дневником», которой будет суждено продлиться 13 лет.
1954 – Гомбрович оставляет службу в Польском банке.
1954 – 1956 – Продолжение работы над «Дневником».
1956 – 1958 – Гомбрович занят написанием романа «Порнография».
1958, 4 февраля – Завершение романа «Порнография».
1958 – 1960 – Работа над «Дневником».
1960 – Публикация романа «Порнография».
1961, февраль – Начало создания романа «Космос».
1963, май – 1964, апрель – Гомбрович работает в Западном Берлине. Выступает по радио «Свободная Европа». Развертывание компании против него в Польше.
1964, май – Прибытие во Францию. Гомбрович живет сначала в Руамоне, затем в Вансе (ок. Ниццы). Знакомство с Мари-Ритой Лябросс.
1965 – Публикация романа «Космос».
1966 – Окончание «Дневника». Создали пьесы «Оперетка».
1968, 26 декабря – Женитьба на Мари-Рите Лябросс.
1969, 24 июля – Гомбрович умирает в Вансе от тяжелого заболевания легких.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41