Все для ванной, цена супер
И все они вершили Божью волю. А жены мужскую волю выполняют. И чем больше их, тем лучше.
19
Жена ювелира разработала детальный план обучения служанки искусству приманивать мужчин. Все было пущено в ход: кокетливое подмигивание, призывные взоры, удлиненные брови, вихляющий зад, сложенные бутончиком губы, томно склоненная шея, раздувающиеся ноздри, жаркое (от жгучей страсти) дыхание. Столь же подробны были указания, как стоять, как ходить, как лечь, как себя уберечь, как охнуть, как вздрогнуть.
Поначалу девушка никак не могла взять науку в толк. Но потом разобралась, что к чему. Сочетание опыта старшего поколения с незаурядным талантом и бесспорными способностями породили новый поразительный феномен. Дозировка, пожалуй, была великовата для простака крестьянина, но в таких делах чем крепче, тем лучше! И когда колесо закрутилось, естественный ход событий и нарастающее ускорение невольно вывели его за пределы первоначальной программы.
20
Сайед-Эсмаил – базар, где продается старье. Чего здесь только нет: сломанные замки и обрывки распавшихся дверных цепочек, старые дверные колотушки, зажимы и кольца для занавесок, велосипедные звонки, навсегда потерявшие голос от ржавчины, мелкая выцветшая бирюза, большие кинжалы «гамэ», фляги, тусклые опалы, ножницы, жаровни, кальяны, чайники для заварки и оконные стекла, гребни и питьевые рога, бутыли – круглые, длинные, квадратные, плоские, как книжка, и пузатые, всех возможных цветов: желтые, зеленые, синие, прозрачные и темно-коричневые, – пипетки, воронки, клизменные кружки и кропильницы для розовой воды, ламповые стекла, подсвечники с колпачками, вертела для жаркого й большие медные чайники, булавки, горшочки для басмы, палочки сурьмы, подносы, пинцеты, пуговицы, часы, ступки, блестки, бисер, бахрома, позумент, кисти, шпоры, удила, стремена, седельные подушки, ремни, четки, плетки, плитки священной земли, щеколды, бритвы, изящные цветочные вазы с трещинами, выщербленные тарелки, дервишские топорики, раковины, кяшкули – большие чашки для сбора милостыни, рыболовные крючки, головки от вафура , свитки с заупокойной молитвой, банные карнаи, флейты, на которых играют во время таазие , продолговатые барабаны, талисманы, самовары, трости, кожаные фартуки, шляпы-цилиндры, а еще множество крытых рядов, заваленных поношенной одеждой. И, конечно, халва: слежавшиеся горы всевозможной халвы, халвы на муке и на масле, разных оттенков желтого – от кремового до почти коричневого (в зависимости от количества и качества положенного в нее шафрана и желтого имбиря и от того, как давно была она изготовлена), халвы, которую нищие по кускам подбирали на окрестных могилах пятничными вечерами.
Сайед-Эсмаил – базар, где торгуют наследством мертвецов, – живет (то есть перебивается кое-как) за счет тех, кто лежит под могильной плитой.
Крестьянин пришел туда, чтобы купить новое платье и принарядиться.
21
Отдергивая портьеру, девушка прижалась к вошедшему и сказала:
– Проходите!
Крестьянину стало так жарко в его «новом» подержанном платье, что костюм показался ему тесным, хотя на самом деле был широковат. Он ступил через порог.
Девушка прошла вперед, показывая дорогу, усадила гостя на скамью, бросив:
– Сейчас придут… – и сама села рядом. Жирный крем и румяна расплывались на ее щеках, искусственные ресницы отяжелели от сурьмы… Но глаза и зубы были настоящие, свои, маленькие и острые, они придавали лицу черты личности. Впившись в мужчину взглядом, она нашарила рукой на столе гороховое печенье, поднесла его ко рту гостя. При виде лакомства глаза мужчины блеснули, девушка пододвинула руку с печеньем ближе. Но только мужчина разжал губы, она отвела руку в сторону. Не отрывая глаз от лица девушки, крестьянин пытался ртом поймать печенье, водя головой туда-сюда. Голова и рука двигались то влево, то вправо, но взгляд мужчины оставался неподвижным, устремленным в одну точку, пока разинутый рот в ожидании лакомого кусочка, словно маятник, раскачивался из стороны в сторону.
Из уголка губ мужчины выбежала струйка слюны, тут наконец женщина, усмехаясь, бросила ему печенье.
Едва он захлопнул рот, как женщина кончиками пальцев коснулась его бедра. Между ее мелких зубов блеснул язычок, и рот мужчины опять наполнился слюной, глаза широко раскрылись. Рука скользнула дальше. Дыхание их сливалось, пальцы искали друг друга, вот они встретились… Женщина потянула руку мужчины к себе, прижала к ляжке, потом отпустила… Брови ее дрогнули, пальцы пробежали по телу мужчины, лаская и будоража. В ее полуоткрытых губах медленно извивался язык. Мужчина проглотил слюну, он весь дрожал.
22
Печенка на вертеле брызгала на угли жиром и соком, громко шипела и трещала. Они стояли в ожидании перед жаровней уличного шашлычника. Когда куски, нанизанные на вертел, потемнели, шашлычник еще разок посыпал их солью и протянул крестьянину. Тот был все еще в городской одежде. Мужчина слегка надкусил корочку – проверил, не пережарена ли печенка, – подул, чтобы остудить, поднес кусок ко рту девушки и сказал:
– Хорош! На, поешь.
Девушка принялась уплетать печенку.
Они блаженствовали.
23
Девушка смущенно молчала. Жена ювелира распекала ее:
– Ах, чтоб тебя! Никогда ты, видать, ума не наберешься… Ты что же, несчастная, честь свою на два куска печенки променяла?!
24
Подъем наверх просто ошеломил их: ничего подобного они не испытывали, да и представить себе не могли. Онемев от восторга, они только поглядывали друг на друга и на людей, набившихся в тесную металлическую кабину лифта. Так продолжалось, пока кабину не тряхнуло, и они догадались, что лифт остановился. Дверь открылась, и пассажиры, толкаясь, хлынули в коридор; они последовали за ними. Стены в коридоре были все бархатные, разрисованные разными картинками, обитые по краю золотым позументом. Между двумя рядами позумента были густо натыканы пуговицы, так что стена напоминала не то диванную подушку, не то поставленный стоймя тюфяк. Крестьянин ткнул пальцем выпуклость между пуговиц – палец ушел в мягкую глубину. Двустворчатая дверь в конце коридора походила на двуспальный матрас в деревянной раме. Миновав дверь, они уткнулись в выезжавший из стены кузов автомобиля, доверху заваленный букетами цветов. Автомобиль был гипсовый, а цветы – пластмассовые. Дальше перед ними открылся длинный зал с красными бархатными занавесями на окнах, густо заставленный столиками, вокруг которых сидели жующие люди. В проходах стояли лакеи в красных бархатных ливреях, уже немного поблекших. Об их ослепительной яркости в былые времена можно было судить по украшенным золотым галуном и кистями разрезам на рукавах и на спине; ныне золото почти потеряло блеск. Через широкие окна зала открывался вид на обе стороны города. Одна сторона была представлена ржавыми пятнами ветхих щипцовых кровель, редкими низкорослыми деревьями, запыленными и чахлыми, другая – яркими бликами стекла на облицованных камнем колоннах, гладкими стенами современных зданий (только камень, никакого намека на дерево!), которые ровными рядами покрывали склоны холмов, уходя вдаль, вплоть до отрогов застывшего в молчании горного хребта. Раскинув густые снега и обнажив утесы, тот как бы стоял на страже этого скопища построек, укрывал и охранял их, но вместе с тем разбивал в пух и прах все их претензии на высоту и величие.
Однако собравшимся в зале не было дела до этой панорамы, они были всецело погружены в процесс поглощения пищи. Похоже, что накрытые столы представляли собой единственное зрелище, доступное их взорам.
25
Сидя на полу у ног хозяйки, девушка описывала красоты, которые она повидала, рассказывала, чем ее угощали, и в то же время медленно растирала колени женщины.
– Повыше, – приговаривала та.
Массаж способствовал хорошему расположению духа, жена ювелира была довольна: отчет служанки пришелся ей по душе. С наслаждением потягиваясь, она с шутливым упреком проговорила:
– И ты все, все это съела? Не ешь столько, а то слишком разжиреешь, твой-то к тебе и не подступится! – И, хлопнув по круглому заду девушки, добавила: – Этим местом крутить надо!
26
Крестьянин крутил в руках блюдо и рассматривал выгравированные на нем фигуры. Его взору предстал Скорпион. Он узнал его по хвосту. Ему было известно, что в хвосте у скорпиона жало; зачем же рисовать эту нечисть на блюде?… Там были и другие изображения, но большинство из них ничего не говорили ему. Водолей, Близнецы, Дева ничем не походили на знакомые ему примитивные рисунки. Зато Лев, Весы и Козерог особенно удались художнику. Крестьянин опять повертел блюдо.
Ножовкой он отпилил оба золотых рога, возвышавшихся за ушами идола. В руках идол держал золотой гранат. Он обстриг ножницами его листья, сам плод расплющил молотком, а стебелек оторвал.
Перед большим золотым козлом, у которого были глаза из изумрудов, клюв, словно у орла, и львиная грива, стояла свеча размером с высокую колонну. И свеча, и язык пламени величиной с кирпич, и толстый, как веревка, фитиль были сделаны из золота. Ухватившись клещами, он оторвал золотое пламя.
Лопатой он начал сгребать золотой песок, которым была усыпана земля между надгробиями и перед изваяниями божеств.
27
Лампочек в люстре было тысяч четыреста, так что канделябры о сорока свечах, которые носят в религиозных процессиях, совершенно меркли перед этим сверкающим каскадом света, изливающимся с высоты, семикратно превышающей рост человека. Крюк люстры был вделан в потолок седьмого этажа, а хрустальные подвески волнами ниспадали до первого, так что до них можно было дотянуться рукой. Покупатель, вошедший в торговый центр, прежде всего попадал в вестибюль с огромным, облицованным глазурованной плиткой бассейном. Бассейн был велик чрезвычайно – куда такой денешь? – пришлось возвести специальное здание, чтобы прикрыть его… В сущности, именно бассейн лег в основу архитектурного проекта этого универмага. И хотя на первый взгляд такое решение кажется равносильным тому, чтобы создавать море специально для корабля или ногу специально для башмака, можно считать, что это было предпринято в целях рекламы.
Образно выражаясь, крестьянин и девушка вместе с сопровождавшими их женой ювелира и ее молодым родичем склонили главу пред этим потрясающим феноменом, подобного которому не сыщешь на всем Ближнем, Дальнем и Среднем Востоке (хотя на самом деле головы зрителей были задраны так высоко, что они почти опрокидывались назад). Потом они, изумленные и оробевшие, друг за другом ступили на эскалатор, который вознес их наверх. Поднял словно пушинку, они так и полетели, будто во сне. Мир вокруг них искрился и сверкал. И поскольку все окружающие предметы были сделаны из отполированного, сияющего стекла, они сами тоже стали обретать блеск и лоск. Теперь, в ярких шелковых одеждах, увешанные драгоценностями, надушенные, они бродили по многим магазинам, покупая домашнюю утварь.
Крестьянин больше не носил подержанных вещей. По совету жены ювелира он нынче заказывал себе костюмы у модельера. Да что там одежда – внутри, под нею, он изменился еще больше. Он понатаскал на рынок столько драгоценного антиквариата, что теперь как бы переступил привычные границы доступного, что можно было бы выражать в деньгах, ценах, стоимости. Перейти через этот рубеж было все равно что родиться заново. На первый взгляд могло показаться, что он сорит деньгами потехи ради, но на самом деле его поведение отражало процесс расширения пределов его сознания, развития личности, помогало ему обрести силу, характер, индивидуальность, наконец, служило средством подчинить себе окружающий мир. Уверенность в своем капитале защищала его от подозрительности, а расточительность придавала ему оптимизм. Обретенное богатство, сама быстрота, с которой он заполучил его, наполняли его гордостью за себя и выделяли из числа прочих. Хотя нынешнее самоутверждение компенсировало прежние горести, вместе с тем настоящее еще больше подчеркивало былые поражения и усиливало желание отплатить за них. Воистину духовные изменения были велики, хотя они и не так бросались в глаза, как перемены в одежде.
Девушка меняла наряды по три-четыре раза на дню, постоянно обуреваемая кокетством и жеманством. Она кидалась то на одно, то на другое; красилась, мазалась, пудрилась, румянилась, все время вертелась перед зеркалом и любовалась собой.
С пареньком – родственником жены ювелира – все было просто и ясно. Он думал только об одном: как бы прославиться в искусстве. Вид искусства не имел большого значения, достаточно было получить в нем известность. Конечно, кино стояло на первом месте… Для начала он освоил кое-какие профессиональные термины и выражения, а его обширные планы на будущее заключались в том, чтобы завести твидовую панаму, повесить на грудь экспонометр и купить две пары солнечных очков – одни на каждый день, другие, потемнее, для съемок – да заготовить пачку фотографий, изображающих его самого: тут он прильнул к объективу кинокамеры, там дает необходимые указания актерам, а здесь наставляет съемочную группу или командует «Стоп» и «Мотор» или предается творческим раздумьям. Он только никак не мог решить, отпускать ему бороду или нет, а если отпускать, то мушкетерскую или шкиперскую. Ну ладно, со всем этим можно подождать, но уж очень ему хотелось, чтобы его интервьюировали, а он, в соответствии с духом времени, говорил бы: «Пойми, старик…», «Секс в наши дни…», «Современные успехи в использовании импровизационного искусства…», «Вспышка благородства под ядовитыми нападками сатиры…», небрежно ронял бы: «бунтарство», или «разумеется, ностальгия, то есть тоска по родине», или «Жан-Люк Годар», «средства массовой информации». И опять «понимаешь, старик», и опять «сатира», «традиция», «молодое поколение», «наша великолепная восьмерка», «подлинность», «борение духа», «Сохраварди и Халладж», «Мать Востока» (сам-то он ничегошеньки не смыслил во всем этом, кроме, пожалуй, секса, да и то лишь от распущенного воображения).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
19
Жена ювелира разработала детальный план обучения служанки искусству приманивать мужчин. Все было пущено в ход: кокетливое подмигивание, призывные взоры, удлиненные брови, вихляющий зад, сложенные бутончиком губы, томно склоненная шея, раздувающиеся ноздри, жаркое (от жгучей страсти) дыхание. Столь же подробны были указания, как стоять, как ходить, как лечь, как себя уберечь, как охнуть, как вздрогнуть.
Поначалу девушка никак не могла взять науку в толк. Но потом разобралась, что к чему. Сочетание опыта старшего поколения с незаурядным талантом и бесспорными способностями породили новый поразительный феномен. Дозировка, пожалуй, была великовата для простака крестьянина, но в таких делах чем крепче, тем лучше! И когда колесо закрутилось, естественный ход событий и нарастающее ускорение невольно вывели его за пределы первоначальной программы.
20
Сайед-Эсмаил – базар, где продается старье. Чего здесь только нет: сломанные замки и обрывки распавшихся дверных цепочек, старые дверные колотушки, зажимы и кольца для занавесок, велосипедные звонки, навсегда потерявшие голос от ржавчины, мелкая выцветшая бирюза, большие кинжалы «гамэ», фляги, тусклые опалы, ножницы, жаровни, кальяны, чайники для заварки и оконные стекла, гребни и питьевые рога, бутыли – круглые, длинные, квадратные, плоские, как книжка, и пузатые, всех возможных цветов: желтые, зеленые, синие, прозрачные и темно-коричневые, – пипетки, воронки, клизменные кружки и кропильницы для розовой воды, ламповые стекла, подсвечники с колпачками, вертела для жаркого й большие медные чайники, булавки, горшочки для басмы, палочки сурьмы, подносы, пинцеты, пуговицы, часы, ступки, блестки, бисер, бахрома, позумент, кисти, шпоры, удила, стремена, седельные подушки, ремни, четки, плетки, плитки священной земли, щеколды, бритвы, изящные цветочные вазы с трещинами, выщербленные тарелки, дервишские топорики, раковины, кяшкули – большие чашки для сбора милостыни, рыболовные крючки, головки от вафура , свитки с заупокойной молитвой, банные карнаи, флейты, на которых играют во время таазие , продолговатые барабаны, талисманы, самовары, трости, кожаные фартуки, шляпы-цилиндры, а еще множество крытых рядов, заваленных поношенной одеждой. И, конечно, халва: слежавшиеся горы всевозможной халвы, халвы на муке и на масле, разных оттенков желтого – от кремового до почти коричневого (в зависимости от количества и качества положенного в нее шафрана и желтого имбиря и от того, как давно была она изготовлена), халвы, которую нищие по кускам подбирали на окрестных могилах пятничными вечерами.
Сайед-Эсмаил – базар, где торгуют наследством мертвецов, – живет (то есть перебивается кое-как) за счет тех, кто лежит под могильной плитой.
Крестьянин пришел туда, чтобы купить новое платье и принарядиться.
21
Отдергивая портьеру, девушка прижалась к вошедшему и сказала:
– Проходите!
Крестьянину стало так жарко в его «новом» подержанном платье, что костюм показался ему тесным, хотя на самом деле был широковат. Он ступил через порог.
Девушка прошла вперед, показывая дорогу, усадила гостя на скамью, бросив:
– Сейчас придут… – и сама села рядом. Жирный крем и румяна расплывались на ее щеках, искусственные ресницы отяжелели от сурьмы… Но глаза и зубы были настоящие, свои, маленькие и острые, они придавали лицу черты личности. Впившись в мужчину взглядом, она нашарила рукой на столе гороховое печенье, поднесла его ко рту гостя. При виде лакомства глаза мужчины блеснули, девушка пододвинула руку с печеньем ближе. Но только мужчина разжал губы, она отвела руку в сторону. Не отрывая глаз от лица девушки, крестьянин пытался ртом поймать печенье, водя головой туда-сюда. Голова и рука двигались то влево, то вправо, но взгляд мужчины оставался неподвижным, устремленным в одну точку, пока разинутый рот в ожидании лакомого кусочка, словно маятник, раскачивался из стороны в сторону.
Из уголка губ мужчины выбежала струйка слюны, тут наконец женщина, усмехаясь, бросила ему печенье.
Едва он захлопнул рот, как женщина кончиками пальцев коснулась его бедра. Между ее мелких зубов блеснул язычок, и рот мужчины опять наполнился слюной, глаза широко раскрылись. Рука скользнула дальше. Дыхание их сливалось, пальцы искали друг друга, вот они встретились… Женщина потянула руку мужчины к себе, прижала к ляжке, потом отпустила… Брови ее дрогнули, пальцы пробежали по телу мужчины, лаская и будоража. В ее полуоткрытых губах медленно извивался язык. Мужчина проглотил слюну, он весь дрожал.
22
Печенка на вертеле брызгала на угли жиром и соком, громко шипела и трещала. Они стояли в ожидании перед жаровней уличного шашлычника. Когда куски, нанизанные на вертел, потемнели, шашлычник еще разок посыпал их солью и протянул крестьянину. Тот был все еще в городской одежде. Мужчина слегка надкусил корочку – проверил, не пережарена ли печенка, – подул, чтобы остудить, поднес кусок ко рту девушки и сказал:
– Хорош! На, поешь.
Девушка принялась уплетать печенку.
Они блаженствовали.
23
Девушка смущенно молчала. Жена ювелира распекала ее:
– Ах, чтоб тебя! Никогда ты, видать, ума не наберешься… Ты что же, несчастная, честь свою на два куска печенки променяла?!
24
Подъем наверх просто ошеломил их: ничего подобного они не испытывали, да и представить себе не могли. Онемев от восторга, они только поглядывали друг на друга и на людей, набившихся в тесную металлическую кабину лифта. Так продолжалось, пока кабину не тряхнуло, и они догадались, что лифт остановился. Дверь открылась, и пассажиры, толкаясь, хлынули в коридор; они последовали за ними. Стены в коридоре были все бархатные, разрисованные разными картинками, обитые по краю золотым позументом. Между двумя рядами позумента были густо натыканы пуговицы, так что стена напоминала не то диванную подушку, не то поставленный стоймя тюфяк. Крестьянин ткнул пальцем выпуклость между пуговиц – палец ушел в мягкую глубину. Двустворчатая дверь в конце коридора походила на двуспальный матрас в деревянной раме. Миновав дверь, они уткнулись в выезжавший из стены кузов автомобиля, доверху заваленный букетами цветов. Автомобиль был гипсовый, а цветы – пластмассовые. Дальше перед ними открылся длинный зал с красными бархатными занавесями на окнах, густо заставленный столиками, вокруг которых сидели жующие люди. В проходах стояли лакеи в красных бархатных ливреях, уже немного поблекших. Об их ослепительной яркости в былые времена можно было судить по украшенным золотым галуном и кистями разрезам на рукавах и на спине; ныне золото почти потеряло блеск. Через широкие окна зала открывался вид на обе стороны города. Одна сторона была представлена ржавыми пятнами ветхих щипцовых кровель, редкими низкорослыми деревьями, запыленными и чахлыми, другая – яркими бликами стекла на облицованных камнем колоннах, гладкими стенами современных зданий (только камень, никакого намека на дерево!), которые ровными рядами покрывали склоны холмов, уходя вдаль, вплоть до отрогов застывшего в молчании горного хребта. Раскинув густые снега и обнажив утесы, тот как бы стоял на страже этого скопища построек, укрывал и охранял их, но вместе с тем разбивал в пух и прах все их претензии на высоту и величие.
Однако собравшимся в зале не было дела до этой панорамы, они были всецело погружены в процесс поглощения пищи. Похоже, что накрытые столы представляли собой единственное зрелище, доступное их взорам.
25
Сидя на полу у ног хозяйки, девушка описывала красоты, которые она повидала, рассказывала, чем ее угощали, и в то же время медленно растирала колени женщины.
– Повыше, – приговаривала та.
Массаж способствовал хорошему расположению духа, жена ювелира была довольна: отчет служанки пришелся ей по душе. С наслаждением потягиваясь, она с шутливым упреком проговорила:
– И ты все, все это съела? Не ешь столько, а то слишком разжиреешь, твой-то к тебе и не подступится! – И, хлопнув по круглому заду девушки, добавила: – Этим местом крутить надо!
26
Крестьянин крутил в руках блюдо и рассматривал выгравированные на нем фигуры. Его взору предстал Скорпион. Он узнал его по хвосту. Ему было известно, что в хвосте у скорпиона жало; зачем же рисовать эту нечисть на блюде?… Там были и другие изображения, но большинство из них ничего не говорили ему. Водолей, Близнецы, Дева ничем не походили на знакомые ему примитивные рисунки. Зато Лев, Весы и Козерог особенно удались художнику. Крестьянин опять повертел блюдо.
Ножовкой он отпилил оба золотых рога, возвышавшихся за ушами идола. В руках идол держал золотой гранат. Он обстриг ножницами его листья, сам плод расплющил молотком, а стебелек оторвал.
Перед большим золотым козлом, у которого были глаза из изумрудов, клюв, словно у орла, и львиная грива, стояла свеча размером с высокую колонну. И свеча, и язык пламени величиной с кирпич, и толстый, как веревка, фитиль были сделаны из золота. Ухватившись клещами, он оторвал золотое пламя.
Лопатой он начал сгребать золотой песок, которым была усыпана земля между надгробиями и перед изваяниями божеств.
27
Лампочек в люстре было тысяч четыреста, так что канделябры о сорока свечах, которые носят в религиозных процессиях, совершенно меркли перед этим сверкающим каскадом света, изливающимся с высоты, семикратно превышающей рост человека. Крюк люстры был вделан в потолок седьмого этажа, а хрустальные подвески волнами ниспадали до первого, так что до них можно было дотянуться рукой. Покупатель, вошедший в торговый центр, прежде всего попадал в вестибюль с огромным, облицованным глазурованной плиткой бассейном. Бассейн был велик чрезвычайно – куда такой денешь? – пришлось возвести специальное здание, чтобы прикрыть его… В сущности, именно бассейн лег в основу архитектурного проекта этого универмага. И хотя на первый взгляд такое решение кажется равносильным тому, чтобы создавать море специально для корабля или ногу специально для башмака, можно считать, что это было предпринято в целях рекламы.
Образно выражаясь, крестьянин и девушка вместе с сопровождавшими их женой ювелира и ее молодым родичем склонили главу пред этим потрясающим феноменом, подобного которому не сыщешь на всем Ближнем, Дальнем и Среднем Востоке (хотя на самом деле головы зрителей были задраны так высоко, что они почти опрокидывались назад). Потом они, изумленные и оробевшие, друг за другом ступили на эскалатор, который вознес их наверх. Поднял словно пушинку, они так и полетели, будто во сне. Мир вокруг них искрился и сверкал. И поскольку все окружающие предметы были сделаны из отполированного, сияющего стекла, они сами тоже стали обретать блеск и лоск. Теперь, в ярких шелковых одеждах, увешанные драгоценностями, надушенные, они бродили по многим магазинам, покупая домашнюю утварь.
Крестьянин больше не носил подержанных вещей. По совету жены ювелира он нынче заказывал себе костюмы у модельера. Да что там одежда – внутри, под нею, он изменился еще больше. Он понатаскал на рынок столько драгоценного антиквариата, что теперь как бы переступил привычные границы доступного, что можно было бы выражать в деньгах, ценах, стоимости. Перейти через этот рубеж было все равно что родиться заново. На первый взгляд могло показаться, что он сорит деньгами потехи ради, но на самом деле его поведение отражало процесс расширения пределов его сознания, развития личности, помогало ему обрести силу, характер, индивидуальность, наконец, служило средством подчинить себе окружающий мир. Уверенность в своем капитале защищала его от подозрительности, а расточительность придавала ему оптимизм. Обретенное богатство, сама быстрота, с которой он заполучил его, наполняли его гордостью за себя и выделяли из числа прочих. Хотя нынешнее самоутверждение компенсировало прежние горести, вместе с тем настоящее еще больше подчеркивало былые поражения и усиливало желание отплатить за них. Воистину духовные изменения были велики, хотя они и не так бросались в глаза, как перемены в одежде.
Девушка меняла наряды по три-четыре раза на дню, постоянно обуреваемая кокетством и жеманством. Она кидалась то на одно, то на другое; красилась, мазалась, пудрилась, румянилась, все время вертелась перед зеркалом и любовалась собой.
С пареньком – родственником жены ювелира – все было просто и ясно. Он думал только об одном: как бы прославиться в искусстве. Вид искусства не имел большого значения, достаточно было получить в нем известность. Конечно, кино стояло на первом месте… Для начала он освоил кое-какие профессиональные термины и выражения, а его обширные планы на будущее заключались в том, чтобы завести твидовую панаму, повесить на грудь экспонометр и купить две пары солнечных очков – одни на каждый день, другие, потемнее, для съемок – да заготовить пачку фотографий, изображающих его самого: тут он прильнул к объективу кинокамеры, там дает необходимые указания актерам, а здесь наставляет съемочную группу или командует «Стоп» и «Мотор» или предается творческим раздумьям. Он только никак не мог решить, отпускать ему бороду или нет, а если отпускать, то мушкетерскую или шкиперскую. Ну ладно, со всем этим можно подождать, но уж очень ему хотелось, чтобы его интервьюировали, а он, в соответствии с духом времени, говорил бы: «Пойми, старик…», «Секс в наши дни…», «Современные успехи в использовании импровизационного искусства…», «Вспышка благородства под ядовитыми нападками сатиры…», небрежно ронял бы: «бунтарство», или «разумеется, ностальгия, то есть тоска по родине», или «Жан-Люк Годар», «средства массовой информации». И опять «понимаешь, старик», и опять «сатира», «традиция», «молодое поколение», «наша великолепная восьмерка», «подлинность», «борение духа», «Сохраварди и Халладж», «Мать Востока» (сам-то он ничегошеньки не смыслил во всем этом, кроме, пожалуй, секса, да и то лишь от распущенного воображения).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23