Масштабные раскопки в ней до сих пор не проводились, так что, по всей вероятности, Янсен копал самостоятельно.
Халифа положил фигурку на место и взял другой пакет – «Фрагмент глянцевой плитки пола, Амарна (Ахетатон), северный дворец. Орнамент: зеленые, желтые и синие тростники папируса. 18-я династия, правление Эхнатона (ок. 1353–1335 до н.э.). Найдено 12 ноября 1963 г.». Замечательная по красоте вещица, подумал Халифа, разглядывая яркие, насыщенные цветом узоры керамики. И опять-таки, несомненно, результат тайных поисков Янсена.
Инспектор не переставал удивляться количеству и разнообразию предметов, собранных в подвале карнакской виллы. Коллекция была богатейшей. Судя по атрибутивным ярлычкам, Янсен более полувека вел подпольные изыскания. Некоторые находки, например, фаянсовая статуэтка гиппопотама или изумительный по красоте орнамента остракон с изображением Фиванской триады божеств – Амуна, Мута и Хонсу, – были баснословно ценными. Но большая часть собрания состояла из сильно поврежденных либо не представляющих исторического или художественного значения предметов. Очевидно, владельцем двигало не желание копить дорогостоящие раритеты, а истинная страсть к реликтам глубокого прошлого. Коллекция тонкого ценителя, настоящего археолога – о такой мечтал и сам Халифа. В дальнем углу подвала он увидел низкий металлический сейф с циферблатом и рычажком спереди. Инспектор потянул за рычажок, но дверца не поддалась; повозившись с минуту, он бросил это дело и взглянул на часы.
– Черт!
Детектив обещал своей жене Зенаб, что будет дома в девять и прочтет детям сказку на ночь, а стрелка часов уже перевалила за десять. Досадуя на забывчивость. Халифа обвел подвал прощальным взглядом и направился к лестнице. Он поднес руку к выключателю, когда заметил вверху двери, с внешней ее стороны, зеленую широкополую фетровую шляпу, украшенную длинными перьями. Инспектор замер, не в силах отвести глаз, затем медленно, словно против воли, побрел вверх по лестнице и снял шляпу с крючка.
– Точно с птицей на голове, – пробормотал он, вглядываясь в оперение головного убора. Голос полицейского внезапно сел, будто поперек горла встал комок. – Такая забавная птичка…
Вдруг, в приступе ярости. Халифа стукнул с размаху ладонью по двери, да так, что она с грохотом захлопнулась.
– Это не случайное совпадение, будь я проклят! – произнес он сквозь зубы. – Совсем не случайное!
Иерусалим
Старый город в Иерусалиме, морочащий путника сложной вязью улочек и площадей, синагог и мечетей, базаров и сувенирных лавок, ночью вообще превращается в настоящий город-призрак. Бесконечный поток суетливых прохожих, заполняющий днем каждый проход и закоулок – особенно плотен он в мусульманском квартале, где едва удается протиснуться сквозь несчетные ряды торговцев в обход шныряющей там и сям ребятни, – с закатом сильно редеет, ставни на лавках опускаются, и наконец длинные извилистые улицы совсем пустеют, точно обескровленные каменные вены. Немногочисленные ночные скитальцы шагают более быстро и целеустремленно, чем днем, тревожно озираясь по сторонам, словно хотят поскорее вырваться из района, отпугивающего нереальной безлюдностью и лимонно-ржавым отсветом фонарей.
Было почти три часа ночи, когда Барух Хар-Зион с двумя спутниками проник через Яффские ворота в этот пустынный сумеречный мир. Самое глухое время суток, когда даже бродячие кошки предпочитают укрываться, и кажется, будто резкий звон колоколов притупляет обволакивающая тишина. Хар-Зион был низкоросл и коренаст, почти такой же в ширину, как и в высоту. В одной руке он сжимал автомат «узи», в другой – кожаный рюкзак. У каждого из его спутников также было по «узи». Один из мужчин был худой и бледный, в куртке, из-под которой высовывались кисточки талита катана ; другой – высокий смуглый молодчик с накачанными бицепсами и стриженный «под ежик». На голове у всех троих были ермолки.
– А камеры? – взволнованным голосом спросил бледнолицый, кивая на установленные через равные интервалы устройства видеонаблюдения.
– Успокойся, я позаботился и об этом, – с ноткой самодовольства заверил напарника Хар-Зион, распрямляя грудь и поправляя тугой ворот джемпера. – Мои друзья из службы безопасности обещали отключить их.
– Но вдруг…
– Успокойся, – сердито повторил Хар-Зион и смерил собеседника презрительным взглядом. В его прищуренных, гранитного цвета глазах так и читалось: «Трусы мне не нужны».
Спустившись по уступам улицы Давида, трое вооруженных людей свернули на опустевший рынок, глубоко вклинивавшийся в мусульманскую часть города. Однотипные серые ставни прилавков были изрисованы арабскими надписями вперемежку с отдельными английскими словами и выражениями: «Фатх», «ХАМАС», «Мочи евреев». Город словно вымер; по пути троице встретились лишь коптский священник, спешивший к прихожанам в храм Гроба Господня, да пара пьяных туристов, пытавшихся найти дорогу к гостинице.
Где-то вдали пробили часы, и звук колокола эхом прокатился по крышам домов.
– А я надеюсь , что эти суки нас видят! – рявкнул стриженый, постукивая пальцами по своему «узи». – Ни одного арабского ублюдка не должно остаться в нашем городе!
Хар-Зион скорчил гримасу и молча указал на узкий переулок с высокими стенами по обеим сторонам. Трое прошли через заваленный отбросами двор, мимо деревянной двери, из-за которой слабо доносилось бормотание телевизора, затем миновали ворота небольшой мечети и вышли к безлюдной мощеной улице. Прямо перед собой они увидели указательный знак с надписью: «Шоссе аль-Вад». Направо улица уходила к Западной стене, теряясь из виду за рядом низких арок; налево поднималась по направлению к виа Долороза и Дамасским воротам.
Убедившись, что в округе, кроме них, нет ни души, Хар-Зион с некоторым усилием, будто одежда была ему мала, присел на корточки, расстегнул ранец и извлек два лома для напарников и аэрозольный баллончик с краской – для себя.
– Ну что, приступим?..
Он подвел спутников к высокому ветхому зданию с каменным фасадом, деревянным проходом и стрельчатыми окнами, защищенными от внешнего мира решетками и ставнями.
– Там точно никого нет? – нервно спросил бледнолицый.
– Сейчас не время для неббиш, Шмуели, – ответил Хар-Зион, вновь пронзая его недовольным взглядом.
Низкорослый моргнул и пристыженно склонил голову.
– За дело! – скомандовал Хар-Зион.
Он встряхнул баллончик и стал неровно выводить на стене по обеим сторонам от входа изображения семисвечников. Местами краска подтекала, так что в блеклом уличном освещении казалось, будто в камень впился гигантский коготь и стал кровоточить. Напарники сунули ломы в проем между дверью и косяком и раскачивали их, пока замок не сломался. Оглядевшись, они вошли в темное помещение. Хар-Зион закончил рисовать вторую менору, после чего прихватил рюкзак и последовал за спутниками, прикрыв за собой дверь.
О том, что хозяева отправились в паломничество и в доме никого нет, им рассказал знакомый в иерусалимской полиции. Конечно, захват здания где-нибудь у самой Храмовой горы сильнее ударил бы по чувствам мусульман, но и эта вылазка казалась Хар-Зиону значительной акцией.
Он достал из рюкзака ручной фонарь, включил его, и яркий луч запрыгал по полу и стенам. Комната была просторной и скудно обставленной; воздух в ней пропитался острым запахом лака и табачным дымом. В дальнем углу луч нащупал лестницу, ведущую, по-видимому, на крышу; на стене над диваном мелькнул плакат со строками из Корана, написанными белой арабской вязью на зеленом фоне. Резким движением руки Хар-Зион содрал плакат и разорвал в мелкие клочки.
– Ави, осмотри другие комнаты. Верх беру на себя. Ты, Шмуели, пойдешь со мной, – лаконично распорядился он.
Вручив второй фонарь стриженому и захватив рюкзак, Хар-Зион стал подниматься по лестнице, заглядывая на ходу в прилегающие помещения; бледнолицый брел за ним по пятам. Добравшись до верха, лидер налетчиков толкнул металлическую дверь и вышел на плоскую крышу, заставленную телевизионными антеннами, спутниковыми тарелками и солнечными батареями. Над крышей были натянуты веревки для сушки белья. Прямо впереди возвышались купола храма Гроба Господня и шпиль церкви Спасителя. Сзади вздымалась громада Храмовой горы, в самой середине которой сияла на фоне ночной мглы освещенная мощными прожекторами луковица храма Скалы.
– Ибо разбредетесь вы по всему свету, и будут потомки ваши править народами и заселять опустошенные города, – пробормотал Хар-Зион.
Сколько лет он мечтал об этом моменте!.. Когда на Украине его преследовали из-за национальности, когда в армейском госпитале душа и плоть плавились от ожогов – все время он ждал этой минуты. За последние несколько лет многие области – вокруг Назарета, вблизи Хеврона, у Газы – перешли под их контроль, но без Иерусалима это не имело никакого значения. То, что гора Мориа, где Авраам был готов принести в жертву Исаака, своего единственного сына, то, что место, где Иаков мечтал о возведении лестницы к небу, где Соломон воздвиг Священный Храм, то, что все эти места могут оказаться под властью мусульман, причиняло Хар-Зиону почти физическую боль, словно от не затянувшейся раны.
И вот они возвращают принадлежащее им по праву. Разве многого они требуют? Вернуть родину, получить назад свою столицу – Золотой Ерушалаим… Однако арабы и антисемиты отказывают им даже в этом. Мразь – все до одного, тараканы. Вот кого надо бы послать в газовые камеры!
Хар-Зион медленно огляделся, наслаждаясь величественным видом, затем достал из ранца большой сверток ткани с веревками по краям и протянул напарнику.
– Натягивай!
Его спутник подошел к краю крыши и, встав на колени, начал привязывать веревки к торчавшим из бетонного покрытия стойкам. Хар-Зион вынул из кармана мобильный телефон и набрал номер.
– Мы на месте, – глухо сказал он, когда в трубке послышался голос. – Высылай остальных.
Он прекратил разговор и положил телефон обратно в карман. Напарник тем временем закрепил веревки и вывесил на фасад дома бело-синий флаг с гордой звездой Давида в центре. Выпущенная на свободу материя издала, простираясь, легкий свистящий звук.
– Хвала Господу, – произнес бледнолицый, улыбнувшись.
– Аллилуйя, – с торжественным придыханием сказал Хар-Зион.
Лагерь беженцев в Каландии, между Иерусалимом и Рамаллой
Лайла аль-Мадани провела рукой по коротко стриженным черным волосам и посмотрела на сидевшего перед ней молодого человека в узких брюках и футболке с изображением храма Скалы.
– Вас не смущает, что от ваших рук могут погибнуть женщины и дети?
Молодой человек спокойно выдержал ее взгляд:
– А израильтян это смущает? Что, они не убивают наших женщин и детей? Вспомните ДейрЯссин, Сабру, Рафах… Это война, госпожа Мадани, а на войне приходится невесело.
– Выходит, если бы аль-Мулатхам обратился к вам…
– Я был бы счастлив стать шахидом и пожертвовать собой ради блага моего народа.
Юноша был хорош собой, с большими карими глазами и длинными, изящными как у пианиста, пальцами. Он интересовал Лайлу в связи со статьей о похитителях древностей, которую она готовила. В условиях экономической блокады со стороны Израиля расхищение и продажа древностей остались для палестинской молодежи фактически единственным источником дохода. Как обычно при интервью с палестинцами, зашел разговор об израильском гнете, а затем и о террористах-смертниках.
– Посмотрите на меня, – сказал парень, качая головой. – Посмотрите на все это. – Он обвел взглядом убогие комнаты глинобитного дома со сдвоенными лежанками вместо кроватей и маленьким примусом в углу. – У нашей семьи когда-то был виноградник в двести дунумов около Вифлеема. Потом приперлись сионисты и выдворили нас из родных мест. Вот все, что у нас осталось… У меня диплом инженера, но устроиться я никуда не могу, потому что израильтяне отказали в разрешении на работу. Чтобы выжить, приходится продавать краденый антиквариат. И что я, по-вашему, должен чувствовать? Думаете, у меня есть какие-то перспективы? Поверьте, если бы мне предложили принести себя в жертву, я согласился бы не задумываясь. Чем больше их погибнет, тем лучше. Все они виноваты: и женщины, и дети. Я всех их ненавижу. Всех.
На его тонких губах проступила горькая улыбка, подбородок дернулся, и в глазах зажглась безмерная ярость, смешанная с отчаянием.
Собеседники замолчали, лишь с улицы доносились детские крики. Лайла закрыла записную книжку и положила ее в рюкзак.
– Спасибо, Юнис.
Молодой человек молча пожал плечами.
Дорога на Иерусалим была запружена сотнями машин, выстроившихся в четыре длиннющие очереди перед КПП Каландии. Слева от шоссе, на склоне холма, раскинулись мрачные грязно-серые лагерные постройки, по виду напоминающие огромные загнивающие кораллы. Справа тянулись грязновато-желтые взлетные полосы заброшенного аэропорта Атарот. Процедура досмотра и проверки документов была совершенно бессмысленной: нелегалы спокойно обходили заставу и ловили попутки на другой стороне. Такие контрольные пункты нужны были Израилю не в целях безопасности, а в качестве наглядной демонстрации своей власти над палестинцами. Если перевести израильские законодательные статьи и поправки к ним на обычный язык, то они бы прозвучали так: «Правила здесь устанавливаем мы, и плевать, нравятся они вам или нет».
«Косоминумхум куя иль-Израэлеен, – процедила сквозь зубы Лайла, откинувшись на спинку сиденья и уставившись в потолок. – Хреновы израильтяне».
Прошло двадцать минут, а пробка не сдвинулась и на метр. Лайла вылезла из машины, оставив дверь распахнутой, и принялась хмуро расхаживать взад-вперед, разминая затекшие ноги. Затем достала из салона цифровой «Никон».
– Будьте осторожней, – предупредил ее шофер Камель. Он успел прикорнуть, положив голову на руль. – Забыли, чем закончились съемки в прошлый раз?
Да, в прошлый раз израильтяне вволю поиздевались над ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10