Кровать в его жилище была только одна — на нее он и уложил фантастическую находку. Русалка не сопротивлялась: судя по всему, просто не могла. «Видать, помирала уже», — серьезно пояснил Мыкола.По его словам, он просидел рядом с ней почти два дня, а как она умерла — не заметил, поскольку русалка, после того как рыбак положил ее на человеческую постель, признаков жизни ни разу не подала. Но в ка. кой-то момент Мыкола увидел, -что ее огромные глаза подернулись тусклой пленкой, и понял, что все кончено… Аромат, исходивший от русалки, начал исчезать, а вместе с этим пришло и странное состояние, в которое он впал, потеряв счет времени.Что это было за состояние, он не сумел или не захотел объяснить, лишь коротко пробормотав: «Да так, виделось разное…» На фантазера старик не походил. К тому же в селе нашлись люди, утверждавшие, что сами видели издали удивительную находку Мыколы: заглядывали к нему в мазанку в те два дня многие, однако войти внутрь никто не решился. «Он и сам быя какой-то смурной, а после таким и остался — нелюдем».Очевидно, старый рыбак заметил наше недоверие к его рассказу. Потому что, поколебавшись, повел нас в горы, за свою мазанку. Там начинался буковый лес, и, углубившись в него метров на пятьдесят, мы увидели под одним из деревьев маленький ухоженный могильный холмик… На нем вместо православного креста стояла небольшая, грубо вырезанная из дерева фигурка русалки… Эта фигурка и холмик навсегда отпечатались в моей памяти вместе с загадочной и мрачноватой историей Мыколы.Интересно, что во всех «русалочьих» легендах, независимо от места и времени их возникновения, обитательницам подводного мира приписывают одни и те же качества. Если не считать упомянутого коварства и недружелюбного отношения к людям, какие же?Прежде всего, это те свойства, которые сегодня мы назвали бы экстрасенсорными: начиная с явно гипнотического пения индийских речных шюлф Апсарас и способностей к телепатии и магии древневавилонских боговамфибий и кончая убеждениями моряков и рыбаков в том, что русалка способна взглядом заворожить и полностью подчинить себе человека. Магию русалок нельзя назвать доброй или «белой», моряки свидетельствуют — за редким исключением — об их недружелюбном отношении к людям. Если же учесть, что родной мир амфибий — подводный, и вспомнить, какой экологический ущерб во все времена наносил и наносит этому миру человек, то удивляться здесь не приходится…Неизвестно, чем русаки питаются, но, если верить нескольким записям, относящимся к XVII и XIX векам и подкрепленным свидетельствами вполне серьезных людей, они не едят не только рыбу, но и более мелкую морскую живность. Значит, они не плотоядны и собратьев по среде обитания не уничтожают — еще один веский повод не испытывать симпатии к людям, зная наши замашки…В документах упомянутых столетий фигурирует несколько случаев, когда людям удавалось либо изловить, либо найти на берегу не успевшую исчезнуть вместе с отливом русалку. В частности, одну из них, поместив в бочку с морской водой, пытались чем-нибудь накормить — вплоть до мельчайших креветок, — но безуспешно. Прожив в неволе около трех суток, русалка — она была белокурая — умерла.Находиться на поверхности, судя по описаниям, жительницы подводного мира могут, но срок их пребывания на воздухе строго ограничен. В соответствии с имеющимися записями в корабельных журналах прошлых веков все плененные русалки неизменно погибали куда быстрее амфибий, доступных исследованиям ученых.Наконец, сходство с людьми не ограничивается формами верхней половины тела. Существа эти, несомненно, разумны, ведь коварство, в котором их обвиняют веками, — тоже свойство разума! И если эти существа и впрямь не порождение богатой народной фантазии, а представители реально существовавшей когда-то и исчезающей в наши дни цивилизации-»соседки», немного обидно, что дружить с нами они категорически не желают. Ведь человечество всегда мечтало обрести собратьев по разуму!Правда, при этом мы куда чаще пытаемся заглянуть в звездные глубины космоса, чем в таинственный подводный мир Земли, забывая, что живем, в сущности, на мало изведанной нами планете… Так что основания для обид есть не только у нас, но и у возможных представителей гомо амфибиус — обитателей чарующего подводного царства…
НЕОБЫКНОВЕННЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ АЛЬБЕРТА ОСТМЕНА
Рассказывает Дина Виноградова
Оловянную ровность океана вздыбили удары весел; они двигались невесомо; незамечаемой была работа — многолетняя привычка, — как дыхание здорового человека. Старый индеец — повязка поперек лба и прямо падающие волосы, — нанятый Альбертом перевозчик, остановил на молодом мужчине глаза, отвел взгляд и посмотрел еще раз внимательно.— Старые золотые копи, — повторил он слова Альберта и замолчал. Опустил глаза; руки привычно, сильно, ритмично двигались. Взглянул на Альберта еще раз, сделал последнюю оценку: хоть и чужой — белый, но сказать можно, предупредить стоит. Совесть будет спокойна, да и человек, сидящий в его лодке, видно, неплохой. И — молодой!Его пассажир невозмутимо спокоен, как вода вокруг, как океан. Тихий или Великий. Незатаенный — доверчивость сильного. Светлый, круглоголовый — выходец с Севера (его родители остались в Швеции), — Альберт Остмен внушал чувство надежности — как хорошая лодка, как прочный дом.— Тот белый человек, — индеец помолчал, вспоминая, — привозил золото из старых копей. — Он опять помолчал, мысленно попытался сосчитать. — Много раз. И последний раз я его отвез. Обратно — нет. Не пришел на берег.Светловолосый молодой человек ничего не ответил. Онто, конечно, уверен: с ним ничего плохого не случится. Молодость легко верит в свою безопасность, подумал старик и добавил: — Думаю, его убил саскватч.— Кто убил? — равнодушно спросил молодой человек, не отрывая взгляда от воды за кормой.— Саскватч.— Кто такой?Старый индеец не спешил с ответом, а может быть, ему расхотелось продолжать разговор. Есть веши, которые, как правило, низшие скрывают от высших. Дети не говорят об этом взрослым, слуги — господам, неграмотные — образованным, негры или индейцы — белым. Не говорят ради собственного душевного равновесия. Во избежание обиды: что они, низшие, могут знать серьезного? В самом лучшем случае тебя прослушают с притворной благосклонностью. И сразу забудут все, что ты рассказал. Ты — вне культуры, вне их культуры, вне.— А? — переспросил Альберт, нехотя отрывая глаза от водной глади.Таким тоном, каким говорят, наперед зная, что тебя не принимают всерьез, индеец обрисовал этого духа во плоти, каким кое-кто из его племени нс то видел, не то слыхал, как кто-то видел.— А-а, выдумки, — небрежно бросил Альберт. — Это обезьяны. Гориллы. Они живут в Африке. Здесь они не водятся.— Обезьяна — эйп. Эйп-каньон. — Индеец закивал головой. — Обезьянье ущелье. Да, там,он повел затылком в ту сторону, куда двигалась лодка. — Может, мало их осталось, но они есть.— Легенды, — Альберт повернулся к нему и пояснил возможно непонятное старику индейцу слово: — Легенды — это сказки. Чепуха.Индеец промолчал и болЪше не сказал ни одного слова.Альберт вздохнул полной грудью, выпрямил спину и окинул взглядом водной простор. Зорко вгляделся в крутой берег:— Сюда приезжай за мной через две недели. После года работы на рубке леса Альберт Остмен заслужил отпуск. Место для отдыха он выбрал поглуше, более чем за сто миль севернее Ванкувера, — там, где, по слухам, еще можно было добыть золотишко. Где-то в тех местах должны быть заброшенные золотые прииски. Вот бы ему убить двух зайцев: намыть золотого песочка и хорошенько отдохнуть. Поохотиться, полежать у костра в безлюдье да в тиши.Все началось хорошо: дни Альберта потянулись безмятежным покоем, каждый как месяц; дней этих прошло только шесть, но ощущались вечностью. Все, что было до приезда в эти места, казалось, происходило давно и вовсе не с ним. Не у него умерла жена, не он уехал в леса, нанялся в лесорубы и целый год вкалывал на всю.железку. И ребят, с которыми вместе валил лес, почти не помнил — все уплыло в дальнюю даль.Возьмет винчестер, поохотится. Убил оленя. Мяса — девать некуда! Костер развести, за водой к ручью спуститься, сварить оленину, добавить приправу, все довольствие, что с собой привез, в аккуратности держать, чтоб под рукой, — это дело. Об этом только и забота. Базовый лагерь — лучше не придумать: ручей рядом, а над головой — крона могучего дуба. Его ветви как гардероб: повесил плащ, теплый свитер. В небольшое дупло удобно поместились промывочные лотки. Золото мыть. С питанием — полная обеспеченность, кругом она — пища — бегает, летает, по земле ходит, да и с собой много взял всевозможных консервов. С бытом налажено, можно погулять. Стал похаживать по окрестным холмам — место предгорное. Где-то здесь раньше добывали золото. Может, что осталось недобранное?Шесть дней безмятежного жития! На седьмой — началось.Проснувшись утром, он вылез из спального мешка, потянулся, пригладил волосы, повернулся, чтобы снять с ветки брюки. А их нет.Брюки валяются на земле. Ветром сдуло? А почему так скомканы? Упали вечером, и он в темноте на них наступил? Хм, топтать собственную одежду… Но и вокруг что-то не так. Консервные банки вечером стояли горкой: кофе, тушенка, лярд, две банки с нюхательным табаком — он устанавливал их, как на витрине магазина. Большие банки внизу, чем меньше, тем выше, — пирамидой. А сейчас пирамиды нет — повышена.Кострище разворочено — ветер? А может, покопалась у него тут какая-то зверюшка? Альберт почему-то заподозрил дикобраза. Грызун мог сжевать его ботинки — толстокожие бутсы. Нет, этого допустить нельзя. На следующий день, ложась спать, Альберт положил их на дно спальника. Ружье, «винчестер-ЗО» с полной магазинной коробкой — на всякий случай! — под край спального мешка. Все консервные банки, пакеты и коробки — в рюкзак. Рюкзак же повесил повыше над землей, чтобы ни одна четвероногая скотинка его не достала.Спал он крепко, как всегда. Проснувшись, увидел странную картину: все кругом было беспорядочно разбросано, будто кто-то произвел обыск. Подвешенный рюкзак — довольно высоко: в его, Альберта, рост, — остался висеть на лямках, но! Вывернут наизнанку. И все содержимое валяется на земле россыпью. Странно!Он спустился к ручью освежиться. В холодном горном потоке была оставлена оленья туша; он привязал ее к камню. С трудом верил своим глазам: ни туши, ни обрывка веревки, ни даже камня. Неужели он забыл место, где оставлял тушу? Нет, не забыл, именно здесь.Альберт стал укладывать продукты обратно в рюкзак. Кажется, ничего не пропало. Кто же он, его ночной гость? Медведь? Но медведь сделал бы беспорядок похуже. А вот пакет с черносливом. Он был набит битком. Сейчас ополовинен. Кем же? Альберт попытался найти следы на земле, но на каменистой почве не заметил ничего. Кое-где, правда, увидел, нет — не следы, а так — вмятины. Там, где кончался камень, песок сохранил вдавлины, ни на что не похожие. Разве что на отпечаток… мокасина. Уж не индеец ли? Не проводник ли? Искал золото? Нет! Чушь. Ерунда. Да и не следы это вовсе. Мало ли вмятин на почве, подумал Альберт и остался спокоен. Это привычней — оставаться спокойным. Так уж устроен Альберг Остмен: вывести его из равновесия все равно что раскачать тяжелую гирю. И он не стал менять место базового лагеря. Зачем? Оно удобное: есть чистая вола в ру.чье. Есть крыша — густая крона. И есть стена с северной стороны — гористый склон.В тот роковой лень погода испортилась, казнюсь, этой ночью пойдет дождь. Альберт упрятал в рюкзак все, что туда влезло, и рюкзак тоже засунул в спальник, благо он широкий. Ружье тоже внутрь; все патроны при себе, и охотничий нож в новеньком кожаном футляре. Все, что влезло в спальный мешок, — скорее всего, дождь будет! — он уложил внутрь и решил твердо: в эту ночь не спать — подсмотреть, кто же он, его ночной посетитель? Он залез в мешок не раздеваясь, в брюках и куртке, снял только тяжелые бутсы, сунул,их поглубже и устроился поудобней, насколько позволяла ширина мешка, забитого скарбом.Одна робкая капелька упала ему на лоб. Он потуже затянул тесемки мешка, накинул на лицо клапан, выставил наружу нос…«Нет, спать не буду, а то не увижу, кто же…» — успел подумать Альберт и… Следующим ощущением было — он просыпается.Его разбудил толчок, встряска — и вот он не лежит, а висит. Висит внутри своего спальника и как будто бы едет. На ком-то или на чем-то. Он проснулся окончательно и совершенно четко осознал: внутри своего спальника стоя или, вернее, полусидя, на согнутых коленях перемещается в пространстве. Нет, он, конечно, не скользит, как если бы ехал на санях, его потряхивает, будто он привязан к седлу лошади. И все, что вокруг него: жестяные ребра консервных банок, несгибаемый кол ружья, — все вибрирует и бьет его железными углами. Кто или что его тащит? Но что бы это ни было, оно двигалось. И держало спальный мешок с Альбертом и со всем его вооружением в вертикальном положении: его спальник не касается земли. А темнота — абсолютная!Вот сейчас тот, кто его тащит, поднимается круто вверх; слышно его дыхание -утяжеленное. А временами, совсем как человеческое, покряхтывание. Неужели тот? Горный гигант, дикий волосатый человек, дух подземного царства — то самое, о чем бормотал старик индеец?Выхватить нож? Прорезать в спальнике дырку, чтобы выскочить? С ружьем. Но… ему не шелохнуться, он сдавлен со всех сторон, стиснут. Хорошо еще, что у того, кто его несет, не хватило, видно, длины кисти, чтобы ухватить горстью весь мешок, — небольшое отверстие вверху осталось — можно дышать. А то бы в духоте, да на корточках, да на весу, при тряске и в полной темноте… Экая беспомощность! А вооружен до зубов.Консервные банки били его по спине и ниже спины. Ружейный ствол нет-нет да стукал его по голове. Но головой хоть можно шевелить. А ногами! То, что ноги, согнутые в корточки, не могут двигаться, — это бы еще ерунда. А вот подошвы ног! Он был разутый, с вечера снял ботинки с рифленой подошвой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53