«Константин» направился прямо к Гаграм. Глубокой ночью были спущены катера. Командир отдал приказ:
– Осмотреть побережье от Гагрицш до Гагр. Если обнаружите неприятельский корабль – потопите его!
Увы, через несколько часов катера вернулись ни с чем: найти противника не удалось. И не удивительно – турецкие суда по ночам стали тщательно соблюдать световую маскировку и старались не производить никакого шума, опасаясь минных атак. Быстро светало. И тогда Макаров приказал подойти вплотную к Гагринскому ущелью.
Долгие часы искал «Константин» противника, и вот, как это часто бывает, встреча оказалась все-таки неожиданной. Сквозь тающий утренний туман турки первыми заметили приближавшийся корабль и бросились в атаку. Макаров приказал отходить, но пошел не вдоль берега, что было бы безопаснее, а на запад, в открытое море: ведь надо увести броненосец как можно дальше от русских войск, подвергавшихся бомбардировке. «Константин» обладал большей скоростью, чем его преследователь. Турецкий броненосец стал постепенно отставать. Тогда, хладнокровно повествовал позже об этом сам Макаров, «я приказал уменьшить ход, чтобы представить ему интерес погони».
Началась рискованная игра в кошки-мышки. Вражеский корабль развил предельную скорость, стремясь сблизиться с «Константином» на дистанцию орудийного выстрела. Порой казалось, что турки вот-вот догонят пароход и тогда...
– А дело становилось дрянь, – рассказывал потом Макаров, – нажимает, вот-вот начнет разыгрывать. Пароходишко картонный с начинкой из мин... Два-три удачных выстрела – капут!
«Константин» был в полном смысле слова начинен минами, поэтому от удачного попадания одного-едииственного снаряда весь корабль мог взлететь на воздух. Эта смертельно опасная гонка продолжалась два часа.
Неожиданно налетел сильный шквал с дождем, и противники потеряли друг друга из виду. Когда турецкий броненосец вернулся к Гаграм, русский отряд уже ушел в горы. Смелое предприятие увенчалось успехом. На другой день Шелковников телеграфировал: «Константин» поспел [в] Гагры самую критическую минуту и увлек за собой броненосец... Услуга, оказанная им, не имеет цены. Приношу сердечную признательность бравому командиру «Константина»...»
Эффектная операция «Константина» у Гагр получила громкую огласку. О Макарове восторженно писали во многих русских газетах. Что ж, честолюбивый лейтенант читал эти статьи не без удовольствия – тем более хвалили-то его за дело. Одно лишь смущало и беспокоило Макарова: уж очень преувеличивали (чтобы не сказать больше) некоторые газетчики его успех. Где-то даже написали, будто он один чуть ли не разогнал целую турецкую эскадру... Впервые Макаров столкнулся с безответственными нравами бульварной прессы. Для него, человека в любых поступках чрезвычайно строгого к себе и щепетильного, все это выглядело странно и неприятно.
Вряд ли командир «Константина» предполагал тогда, сколько крови впоследствии испортят ему бойкие газетные борзописцы: преувеличат, сочинят, наврут, а потом тебе же поставят в упрек, что их собственные фантазии не сбылись. Но это будет позже. А пока он мог быть доволен: командование Черноморского флота, удовлетворенное его успехами, разрешило «Константину» вновь атаковать турецкие корабли.
Макаров не промедлил ни часа. Едва дав команде отдохнуть от напряженного похода, он уже вечером 10 августа повел «Константина» с минными катерами на борту в новый рейс. Турецкий десант, усиленный шайками чеченских и абхазских феодалов, продолжал еще удерживать Сухум. Поддержку десанту оказывали своим огнем турецкие корабли, стоявшие на сухумском рейде. Макаров спешил не зря: в ночь с 11 на 12 августа ожидалось лунное затмение. Абсолютная темнота как нельзя более способствует атаке, ибо экипажи турецких кораблей, наученные недавним горьким опытом, теперь усилили охрану гаваней.
В десять часов вечера, когда уже стемнело, Макаров остановил «Константина» в шести милях от сухумского рейда. Катера были спущены и пошли в атаку именно в тот самый момент, когда яркий диск луны закрылся тенью.
В заливе стоял турецкий корвет «Ассари-Шевкет». Команда его была наготове. Английский корреспондент, бывший в тот день в Сухуме, рассказывал: «Все предосторожности для охраны судна были приняты в совершенстве: кругом двигались сторожевые шлюпки, половина команды спала на палубе с ружьями, орудия были раскреплены и заряжены, а картечницы на каждом конце мостика, на палубе и полуюте, содержались в полной готовности к немедленному действию... Пальба и сигналы сторожевых шлюпок уведомили корветную команду о приближении неприятеля, и в одно мгновение все было готово к его приему».
Прием был действительно довольно горячий. Турки открыли яростную пальбу, но велась она торопливо и беспорядочно, в кромешной тьме попасть в катера не удалось. Загорелись сигнальные огни и костры на берегу. Однако наши катера терялись среди множества мелких турецких судов, сновавших по рейду. Один минный катер сцепился на абордаж с турецкой шлюпкой, произошла отчаянная рукопашная схватка, во время которой лейтенант Писаревский получил сильный удар веслом в голову – впрочем, все окончилось благополучно. Треск и шум выстрелов, беспорядочные сигналы и крики, в сущности, только помогли нашим морякам. Все четыре катера взорвали свои мины в непосредственной близости от турецкого корабля. Атака продолжалась всего лишь пять минут. Вскоре катера вернулись на «Константин». Потерь не было. Горячее «ура!» раздалось над ночным морем.
Через несколько дней стало известно, что «Ассари-Шевкет» получил подводные пробоины, сильно накренился, осел на корму и лишился хода. Три дня турки латали подбитый корабль, а потом на буксире отвели его в Батум – главную базу своего флота на Кавказском театре военных действий.
Успех на этот раз был несомненен, и Макарову достался целый букет наград: золотой кортик с надписью «За храбрость» и орден Георгия 4-й степени, а также он был произведен в капитан-лейтенанты.
И снова Макаров не испытывал чувства полного удовлетворения. Еще на мостике «Константина», выслушав восторженные донесения командиров своих катеров, он с торжеством произнес:
– Ну теперь я полагаю, что броненосец потоплен!
Оказалось однако, что корвет (а не броненосец, как доложили ему моряки с катеров) остался все же на плаву. Он получил тяжелые повреждения и вышел из строя до конца войны, но Макаров по-прежнему желал полной победы. Его тревожило и другое: четыре мины, взорвавшиеся рядом, не нанесли кораблю решающего повреждения. Ясно, что заряд их слаб, тем более ясно, что атаковать минами с помощью шеста или на буксире – дело неперспективное. Надо применять самодвижущиеся мины. За ними будущее. И следует во что бы то ни стало испытать их в бою.
Самодвижущиеся мины (торпеды) появились на вооружении военно-морских флотов великих держав в самом конце русско-турецкой войны. Первым сконструировал торпеду талантливый русский изобретатель (между прочим, художник по профессии!) Иван Федорович Александровский. Еще в 1865 году он попытался осуществить свою идею на практике, причем работу вел на свои собственные скромные средства. Три года спустя стало известно, что англичанин Уайтхед также проводит опыт с самодвижущимися минами в Адриатическом море. Изобретатель обратился в Морское министерство с просьбой о помощи, но... там уже, оказывается, вели переговоры с английской фирмой о покупке у нее «секрета» торпед. Тщетно доказывал выгоду своего изобретения Александровский. Напрасны были хлопоты передовых русских офицеров. Управляющий министерством адмирал Краббе и слушать ничего не хотел: торпеду, говорите, изобрел? Наш-то, лапотник? Ну, полноте-с...
Дорогущие торпеды были куплены за границей и официально назывались в русском флоте не иначе, как «самодвижущиеся мины Уайтхеда». Между тем Александровский с грехом пополам кустарным способом довел свое изобретение до конца. В 1874 году в Кронштадте была благополучно испытана его торпеда, а в следующем году на новых испытаниях она превзошла по техническим качествам тогдашний образец Уайтхеда. Было, однако, ужо поздно. Как это слишком часто бывало в России, собственному уму не доверяли, а на всякую иноземную наклейку взирали с почтением.
Макаров был слишком молод, чтобы как-то участвовать в печальной истории с русской торпедой. Но историю эту он хорошо знал, когда накануне войны начал интересоваться минным делом и стал посещать открытую тогда же в Кронштадте Минную школу. Пренебрежительное (чтобы не сказать больше!) отношение к отечественным достижениям возмущало Макарова уже в ту пору. Человек из народа, он крайне болезненно реагировал на снисходительное барское презрение к самобытным ценностям, что было в его время весьма распространено среди так называемого «общества». И всю свою жизнь Макаров вел беспощадную борьбу с теми, кто почитал все отечественное явлением второго сорта, – и за себя, и еще чаще за других.
Ко времени русско-турецкой войны случаев боевого применения торпед еще не было, никто с уверенностью не мог сказать, как ими следует пользоваться. Не применялись торпеды и в ходе текущей войны, хотя несколько штук их имелось на севастопольских складах. Макаров все лето тщетно бомбардировал Аракса рапортами с просьбой дать ему возможность провести атаку минами Уайтхеда. Адмирал отказался дать торпеды под предлогом самым невероятным: «стоят они дорого» – именно так официально ответил он Макарову на его настойчивые просьбы. Однако упорный капитан-лейтенант продолжал методично осаждать Аракса, повторяя в разных вариантах одно и то же: самодвижущиеся мины должны быть использованы в бою, и он, Макаров, готов взять на себя всю ответственность. В конце концов адмирал уступил.
Итак, Макаров наконец-то заполучил эти драгоценные торпеды (кстати сказать, драгоценные не только в переносном, но и в прямом смысле: за каждую «самодвижущуюся мину Уайтхеда» нерасторопное морское ведомство платило 1200 золотых рублей, то есть огромную по тем временам сумму; для сравнения укажем, что строительство броненосца обходилось тогда в 3–5 миллионов рублей; дороговато стоило русской казне пренебрежение власть имущих к собственным «Платонам и Невтонам»!). Теперь Макаров должен был на свой страх и риск разработать, так сказать, технологию применения торпедного оружия. Посоветовались с командирами катеров и решили: одна торпеда будет укреплена в трубе под днищем катера, вторая доставлена к месту атаки на специальном плотике. Все это делалось кустарно, на скорую руку, да и сами торпеды в техническом отношении оставляли желать много лучшего. Учебных стрельб провести не удалось: «импортных» торпед было мало, приходилось экономить. Ну что ж, решил Макаров, испытаем их сразу в бою.
Подготовка к боевой стрельбе торпедами затянулась, и только в середине декабря 1877 года «Константин» отправился в боевой поход. Шли к Батуму. В ночь на 16 декабря, обнаружив турецкую эскадру в Батумской бухте, Макаров приказал произвести атаку. Все гало обычным порядком, только на этот раз два катера несли торпеды. Дело складывалось как нельзя более удачно, оба катера подошли к сильнейшему турецкому броненосцу «Махмудие» и направили мины в цель. Раздался сильный взрыв, у борта корабля вверх взлетел фонтан воды. Потом, как обычно, турки начали запоздалую стрельбу. Оба командира катеров клялись Макарову, что цель поражена. Вернувшись в Севастополь, он так и доложил об этом командованию, сделав, однако, некоторые оговорки: мол, сам не видел, но... И тут Макаров поступил опрометчиво, о чем вскоре пожалел, зато получил хороший урок на всю жизнь. Оговорки Макарова приняты во внимание не были, и из штаба флота – а в каких штабах не любят сообщений о победах? – во всеуслышание объявили, что «Константин» подбил турецкий броненосец. Некоторые газетчики сенсации ради тут же этот броненосец и потопили...
Макаров был представлен к внеочередному присвоению следующего звания капитана второго ранга (ото почти совпало с его днем рождения, что ж, быть в двадцать восемь лет в чине подполковника – честь немалая). Но очень скоро выяснилось, что «Махмудие» никакого повреждения не получил. Вышла очень неприятная история. Правда, командование флота никаких претензий к Макарову не предъявило, ибо при внимательном (запоздалом, к сожалению) чтении его рапорта становилось ясно, что командир «Константина» просто-напросто передал донесения командиров катеров. Однако будущие недоброжелатели будущего адмирала очень любили впоследствии вспоминать этот эпизод: вот, дескать, за какие такие заслуги выскочка получил свои чины и ордена... А недоброжелателей этих находилось немало.
Впоследствии выяснилось, что одна из торпед, выпущенных с катеров, прошла мимо цели и, не разорвавшись, зарылась в прибрежный песок. Здесь ее нашли в неповрежденном виде. Вторая торпеда, как установила экспертиза, ударилась о толстую цепь, которой крепились бревна противоминного заграждения, поставленного вокруг турецкого броненосца. От сильного удара металлический корпус торпеды сломался, зарядная часть его ушла на дно, где и взорвалась. Взрыв произошел на таком расстоянии от броненосца, что не причинил ему существенного вреда. Атака не удалась, но ведь это было первое в мире боевое применение торпед. Турки встревожились чрезвычайно. Они усилили охранение гаваней,, отвлекая для этой цели от боевых действий множество судов. Каждую ночь их моряки несли изнурительные вахты. Уже это одно было безусловным успехом русского минного флота.
В то время сам Макаров нервничал необычайно. Конечно, в его рапорте нужно было сделать более определенные оговорки, конечно, надо строже относиться к донесениям командиров, вернувшихся из боевого дела: они возбуждены, взволнованы, они благополучно ушли из-под огня – как же им не верить в собственный успех?! Ну ничего, не в последний раз писать ему рапорты, впредь он никогда не поставит себя хоть в сколько-нибудь сомнительное положение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42