И о том, что Русь – не кусок полотна. Если ее порезать на куски, то никто себе ничего путного не сошьет.
И о том, что власть – не краюха хлеба, а скорее бычий пузырь. Сделаешь маленькую дырочку, и он вмиг сдуется.
И о том, что в первую очередь власть – не право творить все, что вздумается, а обязанность думать, разумно ли, верно ли я поступаю, сделав так-то, а не эдак, ибо за каждым твоим решением, за каждым указом – людские судьбы.
По отцовским словам, выходило, что не его, Святозара, обделили, а – Святослава, взвалив на плечи старшего сына часть государева груза, который ох как тяжел для него.
– Ему даже жениться по любви не дозволено! – бушевал разошедшийся Константин. – Я ему невесту подыскивал, я ему и повелел с ней под венец идти. И его счастье, что она хоть более-менее смазливой уродилась, потому как даже если бы и страхолюдина была, то Святославу все равно пришлось бы с ней обвенчаться, ибо то – не моя причуда, но так для Руси надобно! А теперь сам раскинь умишком, каково с нелюбимой всю жизнь жить?!
– Старики говорят, стерпится—слюбится, – неуверенно предположил Святозар. Но разве может неумеха отбить удар мастера, который точно знает, куда бить, а главное – как.
– Это лишь несчастливые в утешение себе так говорят, а дураки за ними повторяют. И в другой раз, после ее смерти, когда я его сызнова женил, считай, опять вслепую невесту брал. А куда деваться, если надо именно из этого рода выбирать, а там всего одна девица и была? Думаешь, он хотел этого? Шарахался, как черт от ладана. А я настоял, да что там, – махнул рукой Константин. – Считай, что примучил. И чудо, что ему и на сей раз не кикимора, а пригожая женка досталась. Вот такую вот тяжкую дань ему уже сейчас платить приходится. У тебя же – воля вольная… Конечно, дочери смердов все равно отпадают, не по чину они тебе, но в остальном… Хочешь, с Угорщины невесту бери, пожелаешь – из ясов или касогов, а у ляшских князей какие девки поспевают – чудо! Так что кто кому должен завидовать, сын?
– А я думал, ты из-за того, что с моей матерью не венчан был, да еще потому, что она – из холопок, – задумчиво произнес Святозар и прямо-таки впился глазами в лицо отца – что скажет?
– Так вот что тебя мучило, – медленно протянул Константин и строго произнес: – Глупость все это. – И повторил чуть не по складам: – Несусветная глупость, и не более того. Впредь о том не смей и помышлять, ибо я твою мать любил, как… – Он запнулся, но затем твердо отрезал: – Как свою жену, княгиню Феклу, никогда не любил. Но наследник у государя должен быть только один. У меня уже сыновей не будет, но, думаешь, второму или третьему из сыновей Святослава что-либо достанется? – И отрезал: – Нет. Паки и паки повторюсь – нет и еще раз нет. Их, как и тебя, даже царевичами величать никто не станет, ибо не по чину, потому что царевич – это наследник титула, а он звучит – государь всея Руси. Ты вслушайся токмо – всея, то бишь один на всю Русь. И будут они точно так же, как и ты, ходить в княжичах, хотя мать их со Святославом венчана по всем правилам. Я тебе больше скажу. Если ума у них будет немного, то они и твоих высот нипочем не достигнут. Уразумел?
– Уразумел, – кивнул Святозар. – А ежели умрет царевич? Тогда как?
– Тогда им, скорее всего, нарекут следующего по старшинству княжича, – пожал плечами Константин. – Но тут уже царь вправе решать.
– Выходит, я у тебя как бы про запас, – не унимался Святозар.
– Ничего не выходит, – отмахнулся Константин. – Или сам не ведаешь – у Святослава уже трое. К тому же старший, Николай, немногим младше тебя. Да и Вячеслав с Михаилом от дочки Ивана Асеня тоже крепенькими мальцами растут. Опять же невестка моя снова на сносях, и знающие бабки шепчут, что и на сей раз сына родит. – Он подозрительно покосился на Святозара и спросил:– А ты это к чему спрашиваешь?
– Да я так. К слову пришлось, – замялся княжич.
– Ты это «так» из головы-то выбрось, – посоветовал Константин и угрожающе пообещал: – А если я дознаюсь, что оно тебе не само туда залетело, а неведомые доброхоты постарались, то вот тебе крест – ноги им велю повыдергивать и собакам скормить.
– Нет! – вскричал княжич. – Я сам! Подумалось мне как-то, вот и все.
– Ну-ну, – засопел Константин. – Только ты запомни накрепко. От этого «так» вся Русь кровавым огнем займется и горючими слезами зальется. Да и тебе самому в этом огне уцелеть не удастся. А главное, ради чего? Гордыню потешить? А ты лучше про груз подумай, о котором мы с тобой говорили. Тяжела корона, сынок. Царский венец много дает, но еще больше спрашивает. Тебе о другом помышлять надо – как своему брату верной опорой стать, как подсобить ему и хоть часть ноши принять на себя. Тогда и только тогда тебе честь и хвала будет, и славу о тебе мои монахи-летописцы в века понесут, всем прочим в назиданье, уж ты мне поверь.
– Верю, – твердо заявил Святозар.
– Ну то-то, – облегченно вздохнул Константин, ощутив, что ответ сына не натужен, а идет от сердца.
Да и хотелось ему верить в лучшее, потому что иное грозило обернуться даже не проблемой – бедой. В такое время для полного счастья Руси только междоусобицы не хватает.
Словом, ночка выдалась бессонной. Хорошо, что под рукой были кубки с крепким кофе, который купцы в изобилии привозили Константину из далекого Йемена, а у посольства, вернувшегося оттуда год назад, одна ладья и вовсе была доверху нагружена мешками с зелеными зернами. Очень уж лестно было наместнику великих Айюбидов Умару ибн Али ибн Расулу, который буквально год назад объявил себя независимым султаном, что столь могущественный правитель, как Константин, признал его в этом новом качестве.
То, что наместник принял новое имя, назвав себя ал-Мансуром Нурад-дином, ничего не значило. Трон под ним пока еще оставался весьма шатким и неустойчивым, а потому это признание стало для него очень важным.
К тому же ал-Мансур знал, что если его признал Константин, то непременно признает и Византия. А учитывая, что она сейчас поддерживает прочный мир с Египтом и Сирией, где сидят Айюбиды, можно надеяться, что и они примирятся с тем, что в Йемене больше не хозяева. Да за такое не только мешков с зернами – за такое можно вообще вырубить и подарить все кофейные деревья.
А уже на Рязани человек, особо приставленный к этому делу, день-деньской трудился, обжаривая их так, как требовал царь, так что запас зерен у Константина был немалый. И горечь правды, открывшейся в ту ночь Святозару, у княжича навсегда смешалась с горечью странного напитка, впервые отведанного за компанию с отцом.
Когда Святозар уезжал на восточные рубежи, он испросил у отца небольшой мешочек. Только Константин подумал, что напиток ему понравился, а на самом деле причина была иной. Вкус кофе пробуждал воспоминания о беспощадных, суровых словах государя всея Руси, сказанных в ту ночь.
Чего уж там перед самим собой таиться. Были у него сомнения в отцовской любви, которую он с малых лет мечтал заслужить, чтобы понял государь-батюшка, что второй его сын ничуть не хуже, чем первый, а кое в чем и лучше, причем намного.
Да и доброхоты, о которых Святозар умолчал, не желая никого подводить, тоже немало потрудились, напевая княжичу, какой он хороший да какой пригожий, и вообще умница, весь в царя-батюшку. Не то что этот богомольный Святослав. Правда, после той ночи они живо заткнулись. Хватило всего одного раза.
– Отныне и впредь, – прошипел он перепуганному наставнику. – Чтобы ты и думать не смел сравнивать меня со Святославом! Он – царевич и наследник, а я – княжич, и мне с ним равняться не по чину. А ежели еще раз заикнешься, я все твои словеса поганые отцу перескажу. Он меня, кстати, уже спрашивал кое о чем, да я промолчал покамест, – и злорадно отметил, как тот испуганно отшатнулся.
И все. С тех пор как отрезало. Сам же Святозар, трезво рассудив, что лучше всего помочь отцу и брату он сможет на ратном поле, попросился подальше от столицы, на восточные рубежи.
Поначалу в его ведении была лишь сотня. Для молодого воина – честь немалая, для княжича же… Ладно, он и тут чиниться не стал, вовремя вспомнив, что брат Святослав и вовсе в рядовичах ходил, хотя и недолго.
А если уж забредали в голову сумрачные мысли, то он гнал их прочь: «Тебе и сызмальства никто ничего не обещал, так чего уж тут. Все честно было».
Прогнав же, пил горький кофе, благо государь снабжал им бесперебойно, и, небрежно накинув на плечи синее корзно, выводил из крепости своих воев, готовых идти за удалым командиром хоть на край света. В упоении схваток горечь стихала, уступая место азарту.
Уже через год его перестали именовать княжичем– только князем, и непременно с «вичем» – Святозаром Константиновичем.
Еще через год ему доверили одну из крепостей. Названная царем Константином Орском, она стояла на самой окраине державы, там, где Яик в своем течении делал крутой поворот с юга на запад, так что возможности отличиться у него были не раз.
Сшибки с монгольскими отрядами происходили все чаще и все злее. Поначалу пленные тихонько бормотали, виновато разводя руками, что якобы случайно забрели за Яик, а кто перед ними – не разглядели. Солнце им, видишь ли, глаза застило, а если зимой – то снег запорошил.
Но это когда Святозар еще был сотником. Потом, уже в бытность его главой Орска, они уже не винились, а только злобно прищуривали свои и без того узкие глаза-щелочки, а когда их уводили вешать, что-то угрожающе кричали на своем непонятном гортанном языке.
Впрочем, со Святозаром монголы предпочитали не связываться. Из-за цвета корзна они довольно скоро прозвали его Синяя смерть и, еще издали завидев плащ князя, уходили прочь, всячески стараясь избежать встреч с его отрядом, да и вообще не переходить рубежи, которые он охранял.
Одно время им это удавалось, но еще через год князь Святозар стал появляться не только в пределах этих границ, но и намного дальше. Причина же тому была проста. В одной из стычек отравленная монгольская стрела угодила в командовавшего всей пограничной стражей восточных рубежей князя Всеволода, кстати, тоже Константиновича, только из Переяславля-Южного.
Сам Всеволод в горячке боя не обратил на нее внимания, тем более что угодила она в мякоть левой руки и рубить нехристей не мешала. Поэтому он ее брезгливо выдернул, выбросил прочь да и позабыл. Вспомнил лишь вечером на привале, да и то потому, что рана разболелась не на шутку. Пока судили да рядили, пока везли к ученым лекарям, ему стало совсем плохо. Еще в двадцати верстах от Оренбурга он потерял сознание, а к исходу дня скончался.
Так другой Константинович оказался на его месте, в штаб-квартире всего восточного порубежья, расположенной в Оренбурге. Это уже был чин, с которым не мог сравниться ни один тысяцкий, считавшийся командиром полка и все чаще и чаще с легкой руки верховного воеводы Вячеслава именуемый полковником.
У Святозара все было гораздо круче. Только в шести порубежных крепостях сидели три тысячи воинов. Добавь к этому шесть сотен ратников из речной флотилии, и, как ни крути, даже по самым строгим меркам двадцатого века – получается корпус, а что уж там говорить про тринадцатый. Не каждый король – взять, к примеру, тех же ляхов – мог похвастаться, что имеет под рукой такую силу, причем готовую в бой с врагом в любое время дня и ночи.
О том же сказал во время небольшой пирушки по поводу его назначения и верховный воевода Вячеслав Михайлович, поправив кого-то из гостей, назвавшего Святозара тысяцким:
– Тут чин повыше получается. У древних римлян, про коих ты читал, князь, слово «генералис» означало главный. А так как ты, Святозар Константинович, становишься главным на всем восточном порубежье, то выходит, что ты и есть генералис, или же, если попроще, то генерал. – А когда уже уезжал, добавил:
– Если по уму брать, то тебя бы в помощниках с годик продержать надо было, чтоб пообвыкся. Только лучше тебя мы замену князю Всеволоду так и не сыскали. Людишек близ него толкалось много, а толку с них – как с козла молока. – И добавил вовсе уж непонятное: – Вот и пришлось тебя под танки совать.
Куда совать, Святозар так и не понял, хотя по тону верховного воеводы догадался, что место это под неведомыми танками не очень-то приятное. Переспросить же не решился, да и торопился Вячеслав Михайлович. К тому же для Святозара гораздо важнее было иное – доверие. О нем и сам воевода сказал. Мол, и он, и государь Константин Владимирович верят, что князь, несмотря на молодость, управится как должно.
Осваивать хлопотное хозяйство князь принялся уже на следующий день и чуть ли не сразу столкнулся с тем, о чем его предупреждал воевода, – толковых помощников практически не было.
Нет, что касается обеспечения, тут все работало как по маслу. Каждая крепость исправно снабжалась всем необходимым. Вошва, ведавший тыловым хозяйством, свой хлеб ел не даром.
Он не только с гордостью носил, не снимая даже в знойный летний день, зеленую шапку и красивый серебряный знак, наглядно подтверждающий, что его владелец окончил Рязанский университет, но и на деле доказывал, что знания, полученные в нем, пошли ему впрок. Были налажены и четкие пути подвоза всего необходимого через перевалочную базу-крепость на речке Самаре и далее по ней чуть ли не до самого Оренбурга, установлены четкие сроки доставки и все прочее.
Но вот на остальных людей, из коих чуть ли не половина точно так же, как и Святозар, гордо величала себя князьями, положиться было нельзя.
Нет, никто из них не был трусом. Но личная храбрость в бою, как успел понять Святозар, это одно, а умение командовать людьми, принимать разумные решения, быть строгим и в то же время справедливым – это совсем иное. Кое-кому из них Святозар и сотни бы не доверил, потому как развалят они ее. Да что сотня, когда и десяток жалко.
А тут, как назло, участились стычки, возросли потери не только среди простых ратников, но и сотников и даже воевод, которых нужно было срочно заменять, а кем – вопрос.
Отказавшись от мысли поставить на их место кого-нибудь из тутошних помощников – завалят все дело, ей-ей завалят, – он вспомнил про своих, ор-ских.
1 2 3 4 5 6 7 8