Взамен Чингисхан давал своим новым подданным некоторые льготы, в том числе и строгое ограничение числа воинов, которых они обязаны были принять на постой в караван-сараях. Только в случае, если бы через Гаочан следовал сам потрясатель вселенной, это число можно было увеличить, но не более чем вдвое, со ста до двухсот.
Местные уйгурки были ласковыми и покладистыми, а хан – веселым и щедрым, да к тому же еще и молодым. Он не жалел своего семени, а уйгурки – ласк, и все были довольны, включая воинов его отряда и мужей этих уйгурок, которые радостно прятали серебро, получаемое от жен.
Довольны были и остальные местные жители. Ведь монеты в поясах воинов быстро заканчивались, и приходила пора продавать то, что они награбили в Срединной империи. Огромные куски нежного шелка, тонкие фарфоровые чашечки и многое другое уходило за бесценок, оседая в просторных ларях и сундуках хозяйственных гаочанцев в ожидании достойных покупателей.
Так длилось целых три дня, а утром четвертого в город вошел Черный человек. На этот раз он отсутствовал недолго, всего-то лет десять. Вид его был неизменным – суровое лицо и тяжелый взгляд серо-голубых глаз цвета грязного льда. Как обычно, он и на этот раз прямиком подался на городской базар, но затем двинулся туда, куда обычно не ходил, к ханскому дворцу, расположенному в северной части города, на высокой террасе и отделенному дополнительной стеной от всех прочих жилых кварталов.
Как его пропустили неподкупные и верные нукеры, зорко следящие, чтобы ни одно живое существо не проскользнуло в покои их повелителя Бату, – не скажет никто. Да и они сами тоже. Во всяком случае, трое из них, ибо впоследствии хан обнаружил их уже мертвыми.
От четвертого же добиться чего-либо вразумительного удалось бы разве что архагу, потому что на все вопросы начальника караула он только глупо улыбался, хлопал глазами, в которых не осталось ни капли разума, и обильная слюна стекала у него из приоткрытого рта.
Одним словом, когда Бату проснулся, то увидел человека в черных одеждах, стоящего совсем рядом и внимательно разглядывающего монгольского хана. Осмотр, по всей видимости, человека удовлетворил, и тогда он произнес свою первую фразу:
– Я думаю, что мы с тобой поладим.
– Ты кто? – встревоженно спросил Бату, лихорадочно шаря рукой под подушкой в поисках узкого стилета, который ему подарил один итальянский купец два года назад.
Одна сторона его лезвия была обильно смазана ядом, который действовал безотказно. Эта вещица приходилась весьма кстати, когда хану надо было устранить человека, заподозренного в неверности или лжи. Достаточно просто предложить ему совершить обряд крови, вознеся жертву Вечному Небу и Сульдэ.
При этом свое запястье Бату надрезал той стороной лезвия, на которой яда не было. Когда человек после совершения обряда умирал, ни у кого не оставалось сомнений в том, что он был лжив и таил в себе черные мысли, иначе бы он не умер. Ведь всем известно, как жестоко и беспощадно карает Вечное Небо тех, кто кривит душой.
– Ты ищешь его? – вместо ответа спросил человек в черном, и в его руках, как по мановению волшебной палочки, оказался стилет, уже извлеченный из ножен.
Хан сглотнул слюну и молча кивнул в ответ. Крикнуть нукерам, чтобы убрали наглеца, он почему-то не мог – горло перехватило, что-то невидимое властно сжимало его и не давало вымолвить хоть слово. Бату внезапно ощутил непонятную тяжесть в желудке и колющую боль в груди. Человек неторопливо провел большим пальцем по острому лезвию и удивленно посмотрел на густые, почти черные капли крови, выступившие из образовавшегося пореза.
– Это хороший нож, – похвалил он. – И лезвие у него тоже хорошее. Во всяком случае, острое. Хотя я видывал получше и поострее.
Он присел перед ханом на корточки и дружелюбно, можно сказать, доверчиво, протянул ему стилет.
– Нам надо поговорить, – предложил человек. – Если хочешь, мы можем сделать это здесь, а можем и поехать ко мне.
– Нам не о чем с тобой говорить, – обрел наконец дар речи Бату.
Вновь обретенный стилет придал ему спокойствия и уверенности.
– Я думаю, что нехорошо брать без спроса чужие вещи. Вечное Небо тебя непременно за это покарает, и очень скоро, – проворчал он, бросив взгляд на порезанный палец своего собеседника.
– Но оно же не карает тебя, когда ты без спроса берешь чужие города, насилуешь чужих женщин, а твои воины по твоему повелению отнимают чужие жизни, – удивился человек. – Неужто, терпя все это, оно покарает меня за сущую безделицу, тем более что я не украл твой нож, а вернул его тебе и сделал это добровольно?
– Ты можешь говорить что угодно, – великодушно разрешил хан. – Я позволяю тебе это. Что же до меня, то я беру не чужое, а свое, по праву воина и победителя. – Он немного замялся, но затем нашел еще более весомый аргумент в свою защиту: – К тому же я – любимец Вечного Неба, которое бережет меня для великих дел, – вспомнил он слова своего мудрого наставника Субудая, которые тот не раз говорил ему, многозначительно указывая пальцем на закат солнца.
– Любимец богов и отверженный богами. Это интересно, – задумчиво произнес человек в черном, размышляя о чем-то своем, и криво усмехнулся.
– Что ты там бормочешь? – подозрительно спросил Бату.
– Я говорю, что юный воин-хан и мудрый волхв могут найти общий интерес. Если мы с тобой объединимся, то навряд ли отыщутся силы, которые смогут помешать нам осуществить все, что мы захотим, – ответил тот.
– Твоя речь мутна, как воды Сейхуна, и извилиста, как путь змеи в траве, – заметил хан. – Ты говоришь многое, но не сказал ничего.
– Я поясню, – успокоил его человек в черном.
– Зачем мне тебя слушать? – возразил Бату. – Ты глуп, говоришь о великих свершениях, а сам не знаешь, какой малый срок для оставшейся жизни отвело тебе Вечное Небо.
– Это не так, – спокойно ответил его собеседник. – Я и впрямь не знаю, сколько лет отвела мне судьба, но поверь, что ни завтра, ни послезавтра я не умру. К тому же ты давно не освежал лезвие, и яд уже выдохся. Хотя… на пару человек его еще должно хватить, – произнес он, подумав.
– Я не знаю, откуда ты слышал о яде, но понимаю, что был не прав, назвав тебя глупцом, потому что ты глуп вдвойне, – фыркнул молодой хан. – Если, как ты утверждаешь, его должно хватить еще на пару человек, то тем более хватит для тебя самого.
– Хорошо, – решительно кивнул человек в черном. – Тогда просто выслушай меня, и я уйду, как ты говоришь, умирать. У тебя будет время подумать над моими словами, а когда через три дня я приду к тебе – ты дашь мне ответ.
Через полчаса Бату, внимательно все выслушавший, но по-прежнему недоверчиво поглядывающий на своего собеседника, сказал:
– Ты похож на белых шаманов с крестами на груди. Они тоже обещали мне много радостей и счастья, но лишь тогда, когда я умру. – И усмехнулся: – Глупцы. Зачем мне их рай, если там не будет моих воинов и врагов, которых можно убивать?
– Я обещаю тебе все это еще при жизни, – напомнил человек в черном.
– Да, в этом ты поумнее, чем они, – согласился хан. – Право же, мне будет немного жаль, когда ты умрешь. Я люблю послушать занятные сказки.
– Это не сказки, – не согласился его собеседник. – Так будет на самом деле. Я помогу тебе, а ты – мне. Но я не тороплю тебя. Три дня – хороший срок, чтобы сложное превратилось в простое.
– А если больше? – полюбопытствовал Бату.
– Тогда, следуя неизменному закону круговорота, который справедлив применительно ко всему, даже к мыслям и словам, простое вновь начнет превращаться в сложное. Ты можешь запутаться, – быстро ответил человек в черном.
– Ты уже ухитрился меня запутать, – мрачно сознался юный хан. – Ты играешь со своими словами, как маленькие лисята с мышью, которую приносит им мать. Я доволен тем, что ты уходишь и что я больше никогда не увижу тебя живым.
Но он ошибался. Ровно через три дня юный хан, проснувшись, вновь увидел человека в черном, терпеливо ожидающего его пробуждения. Было не похоже, чтобы он накануне умер, ибо нежить не может кривить губы в насмешливой улыбке. Те, кого похоронили без соблюдения должных обрядов, вообще не могут улыбаться. Они пьют кровь молча, а скалят рот лишь для того, чтобы обнажить свои острые длинные клыки.
К тому же их время – ночь, и самый крохотный луч солнца обязательно причиняет им боль. Но ночь давно прошла, человек в черном стоял на самом свету, льющемся из узкого оконца комнаты, в которой спал Бату, и это не причиняло ему никакого неудобства.
Стараясь не показать своего удивления, юный хан одобрительно заметил:
– Ты сдержал свое слово. Это хорошо. Так поступают настоящие воины. Теперь я готов выслушать тебя внимательнее. Но я не могу договариваться о чем-либо с незнакомцем. В тот раз ты даже не удосужился назвать себя и свой род, если только у шаманов вообще бывают родичи. Как твое имя, играющий словами?
– Какое все это имеет значение? – равнодушно пожал плечами человек в черном. – Рода лишился еще мой отец.
– Если его изгнали из рода, значит, он был плохой человек, – поучительно заметил Бату.
– Он был великим волхвом! – впервые вышел из себя человек в черном. – И не род изгнал его, а он сам ушел, потому что эти глупцы то и дело лезли в его дела и поучали: «Это нельзя делать, ибо оно преждевременно, а так нельзя поступать, ибо оно чревато». На самом деле они просто завидовали его уму, потому что он знал больше, чем все они вместе взятые. Они даже запретили ему читать свитки Первых людей, говоря, что знания, которые содержатся в них, станут опасны в его руках. И тогда он украл сокровенные свитки и ушел в эти края.
– Тот, кто ворует у своих, подлежит смерти, – поучительно заметил Бату. – Так говорит Яса моего великого деда.
– Это было давно, – человек в черном пренебрежительно отмахнулся. – Так давно, что дети, которые впервые увидели его, превратились в седых стариков и умерли. Теперь одряхлели даже их внуки.
Он не потратил это время впустую, изучил свитки и узнал, как можно добиться власти над миром.
– Твой отец так же глуп, как и ты, – фыркнул юный хан. – Я и без свитков знаю это очень хорошо. Достаточно победить своих врагов, и все.
– Но ты не знаешь, как их победить, если с тобой будет всего сотня, а против тебя встанут пять или десять туменов, – строго заметил человек в черном.
– На такое не способен никто, – мотнул головой Бату. – Даже мой великий дед, потрясатель вселенной, не смог бы одолеть врага, если бы у него было так мало воинов.
– А ты сможешь, – твердо произнес его собеседник. – Сможешь и это, и еще многое другое, потому что я подскажу тебе, как это сделать.
– Но если все на самом деле так, как ты говоришь, то зачем тебе я, человек без имени? – недоверчиво уточнил Бату.
– Что до моего имени… – Человек в черном ненадолго задумался, уставившись в синюю атласную подушку, валявшуюся у его ног, затем поднял голову и хитро улыбнулся. – Ты, кажется, заметил, что я хорошо играю словами? Думается, очень скоро ты убедишься в том, что я умею играть не только ими одними. Так что называй меня Горесев. Горесев, сын Изгоя. Если ты будешь делать все, что я скажу, то мы с тобой посеем много горя. Так много, что я в полной мере оправдаю это имя. Что же до власти над миром, то мне она ни к чему. Но у меня есть долг мести, который оставил мне в наследство отец, и уплатить его я обязан.
– Пока у меня очень мало воинов, – перебил его Бату.
– Для начала хватит и тысячи, которую ты пошлешь туда, куда я тебе скажу. После того как они сделают то, что им повелит хан, Русь окажется совсем беззащитной перед твоими воинами. Тогда и только тогда ты сможешь переломить ей хребет, – заверил его Горесев.
– А мне хватит воинов, чтобы одолеть другие страны? – жадно загорелись глаза хана.
– Конечно. Если серый кречет победит белого сокола русичей, то что ему десять глупых болтливых сорок!
– Что ж, я согласен, – важно кивнул Бату. – Говори, что нужно сделать.
– Есть на Руси озеро, именуемое Плещеево. А возле него лежит большой камень. Он не простой. Это оберег всей Руси. Он – ее сердце. Пока оно цело, можно победить их воинов, сжечь их города, сровнять с землей их капища, вывезти все золото и серебро, но Русь рано или поздно воспрянет из пепла и поднимется на ноги, ибо сердце все равно будет продолжать биться в ее груди. И тогда первым, кому придется плохо, будет сам завоеватель, а если он не доживет до этого страшного часа, то удар придется по его сыновьям, внукам или правнукам. Поэтому нужно в первую очередь уничтожить ее оберег. Я помогу твоим людям пробраться незамеченными. Мне легко это сделать. Главное, чтобы твои воины не проходили рядом со святыми местами. Возле них морок, что я наведу, пропадет.
– Я знаю, – перебил его Бату. – Ты говоришь о тех больших каменных юртах, в которых молятся их шаманы в таких же черных одеждах, как у тебя.
– Нет, – отрезал Горесев. – Их новых капищ с крестами можно не опасаться, не считая тех, которые построены на старых заповедных местах, но таких не так уж много. Я же говорю про другие места, где русичи молились своим богам не сотни, а тысячи лет. На всем пути твоей тысяче, если люди не отклонятся от дороги, встретится только одно из них, да и то далеко в стороне. Слушай дальше. Слушай и внимай…
Вот тогда-то и появился в Диком поле невесть откуда тысячный монгольский отряд. Почему-то никто не обращал на него внимания, и он преспокойно миновал бы рязанские земли и так же незаметно переправился бы через Оку, скрывшись в дремучих муромских лесах, если бы командир отряда не решил свернуть немного в сторону.
Он не был жадным. Но одно дело – миновать маленькие городки, где нечего взять, кроме нескольких серебряных монет и пленных, которых за собой все равно не потащишь. Тут соблазн невелик, и одолеть его легко. Совсем другое дело – столица всея Руси. Тут монет должно оказаться столько, что можно уплатить калым за сотню степных красавиц, какую бы высокую цену ни назначали их жадные отцы.
Тысяцкий Тудкан не нуждался в сотне жен, ему вполне хватило бы и одной, но старик Мугэду – слыханное ли дело – требовал за нее тысячный конский табун.
1 2 3 4 5 6 7 8