– Найдите, Михаил Германович, найдите.– Хорошо, по ведомости.– Нет.– Твоим родителям помешают шестьсот? Да они сейчас на твои похороны больше потратят. Подумай о родителях, Аркаша, они ведь теперь одни остались!Я помолчал.– Хорошо, я добью этот модуль. Только чтобы Лосева духу не было в отделе – дайте ему отгул на неделю.– Спасибо тебе, Аркаша, ты золотой человек. Отдел будет вообще пуст, мы все возьмем отгул чтобы тебе не мешать.– И скажите вахтерам института, что я здесь буду оставаться на ночь – пусть не гоняют как обычно в десять.– Ну нежильцов вахтеры и не гоняют. Золотой человек! * * * Весь день и всю ночь я просидел за компьютером. Я боялся, что мне захочется спать, глаза будут закрываться сами собой, и снова появится сиреневый коридор, но спать совершенно не хотелось. Вечером когда НИИ опустело, я звонил домой – мама по-прежнему рыдала в трубку, звонил Юльке – подошла ее сестра и сказала, что Юлька в жутком состоянии, наглоталась снотворного и легла спать.За окном поднимался рассвет, розовое марево плыло из-за крыш домов. Наступали вторые сутки. Приходил Михалыч, цокал языком, говорил что-то насчет золотого человека. Ушел чтобы не мешать. Работалось легко. Ближе к вечеру я позвонил в офис Юльке, но Григорий сказал, что ее нет на работе. Тон у него был странный – одновременно вежливый, печальный и самодовольный. Звонил домой Юльке, но дома никто не брал трубку.На вторую ночь пришла старушка-вахтерша. Сначала она подняла крик о нарушении режима, затем узнала что я нежилец, посочувствовала, обещала поставить свечку в церкви. Она долго кляла Михалыча за то, что он заставляет человека работать дни и ночи даже после смерти. Чтобы меня утешить, начала рассказывать истории о сталинских годах, когда многие продолжали работать посмертно. Мы с ней посидели, долго и душевно поговорили. Она пересказывала мне содержание старого забытого фильма «Девять дней и один год» про двух ученых-ядерщиков, погибших на испытаниях. Один из них проработал после смерти еще девять дней, а второй – еще целый год, и даже сделал какое-то открытие, которое посмертно назвали его именем.Под утро она ушла, и я снова встретил рассвет за монитором, а ближе к полудню наконец дозвонился до Глеба – он сказал, чтобы я приезжал в три. Я позвонил Юльке. Трубку взяла она сама.– Аркашенька… – сказала она бесцветным голосом, – Ты прости, но… но я не смогу с тобой пойти. Я этого не вынесу, я… – она всхлипнула, – Я буду плакать и… я не могу больше! – она зарыдала.– Ладно, Юль, я тебе завтра позвоню.Вместо ответа Юлька разрыдалась еще громче, и я повесил трубку. * * * За дверью Глеба раздавались деловитые голоса, но обычного смеха не звучало. Я ткнул пальцем в кнопку звонка, и голоса сразу смолкли, словно эта кнопка отключала звук в квартире. Дверь открылась.– Здравствуй, Аркадий. – серьезно поприветствовал Глеб, – Проходи, ботинки можно не снимать.– У меня не снимаются. – сказал я, и тут же пожалел об этом, увидев как Глеб прикусил губу.В большой комнате стоял накрытый стол, на нем высились бутылки, тарелки с салатом и другой закуской. За столом чинно сидели почти все наши – молча и смущенно. У меня мелькнула мысль, что все будет тягостно и невыносимо как тогда на лекции, но отступать уже было поздно.Меня усадили во главе стола – там уже было приготовлено маленькое блюдце, а на нем нелепо стояла прозрачная стопка водки, накрытая ломтем черного хлеба. Употребить это я конечно не мог, но так полагалось.– Друзья. – Глеб поднял рюмку, – Я хочу выпить за Аркадия. Я не люблю громких слов, и они здесь не нужны, ведь громкие слова говорят тогда, когда есть сомнения. Но ни у кого из нас нет сомнений, что наш Аркад был не просто хорошим человеком – он был… у меня нет слов. Мне кажется, что каждый из нас потерял частицу себя. Аркадий, знай – где бы мы ни были, что бы ни случилось, мы всегда будем тебя помнить!Все чокнулись и выпили. Некоторое время за столом висела тишина, только позвякивали вилки, размазывая по тарелкам салат, да еще раз тихо всплакнула Ольга. Тосты шли по кругу. Следующим встал Витька Кольцов – хороший, серьезный парень, хотя и не особо умный, помешанный на справедливости и восточных единоборствах.– Второй тост обычно пьют за родителей… – Витька замолчал, подбирая слово, – ушедшего. Я не видел родителей Аркадия. Но я знаю, что это замечательные люди, и я представляю как им сейчас тяжело. За них!Рюмки снова сдвинулись. Третий тост выпало произносить мне. Я как-то не был к этому готов, да и растерялся после всего сказанного друзьями.– Ребята. Я поднимаю этот бокал, закрытый хлебом, за друзей, за вас. Мне больно видеть, что я невольно принес вам такое горе. И я хочу выпить за дружбу – пока в мире есть дружба, жизнь продолжается!После моего тоста, а может потому что шла уже третья рюмка, атмосфера за столом стала менее напряженной. Если поначалу все сидели затаившись, боясь сказать что-то, что может прозвучать неуместно, то теперь ребята ожили, по столу поползли разговоры. Семен достал свой неизменный фотоаппарат и сделал несколько снимков. Артур предложил выпить за сессию, и все его поддержали. Аленка и Ольга насели на Игорька чтобы он взял гитару и спел. Постепенно все разбрелись по квартире и я тоже вышел из-за стола, чтобы не оставаться одному.В одной комнате пел Игорек, вокруг него сидели Аленка, Семен и еще кто-то. На кухне Руслан с горящими глазами что-то доказывал Лариске, а Лариска хихикала. На балконе курили, облокотившись на перила, слышались полупьяные голоса и смех – там кажется рассказывали анекдоты. В туалете кого-то тошнило.В коридоре меня поймал Шуршик.– О, з-здорово, Аркад.– Привет, Шуршик.– С-слушай, что-то я тебя х-хотел спросить…– Что?– Это… – Шуршик потупился, – С-слушай, ты ведь к-курсовую по с-сопромату уже сделал? У нас же в понедельник Косач будет принимать?– Опомнись, Шуршик, у меня в понедельник похороны.– Вот, и я про то же. У тебя с-случайно не второй вариант?– Откуда ты знаешь?– У меня как раз второй, а их всего два. С-слушай… если бы это… Ведь она т-тебе больше не нужна, ведь правда? Н-не мог бы ты ее… Ну в общем… – Шуршик совсем смутился и замолк.– Отдать тебе мою курсовую?– Вот было бы з-здорово!– Ну и идеи у тебя возникают спьяну! Хорошо. Как нам пересечься?– Я т-тебе вчера д-домой з-звонил, чтобы ты сюда принес… И это… Не было тебя… Ну давай я подъеду куда-нибудь… Как тебе удобнее…– Ну давай в понедельник после похорон я заеду в институт.– Аркад, а вот можно… завтра? Я бы тогда в п-понедельник сдал Косачу…– Ну хорошо, завтра. – я вздохнул, мне не хотелось появляться дома до похорон.Мы договорились встретиться в метро, и Шуршик отвалил. В гостиной запели нестройными голосами «Ой, мороз, мороз», и тут же раздался дурашливый вопль подвыпившего Баранова, перекрывший хор: «Ой, понос, понос, не понось меня-а-а-а!» Кто-то заржал, послышался возмущенный вопль Ольги, и Баранова выпихнули в коридор.– А, Аркад! – обрадовался Баранов, увидев меня. – У меня к тебе дело на сто рублей. Ты же у нас ботаник, да?– В смысле? – спросил я ледяным тоном.– Ну ты это… Курсовую по сопромату как?– Я ее уже Шуршику обещал.– Блин, какая сволочь Шуршик! – возмутился Баранов совершенно искренне. – Все, накрылась медным тазиком сдача в понедельник!– А о чем ты раньше думал?– Ты ботаник, тебе не понять. Стоп. А что у тебя еще осталось?– Могу тебе свою зачетку отдать.– Да на хер она мне нужна! Чего ты такой злой и жадный? Конспекты есть по матанализу?– Есть. Кроме одной лекции, когда меня Макаровна выгнала.– Ура, живем! Забито! С тебя конспекты!– Хорошо, у нас завтра стрелка в метро с Шуршиком, подваливай.– Завтра я не могу! – огорчился Баранов, – Завтра у меня это… Личная жизнь намечается.– Значит через Шуршика передам.– Ага! – возмутился Баранов, – Он себе захапает!– Ну это вы там с ним сами разбирайтесь.– Ладно, разберемся. Спасибо тебе, ты меня выручил! – Баранов хлопнул меня по плечу и оглянулся, – Так, я забыл, где здесь сортир?Он ушел. Из комнаты выполз Серега, лицо его было красным, он держался за стенку.– А, блин, Аркадий! – произнес он заплетающимся языком. – Стой, послуш… Ик! Послуш… Вот скажи, вот я тебе друг?– Друг.– Прально! Пойдем выпьем.– Я не пью.– Ты охренел? Тебе завтра в гроб, а ты не пьешь?– Не в гроб, а в мир иной. Я не пью.– Ты меня обижаешь! – насупился Сергей. – Я тебе друг?– Друг.Сергей обнял меня за плечи, навалившись.– А вот Лебедев – с-сука. Он про тебя знаш-ш-што говорил когда ты к нам на Новый год не приехал?– Серега, прекрати.– Ты-ы-ы… – Сергей помахал пальцем перед мои лицом, – Ты мне рот не затыкай, понял? Я тебе друг – ик! – каких поискать мало! Тебе завтра в гроб ложиться, а ты мне, живому, рот затыкаешь. Не дело это, понял? Пойдем с тобой выпьем!– Я не пью.– А я хочу! Имею право выпить с трупом друга!– Я не пью. И я не труп, трупы в морге лежат – иди туда и пей.– Ты дурак! – обозлился Сергей, – Тебе же там, в гробу, никто больше не нальет. Ик! Там ты таких друзей не увидишь!– Ага, в гробу я видал таких друзей. – пробормотал я в сторону, но Серега все-таки услышал.– Вот так да? Вот все с тобой понятно. Вот ты и прояснился весь, блин! – казалось Сергей обрадовался. – Вот ты такой всегда и был. Эгоист! Инди… идиви… видуалист… инди… инди… иди в задницу короче, козел рогатый!Я решил, что на сегодня с меня хватит, отпихнул его и вышел из квартиры Глеба, тихо прикрыв дверь.Дома были отец с матерью, они что-то готовили для предстоящих поминок. Мать постоянно плакала, отец выглядел подавленным, но держался. Я было вызвался помочь им что-нибудь нарезать или там повертеть мясорубку, но они отказались, и я пошел в комнату слушать музыку. Вечером мы тихо, по-семейному посидели за столом, только мать все время плакала и причитала. Но все еще было ничего, пока я не рассказал по Михалыча и историю с модулем. Отец возмутился и стал ругать меня что я такой лопух – по его мнению, я должен был плюнуть Михалычу в морду и уйти, хлопнув дверью, пусть сам доделывает модуль.– Сынок, это что же, ты для нас будешь еще после смерти работать? – возмутилась мама, – И не вздумай!– Модуль я доделаю. – сказал я угрюмо.– Ни в коем случае! – заорал отец, – Я тебе запрещаю!– Как мы себя будем чувствовать с этими деньгами? – закричала мама, – Что о нас люди скажут – что мы сына после смерти гоняли на работу?– Модуль я закончу. – повторил я.– Я не буду ничего подписывать! – закричала мама.– Значит деньги возьмет себе Михалыч, только и всего. – я пожал плечами.– Нет, подожди, а как так получилось, что ты сразу не заключил договор? – вмешался отец. – Я и не предполагал что у меня сын такой идиот!– Ты меня еще учить будешь? – спросил я.– И буду! – отец стукнул кулаком по столу.– Себастьян, ну пожалуйста, прекрати. – вмешалась мама. – Аркадий, успокойся.– Да чего вы меня все учите да затыкаете? – возмутился я.– А ты не родителей не ори! – строго сказал отец.– Да идите вы все! – я решительно встал из-за стола, повалив за собой табуретку.– Аркаша, ты куда? – мать кинулась за мной. – Себастьян, что ты наделал! Зачем ты с ним так?– Да пусть идет куда хочет!– Аркадий, если ты сейчас посмеешь уйти в три ночи… я сейчас… я не знаю что сделаю! – мать преградила мне дорогу.И я остался. Но разговаривать с ними уже не хотелось, я просто ушел в свою комнату и больше не выходил. * * * Воскресенье я провел дома. К кухне меня так и не подпустили, сказав, что нежильцу неприлично трудиться по дому. Я валялся на диване с книжкой, слушал музыку, съездил на стрелку в метро. Шуршик опоздал на двадцать минут и долго извинялся. Я передал ему пакет с курсовиком и конспектами, а потом мы еще долго стояли, трепались о разной всячине.Наступило утро понедельника. На похороны пришло человек двадцать, в основном это были наши родственники. Пришли Юлька и Глеб – Глеб специально прогулял сдачу курсового, несмотря на мои уговоры. Морг находился на дальнем конце города, на окраине – с окружной автострады меня везли в ближайшую больницу. Двери морга были обшарпаны и у входа толпились еще две процессии. Наконец подошла наша очередь и меланхоличный студент-медик в зеленом фартуке, мой ровесник, провел нас в грязноватый траурный зал, где на металлическом столе лежал гроб. Мне хотелось заглянуть внутрь и посмотреть на себя, но гроб был закрыт – очевидно то, что осталось от тела, для просмотра совершенно не годилось.Мы погрузили гроб в автобус и поехали на кладбище. Ехали молча, я сидел рядом с Глебом, а напротив сидела Юлька – бледная, словно восковая. На кладбище началась возня, оформление, меня отправили с квитанцией в какую-то сторожку за именной дощечкой, дощечка оказалась еще не готова и мы крепко поругались с местным мужиком. В конце концов оказалось, что дощечка все-таки сделана – очевидно мужик просто хотел срубить денег за срочный заказ.Кладбище было многолюдным. В очереди стояло несколько процессий, все они были одинаковы – плачущие родственники, хмурые друзья и сослуживцы и печальные нежильцы, переминающиеся с ноги на ногу – я уже без труда научился выделять нежильцов из толпы, было в них что-то неуловимо схожее. Я прикинул что очередь минут на сорок, не меньше, сказал нашим, что отойду ненадолго и пошел по аллее к старой части кладбища, стоять в очереди было очень тягостно. Я думал что Глеб и Юлька пойдут со мной, но они остались у гроба.Постепенно чистые, свежие могилы сменялись покосившимися крестами и растрескавшимися плитами, заросшими мхом, аллея кончилась и вдаль разбегались бесчисленные дорожки, густой сеткой оплетавшие покосившиеся ржавые оградки. Читая забытые, полустертые имена, я углублялся все дальше и наконец остановился перед большим гранитным монументом. Сделан он был на совесть, но становилось ясно, что за ним давно не следят. Из громадной глыбы мрамора смотрел объемно выбитый танк анфас, сверху был здоровый овал с полузатертой фотографией, где молодой подтянутый военный в танковом шлеме смотрел вдаль, чуть улыбаясь, а снизу виднелись большие буквы, выбитые так глубоко, что время не затянуло их ни мхом ни пылью:
1 2 3 4 5 6