Вместо предисловия
Мы перешагнули черту, за которой начинается криминальный беспредел. Сегодня многие поют дифирамбы прошлому, где даже уголовный мир был «лучше, благороднее». Уголовники старой закваски с ужасом наблюдают за рождением новой криминальной империи, которая не приемлет старых блатных традиций и понятий. Блатной мир, который создавался потом и кровью в течение века, рассыпался за последнее десятилетие. Нынешний криминал даже не поменял окраску. Он изменился практически полностью. Старая уголовная элита, разбитая туберкулезом и язвами, доживает свой век на особом и крытом режимах. Их достойной смене тяжело конкурировать с новой криминальной формацией — бандитами (их воры прозвали отмороженными и спортсменами): автомат уравнял их.
Блатной мир постепенно отходит в небытие. Он еще сохраняет власть в тюремно-лагерной системе, но на свободе чувствует себя рыбой, выброшенной на сушу. Вышедшие после многолетней отсидки воры в законе первыми ощутили ветер перемен. В нынешнем криминальном мире сидеть вдруг оказалось не престижно. Воровскую корону можно купить за деньги, на смену блатной фене пришел сленг «новых русских», а у руля преступности стали совсем другие люди, брезгливо отвернувшиеся от профессиональных уголовников. Понятия лагерного и криминального авторитета разделились. Чтобы устранить кого-нибудь из них, не обязательно созывать воровскую сходку: достаточно заплатить ликвидатору. Сегодня внутри преступного клана идет борьба между блатными и спортсменами. Ни одна из сторон не собирается сдавать своих позиций, потому что и те, и другие не имеют другой специальности, кроме воровства и душегубства. Иногда наступает перемирие: организованная преступность не терпит анархии. Как и всякая структура, она стремится к порядку в своих рядах. Кровавые междоусобицы им не выгодны экономически. Любая война — это, прежде всего, расходы. Когда идет волна отстрелов, становится понятным, что отношения выясняют уже не отдельные фирмы, а их «крыши».
Блатной мир имеет вековую историю, свою субкультуру — язык, изобразительное искусство, законы, титулы, традиции. Всему этому он обязан каторге и ГУЛАГу, которые выпестовали из огромной армии дешевой рабсилы генералов, управляющих ею изнутри.
Пенитенциарная иерархия начала зарождаться в конце прошлого века. Укрепление сыскной и тюремной структур в царской России вынудило уголовный клан, разбитый на отдельные шайки, банды, малины, объединиться. Он выработал инструменты зашиты: свой язык, нательную символику, способы тайной связи. Зона в то время была представлена тюрьмами и каторгой — прародителями Главного управления лагерей. У истоков лагерной иерархии стояли профессиональные преступники-рецидивисты.
К началу XX века в местах лишения свободы уже существовали четыре когорты из числа рецидивистов: «шпана» (или «шпанка»), «храпы», «иваны» и «игроки». К «шпанке» относилась низшая прослойка осужденных, не имевшая авторитета и прислуживавшая преступной элите. «Храпы» держали нейтралитет, сторонились любых конфликтов, но в то же время могли их спровоцировать, чтобы поиметь из ссор свою выгоду. «Иваны» состояли из разбойников, грабителей, хулиганов, которые шли к власти с кулаками.
И, наконец, «игроки» — самая образованная и уважаемая каста. В нее входили уголовники, промышляющие в игорных домах и клубах. Большинство из них были карточными шулерами.
Элита не обладала полной властью на каторге и не могла стать вершителем человеческих судеб. Некоторое давление на администрацию оказывали лишь «игроки», благодаря интеллекту и традициям. Внутри своей касты «игроки» соблюдали жесткую дисциплину, имели личную охрану из числа «иванов» и держали на каторге общую денежную кассу. Тем не менее, последнее слово в зоне оставалось за плац-майорами. Для реальной власти не хватало инструмента, который позволил бы шантажировать администрацию исправительных структур. Такой инструмент у рецидивистов появился лишь с возникновением ГУЛАГа…
Уголовная жизнь и лагерные будни в общественном сознании до недавнего времени были пронизаны романтизмом и сентиментальностью. Это заметно по блатным песням, литературе, татуировкам. Ни в одной стране мира профессиональные уголовники не были настолько привлекательны для общества, как в СССР. Возможно, это объяснялось внутренним протестом против коммунистической диктатуры. Огромная масса политзаключенных, брошенная волной репрессий в лагеря, поневоле впитала блатной дух и вместе с амнистией вынесла его наружу.
Нынешний криминальный мир полностью лишен романтизма, эмоционально выхолощен; он холоден, жесток и беспощаден. Он бьет ниже пояса, он привык вначале стрелять, а затем думать. Его не волнуют случайные жертвы.
Эта книга — не ода уходящим блатарям, таким понятным и социально близким. Преступность всегда останется преступностью, она не делится на хорошую и плохую. Блатной мир противоречив. В нем благородство соседствует с подлостью, щедрость — с равнодушием, честь — с бесчестьем. Но общество имеет тот уголовный мир, который оно породило и который заслуживает, мир этот — зеркало нашей жизни.
Написанию книги предшествовали споры: стоит ли ворошить грязное белье, заниматься всеобучем, публикуя татуировки и словарь блатного жаргона?
Но ведь нельзя понять преступный мир, полностью отгородившись от него. Понять, чтобы защититься. Уж слишком долго мы убеждали себя в своем социальном здоровье, закрывали глаза на грязь и ложь, в том числе и на преступность. Мы жили по Зощенко: воровство у нас есть, но его как-то меньше.
Не пора ли взглянуть в зеркало общества и прекратить жить в королевстве кривых зеркал?
Раздел I Короли и пешки
«Сучья война»
Когда появились воры в законе, никто точно сказать не может. Также сложно проследить, откуда взялось это словосочетание. На этот счет имеется несколько версий. По самой стойкой из них, такое звание носит преступник, принятый в воровской тайный орден и соблюдающий все его законы. Воры в законе — не только элита криминального мира, это его лидеры. Они полностью отвечают за порядок в тюрьмах и колониях, формируют новые преступные кадры, выступают в роли третейских судей и во многих случаях даже распоряжаются жизнью обычных зэков.
Большинство криминалистов и криминологов считает, что воры в законе появились в начале тридцатых годов. По крайней мере, до Октябрьской революции и в первый десяток лет после нее это понятие нигде не появлялось. Предводители блатного клана родились в эпоху наибольшего подъема тюремно-лагерного искусства молодого СССР. Ничто с такой быстротой и охотой не создавалось, как Главное управление лагерей, возведенное, прежде всего, из экономических соображений. Бесплатная рабсила, помноженная на многомиллионную массу, осваивала рудники, строила каналы, магистрали и города. При управлении лагерей существовали ученые, изучавшие физиологию человека, чтобы до минимума сократить продовольственные и прочие расходы на могучую армию зэков, растянувшуюся по всей территории Советского Союза.
Длительные сроки заключения превращали тюрьмы и лагеря в дом родной, требовавший порядка или, хотя бы, его подобия. Огромная пронумерованная армия нуждалась в своих генералах, в рычагах внутреннего управления. Появление лидеров приветствовали все: и администрация лагерей, и сами зэки, особенно политические, страдавшие от уголовной братии. Неформальными надзирателями становились воры в законе, вышедшие из жиганов и урок. И те и другие относились к элите блатного мира.
Многие исследователи криминального мира считают, что зона сама выбрала своих вожаков. Но наряду с этим мнением есть еще одно, и довольно любопытное. Лидеров вполне могли создать сами чекисты, народ, как известно, находчивый и изобретательный. Так как тысячным конвоям и ВОХРам наводить порядки в миллионной толпе с каждым годом становилось все сложнее, ставку сделали на самую развитую и самую авторитетную категорию уголовников-рецидивистов — карманников и шулеров. Их втянули в борьбу за власть, а победившим эту власть предоставили. Вся эта многоходовая комбинация проигрывалась в чрезвычайном секрете, втайне от самого ГУЛАГа. О своей тайной миссии не подозревали даже воры в законе, настолько умело исполнили эту закулисную интригу отцы НКВД. Якобы они и приплюсовали «в законе» к уже имеющимся «ворам». По другой версии, законниками стали называть себя сами лидеры, создавшие и чтившие свои воровские законы.
Воровской орден креп и развивался, пополняя свои ряды новыми вожаками-профессионалами. Кадровая политика была жесткой. Вором в законе мог стать далеко не каждый, даже из числа матерых уголовников. За несколько лет в тюрьмах и лагерях исчез внутренний хаос, царивший на каторге и в новоиспеченных лагерях. К режимному распорядку зэков прибавился воровской устав, запрещавший резать и душить друг дружку просто так, ради скуки, воровать у соседа, дебоширить и отлынивать от работы.
Нарушители карались жестоко. Самыми тяжкими грехами здесь считались оскорбление или убийство вора в законе. За этим почти всегда следовала смерть. Любой из рядовых уголовников считал за честь отомстить за преждевременную кончину вора: это объяснялось шкурным интересом, то есть «продвижением по службе». Администрация тюрем и лагерей сквозь пальцы смотрела на проделки и обычаи воров и старалась не вмешиваться. Законники не работали, питались за двоих, спали на лучших нарах и следили за порядком в зоне.
Появился общак — воровская касса для грева (поддержки) больниц, карцеров, пересылок, СИЗО. Воры в законе облагали данью всех зэков. Выигравшие в карты или кости обязаны были платить налог с выигранной суммы. Платили деньгами, папиросами, спиртом, хлебом. Лагерным общаком распоряжались смотрящие.
За все ЧП воры в законе лично несли ответственность перед сходкой (или сходняком) — высшим органом воровской власти. Только сходка принимала в свои ряды новых членов, распоряжалась воровской кассой, назначала и снимала смотрящих, а также карала самих воров в законе. Причем лишить лидера жизни мог только равный по званию, то есть такой же вор в законе.
После Великой Отечественной войны государство объявило войну ворам в законе, которых, по оперативным данным НКВД, уже насчитывалось несколько тысяч. В официальных инструкциях и переписке выражение «вор в законе» старались не употреблять. Уголовной элите даже придали другую уголовную окраску и стали называть «организованной преступностью». Лишь за принадлежность к ворам в законе можно было получить срок. Воров принуждали отказываться от своего высокого, потом и кровью добытого звания. Сломленные воры становились отказниками (ссученными) и вполне могли погибнуть по приговору сходки, ушедшей в глубокое подполье. В воровском клане возникло противостояние, переросшее в «сучью войну».
Появились так называемые польские воры — криминальные лидеры, добровольно отошедшие от классических законников. Карающая длань державы, привыкшей воевать, каленым железом выжигала криминальных лидеров. Воровскому братству приходилось уже не карать предателей, а просто выживать. Тем временем ряды польских воров пополнялись развенчанными (бывшими законниками, лишенными сходкой воровского венца), осужденными за предательство Родины и обычными бандитами. Новоиспеченный клан воров оказался менее щепетильным в кадровых вопросах и мог наградить воровским венцом любого, кто имел реальную силу в уголовном мире.
Между ворами в законе и польскими ворами началась борьба за власть в зоне и за воровской общак, который хранился не только в лагере, но и на свободе. Законники, предпочитавшие смерть безвластию, были сильнее и зачастую побеждали. Доходило до того, что польские отказывались переступать порог зоны, где правили воры в законе.
Они охотно шли в актив и помогали администрации лагеря (таких именуют суками или кукушками).
Раскол в воровских рядах продолжался. Те, кто отошел от законников, но не примкнул к польским, принялись создавать в тюрьмах и лагерях свои кланы. Но они были малочисленны, слабы и власти практически не имели. К ним относились анархисты, ломом подпоясанные, красные шапочки, чугунки и др. Воров в законе они боялись и стычек с ними тщательно избегали.
Законники расправлялись с польскими беспощадно. Последних то и дело находили повешенными или с заточкой в сердце (коронный удар вора в законе). Администрация* лагерей была бессильна. Законникам накручивали срок, держали их в карцерах и даже переводили в другие лагеря, но польские тихо вымирали. Были и такие, кто пытался отречься и от польского венца, но двойные предатели умирали еще быстрее. Естественно, случались жертвы и среди законников. Но в основном отказники работали тихой сапой — пытались скомпрометировать вора в законе, подорвать его авторитет, вызвать массовое недовольство его положением в лагере.
Наконец в 1955 году государство сказало «брэк». Враждующие кланы разошлись по отдельным спецлагерям. Начальникам спецлагерей строго запрещалось переводить воров из ИТК в ИТК. Через год МВД СССР образовало экспериментальный лагерь, где содержались лишь воры в законе. То есть собрали всех медведей в одну берлогу. (Такая «берлога» — Соликамская ИТК-6, именуемая в народе «Белый лебедь», — действовала и в 80-х). Это был «ход конем» — воры начали грызть друг дружку. Спецзона даже не пыталась заставить вора работать — вор скорее взял бы заточку, чем кайло или лопату.
Эксперимент заключался в другом. МВД по официальному заказу ЦК КПСС и Совета Министров СССР попыталось перековать рецидивистов, заставить их письменно отречься от закона. Другими словами, добровольно снять с себя воровской венец — «корону». В первый год эксперимента, когда использовались методы и кнута, и пряника, на путь исправления стали лишь единицы. Активисты, решившие досрочно освободиться, начали рассылать воровские письма — «малявы» во все отряды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40