Там предусматривалось кондиционирование, чистая зона для микроэлектронной технологии, специальные лаборатории для испытания приборов на надежность при возможных и даже невероятных внешних механических, климатических и космических воздействиях. Пока шло строительство, мы с Хазановым, пользуясь заинтересованностью региональных совнархозов и заводов, получивших при хрущевских реформах большую самостоятельность, стремились разместить максимальное количество заказов на заводах приборного и радиоэлектронного профиля.
Директора заводов, подчиненных совнархозам, получили право принимать заказы и заключать договора, не ожидая указаний сверху. В 1965 году совнархозы были ликвидированы. Снова восторжествовала централизованная командно - административная система управления. Нам стоило больших трудов удержать кооперацию, организованную во времена совнархозов.
Королев всячески поощрял деятельность по расширению производственной базы. Вот один из характерных эпизодов. В Киев Королев вылетел вместе со мной и Хазановым. Мы были приняты секретарем ЦК Украины Шелестом. Затем наши предложения «пошли гулять» по кабинетам оборонного отдела ЦК Украины и Киевского совнархоза. Недоброжелательность высшего партийно - хозяйственного аппарата Украины удалось нейтрализовать активностью руководителей заводов, которые относились к нашим предложениям с большим интересом. Думающих директоров увлекала не столько задача загрузки на ближайшие дни, сколько перспектива освоения новых изделий и, под этим ракетно - космическим флагом, модернизация оборудования, строительство новых цехов и получение дополнительных благ для своих коллективов. После длительных скитаний по киевским коридорам власти, утомительных совещаний, на которых нам объясняли, что для Украины самое главное на текущий момент - это черная металлургия, а не спутники, мы улетели в Москву, все же заручившись согласием на использование двух заводов: КРЗ - Киевского радиозавода и «Киевприбора». Оба эти завода впоследствии заняли ведущую роль в производстве сложной радиоэлектронной аппаратуры для ракетно - космической техники.
Королев не имел возможности вылетать с нами на все заводы, которые мы с Хазановым намеревались вывести на орбиту космического приборостроения. Однако он всегда помогал, даже не выходя из кабинета. Перед тем как отпускать нас в самостоятельные экспедиции с целью «колонизации» чужих заводов, Королев договаривался с ЦК, Госпланом и ВПК. Оттуда незамедлительно следовали указания секретарям областных комитетов партии. Когда мы прилетали на своем самолете в нужный город, нас принимали, как высоких гостей. Прежде чем отправляться на завод, мы посещали оборонный отдел обкома. Как правило, представители обкома и совнархоза сопровождали нас при всех разговорах с директорами заводов вплоть до заключительных банкетов. Иногда доходило до курьезов.
Прилетев в Казань, мы убедились, что имеющиеся там заводы по своему профилю нам не подходят, но могут быть использованы нашим смежником Алексеем Богомоловым для производства приемоответчиков системы радиоконтроля орбит (РКО). Главный конструктор ОКБ МЭИ Богомолов располагал в самом МЭИ небольшим опытным заводом, который не мог удовлетворить наши потребности по количеству и срокам поставок. Учитывая это, я, где удавалось, старался договариваться не только о производстве по прямым заказам нашего ОКБ-1, но и о загрузке заводов подходящего профиля изделиями других главных конструкторов, работавших по нашим заданиям. В Казани представился такой случай, и ОКБ МЭИ получило на долгие годы хорошую производственную базу.
Однако прямых заказов для нашего ОКБ-1 в Татарском совнархозе мы никому предложить не смогли и спешили улететь. Директор одного из заводов, расположенного на берегу Камы, захватил нас «в плен» и увез к себе. В течение двух дней он организовывал пикники с рыбной ловлей на живописных островах, имея одну цель - получить заказ на производство космических приборов. Он нас выпустил, только получив заверения, что мы рассмотрим такую возможность в ближайшие дни. Увы, это был завод массового производства, а наша научная продукция никак не могла удовлетворить аппетиты завода, приспособленного к выпуску партий из многих тысяч изделий. Значительно более результативными были наши «налеты» на Ростовский и Башкирский совнархозы. Несмотря на скромные рыболовные успехи на Азовском море и уральской реке Белой, мы установили прочные дружественные контакты с Азовским оптико-механическим и Уфимским приборостроительным заводами. Вскоре азовский завод оказался монополистом по производству разработанных нами универсальных испытательных станций и стыковочных агрегатов. Уфимский завод освоил бортовую вычислительную машину и обширную номенклатуру коммутационной аппаратуры для пилотируемых кораблей, вплоть до «Союзов». На Сарапульском заводе авиационных агрегатов удалось организовать крупносерийное производство рулевых машин, освободив от этой трудоемкой продукции наш опытный завод.
Не забыли мы Москву и Ленинград.
Московский завод «Пластик» во время и после войны специализировался на изготовлении самых хитроумных взрывателей для снарядов и ракет различных типов. Главный инженер «Пластика» Борис Зайченков в конце 1959 года проявил незаурядную храбрость, согласившись на наше в значительной мере авантюрное предложение. До середины 1960 года надо было изготовить и отработать сложное, даже по теперешним представлениям, программно-временное устройство (ПВУ) и счетно-решающий блок для марсианских пусков. Эти приборы выполняли функции управления, с которыми теперь справляются микроэлектронные цифровые вычислительные машины. Тогда этой техникой мы еще не владели и только-только освоили схемотехнику на полупроводниковых триодах - транзисторах в комбинации с обычными реле, матрицами на ферритовых сердечниках, магнитными усилителями.
За разработку этих приборов в немыслимо короткие сроки взялся начальник лаборатории Герман Носкин. В его команду в числе других инженеров входил Николай Рукавишников. Совсем недавно, за обедом в нашей столовой, дважды Герой Советского Союза президент Федерации космонавтики космонавт Рукавишников напомнил мне о тех далеких днях и ночах. Он, Рукавишников, его начальник Носкин и их товарищи почти круглые сутки проводили в цехах «Пластика», пытаясь к сроку отладить ПВУ. Главный инженер Зайченков считал, что такого напряжения и бессонных ночей не было даже во время войны. Однажды он позвонил мне ночью, сказал, что его мастера делают все возможное, но мои инженеры совсем запутались с поисками неисправностей. Просил срочно приехать и на месте решить, что же делать дальше. Я приехал, и мы с Зайченковым прошли в цех. Небритые, серые от усталости и бессонных ночей лица испытателей не внушали оптимизма. Один из них уткнулся в прибор, что-то паял, другой щелкал тумблерами на пульте, третий что-то искал под верстаком. Я решился и громким бодрым голосом спросил: «Как дела, ребята? Завтра самый последний срок!»
Никто не поднял головы, кроме согнувшегося под верстаком. Он выпрямился, посмотрел на пришедшее начальство невидящим взором и тихо сказал: «Мужики, шли бы вы к…» И далее следовал точный адрес, по которому усталый работяга посылает всякого, мешающего закончить ответственную работу. «Ну, хорошо, не будем вам мешать», - только и ответил я, уходя с Зайченковым.
Через двое суток первый электронный прибор - ПВУ для первого автоматического межпланетного аппарата - был сдан. Я совершенно забыл об этом инциденте. Спустя тридцать два года космонавт Рукавишников напомнил об этом происшествии с нескрываемым удовольствием. Тогда молодой инженер и его товарищи были творцами и чувствовали себя полными хозяевами своих творений. Радость творческого горения, удовлетворение от сознания выполненного долга доставляли в те времена молодым инженерам, может быть, большее удовлетворение, чем в последующие годы ордена и высокие звания.
С той поры в течение многих лет на заводе «Пластик» изготавливали ПВУ для межпланетных автоматических станций, даже после передачи этой тематики Бабакину в ОКБ имени С.А. Лавочкина. Спустя тридцать пять лет, несмотря на невзгоды последних лет, завод «Пластик» остается смежником в космическом приборостроении.
В Ленинграде приборостроительный завод был загружен заказами на изготовление полуавтоматизированной контрольно-испытательной аппаратуры. Однако с ликвидацией власти совнархозов этот завод был возвращен в Министерство авиационной промышленности, а наши заказы были оттуда изгнаны.
Я рассказал только о некоторых основных заводах, которые должны были выпускать самую разнообразную бортовую и наземную аппаратуру.
Новые производства надо было безотлагательно обеспечить технической документацией, конструкторским сопровождением, организовать помощь поставками комплектующих элементов и материалов, ежедневно отвечать на десятки телефонных и телеграфных вопросов, при осложнениях вылетать и выезжать лично для решения проблем на месте. Эту работу мы также проводили вместе с Хазановым. Через три года Хазанов был назначен главным инженером нашего завода. В этом амплуа его блестящие организаторские способности проявились в полной мере.
По традиционным канонам и законам Главного артиллерийского управления, которые были приняты для приборов, устанавливаемых на боевые ракеты, цикл создания сложного прибора от замысла до разрешения на первый полет занимал от одного до трех лет.
Вначале шла разработка идеи, теоретические расчеты, лабораторные исследования. Затем следовало изготовление лабораторного макета, его проверки, переделки, доработки. После этого разработчик формулировал задание конструкторскому отделу, который выпускал чертежи для изготовления первого опытного образца. Первый образец изготавливался с многими отступлениями от жестких норм, на страже которых стояли военные представители. Надо бьшо как можно скорее сверить чертежи с изготовленным образцом, внести в них с учетом опыта производства все изменения и дать разрешение по уже новой документации приступить к изготовлению первых штатных образцов. К этому времени кроме чертежей должны подоспеть полноценные инструкции для проверочных и сдаточных испытаний. Их выпуск оказывался зачастую более трудоемким, чем разработка чертежной документации. Я не помню случая, чтобы составленная разработчиком прибора испытательная документация без серьезных поправок, «с ходу», годилась для приемки и сдачи приборов.
Первые приборы, прошедшие проверочные испытания, поступали на КДИ - конструкторско-доводочные испытания. Их грели, морозили, трясли на вибростендах, помещали в вакуумные и влажные камеры, проверяли на крайние допуски по питающему напряжению. И обязательно всплывали дефекты, требовавшие переделок, повторных испытаний, замены каких-нибудь комплектующих. При серьезных дефектах останавливалось производство для досконального выяснения, объяснения причин и согласования всех последующих мероприятий с «заказчиком», то есть военным представителем.
Наконец, когда все уже согласовано, производство «стоит на ушах», чтобы в срок подать первые приборы, допущенные к установке на космический аппарат. Вместо сборочного цеха опоздавший прибор устанавливается уже в КИСе - контрольно-испытательной станции завода, на которой проходят испытания всего космического аппарата. Это последний этап перед отправкой на полигон. Здесь неожиданно выявляются неприятности, связанные с электромагнитной несовместимостью прибора. Он мешает, или ему мешают соседи. А бывает, что и в многочисленных кабельных соединениях допущены ошибки, приводящие к появлению настоящего дыма! В последнем случае «на ушах» стоят разработчики прибора, бортовых схем, конструкций кабелей и производственники. Пока не будет найдена ошибка, космический аппарат не двинется на следующие по очереди испытания. Нам удалось с самого начала воспитать всех разработчиков и испытателей по принципу: прежде всего найти причину, принять решение по устранению дефекта, провести все доработки, повторить испытания, а потом, убедившись, что доработки были удачными, искать виновника.
Большое значение в процессе «разработка - изготовление - испытания - сдача» имели взаимоотношения с офицерами - специалистами военной приемки. Наше военное представительство возглавляли полковники Павел Трубачев и его заместитель Павел Александров. Я с ними был хорошо знаком еще по совместной работе в институтах «Рабе» и «Нордхаузен». У нас установились хорошие деловые отношения. Офицеры приемки, их называли «трубачевцами», могли бы проявлять формальный подход и работать «по правилам». Это было бы самым опасным в нашем деле. Нам в совместной работе удалось этого избежать. В 1961 году Трубачев был назначен начальником управления в системе РВСН. С пришедшим ему на смену полковником Олегом Загревским, а затем и с полковником Александром Исаакяном мы также всегда находили общий язык.
Возникавшие конфликты разрешались в интересах дела и сроков. Сроки обычно входили в противоречие с описанным выше формальным циклом создания приборов. От всех руководителей разработок, начиная с заместителей главного конструктора до инженера-разработчика, требовалось, кроме безусловной технической компетентности, еще и умение искать компромиссы. Это искусство не описано ни в каких учебниках и не является инженерной дисциплиной вузов.
Найти компромисс между требованиями строгой последовательности в процессе создания приборов и сроками, которые никак с этим длинным циклом отработки не совмещались, бывало очень трудно. Обычно мы договаривались о параллельном цикле - производство начиналось задолго до отработки первых лабораторных образцов. Это бьш риск. Иногда большой производственный задел приходилось выбрасывать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75