Проводив глазами четверку лошадей, они изо всех сил бежали через боковые ворота в парк.
Экипаж подъехал к главному входу в парк, где на столбах красовались вырезанные из камня грифоны, и проехал через чугунные ворота, украшенные герцогской короной.
К тому моменту, когда кони остановились у маленькой церквушки из серого камня, народу вокруг собралось видимо-невидимо.
Затем, когда Сэмеле помогли выйти из экипажа, толпа, увидевшая ее наряд, ахнула.
Маркиза выбрала его со всем старанием, и результат был столь потрясающим, что о таком платье любая невеста могла бы только грезить. Корсаж из мягкой белой кисеи и очень пышная юбка подчеркивали изящество талии, а вуаль, закрывавшая лицо, делала невесту похожей на нимфу или фею, выходящую из озера. Голову Сэмелы венчала тиара из коллекции сокровищ Бакхерстов, не такая огромная, какую герцогини всегда надевали по случаю начала работы парламента или иных торжеств, а в форме крошечного цветочного венка. Сей головной убор отбрасывал на ее светлые волосы солнечные блики, и казалось, что она несет с собой сияние дня.
Опираясь на руку отца, Сэмела двигалась словно во сне; ей казалось: то, что происходит, не может быть правдой.
Одно дело знать, что ей предстоит венчание, и другое — в самом деле покинуть родной дом и вот уже идти по проходу к человеку, который будет ее мужем.
Ей казалось, что это она просто рассказывает сама себе одну из своих обычных фантастических историй… Но нет, все происходящее было правдой, а вовсе не игрой ее воображения.
Тихое звучание органа, шорох в рядах, где сидели гости, были похожи на музыку ветра, шелестящего листьями в кронах дерев, и Сэмела ни на минуту не забывала о том, что ноги несут ее все ближе и ближе к герцогу.
Ей показалось, что эта дорога никогда не кончится, но внезапно они оказались рядом и она взглянула на него сквозь ячейки вуали: ей привиделось, что герцог заполнил собой всю церковь и вокруг больше ничего и никого не было — только он.
В большом зале было ужасно жарко, и казалось, что очередь желающих пожать руки герцогу и Сэмеле не имеет конца.
Имена людей объявлялись, но Сэмеле они ни о чем не говорили, и громогласный голос дворецкого смешивался с бесконечным потоком поздравлений, пока все эти звуки не превратились в подобие непрерывного рева морского прибоя.
«Поздравляю, Бак, уверен, вы будете счастливы!»
«Как приятно познакомиться, мы надеемся, что будем часто видеть вас и вашего супруга!»
«Примите самые добрые пожелания!»
«Мы с мужем рассчитываем видеть вас у себя, как только вы вернетесь из свадебного путешествия!»
«Всяческих вам успехов!»
И так далее, и тому подобное. Сэмела слышала свой собственный голос, машинально повторявший одно и то же: «Благодарю, благодарю», и пыталась вглядеться в каждого приближающегося с поздравлениями, но это оказалось невозможным.
Затем наконец, когда Сэмела уже изнемогала от духоты и пребывания в одной и той же позе почти два часа, она увидела, что герцог отошел от нее, и подумала, нужно ли следовать за ним.
В этот момент к ней подошел маркиз, вручил бокал шампанского и сказал:
— Верно, вы утомились, но выглядите превосходно и все восхищаются вами.
— Спасибо.
Она не знала, куда направился герцог, и оглядела толпу гостей, полагая, что заметит мужа благодаря его огромному росту.
У них не было возможности поговорить друг с другом, когда они ехали от церкви в открытом экипаже, — всю дорогу до дома их приветствовали оглушительными криками, а дети и взрослые засыпали экипаж цветами: букетиками роз и маргариток, гвоздик из палисадников, цветов шиповника и жимолости из живых изгородей.
На взгляд Сэмелы, все это было так трогательно; она пыталась поблагодарить людей, приветствовавших их, раздавая во все стороны кивки и улыбки. В доме их встретили слуги, которые проводили их по коридору к бальному залу, и Сэмела лишь мельком увидела высокие расписные потолки, картины, флажки и белые цветы, попадавшиеся по дороге.
Там маркиза показала им, что нужно встать у двери, напротив огромных ваз с белыми лилиями.
— Ты так хороша, дорогая! — сказала она Сэмеле. — Молодые женщины аж прослезились при виде твоего платья, понимая, что на их собственной свадьбе у них никогда не будет ничего подобного.
Сэмела улыбнулась и посмотрела на герцога, чтобы увидеть его улыбку, но он глядел в другую сторону, беседуя с маркизом.
Потом поток гостей стал непрерывен, и оставалось лишь любезно благодарить их. Когда она искала глазами герцога, затерявшегося в толпе, подошел отец и обнял ее, а с другой стороны подошла Морин, чтобы поцеловать невесту.
— Как все чудесно организовано! — воскликнула Морин. — Ты похожа на настоящую принцессу из волшебной сказки!
Сэмела была в восторге. Затем Морин шепнула:
— Я молюсь, дорогая, чтобы ты была так же счастлива, как я.
Накануне рано утром Сэмела была на свадьбе отца и Морин в маленькой церквушке, где девушку в свое время крестили.
В отличие от ее шумной свадьбы это была очень тихая, скромная церемония; графу было неловко опережать дочь, но обе женщины убедили его, что так будет лучше.
— Дело не только в том, что я хочу присутствовать на твоей свадьбе, папа, — сказала Сэме-ла. — Но ведь, как только я уеду, Морин придется вернуться к себе, то есть ты останешься один, а я этого не могу допустить. Так что, прошу тебя, давайте поскорее вас обвенчаем.
Под влиянием их уговоров и собственных чувств граф быстро получил особое разрешение от церкви, и местный викарий, старый его друг, согласился обвенчать их без оглашения.
Обряд не сопровождался даже музыкой, и все-таки Сэмеле казалось, что она слышит пение ангелов. Теперь она была спокойна за отца, а его невеста вся сияла от радости.
Когда граф надел кольцо на палец Морин, Сэмела видела, с какой любовью смотрит на него ее мачеха, и не сомневалась, что теперь с бедностью и лишениями последних лет будет покончено.
— Я буду исключительно тактична, дорогая, — говорила ей Морин, — отец и не заметит, что все расходы будут производиться за мой счет. Я мечтаю о том, чтобы Кенуин занял достойное место в графстве. Ведь очень многие люди сожалеют, что он превратился чуть ли не в отшельника, вместо того чтобы быть их наставником и советником, как бывало раньше.
Сэмела была счастлива.
— Именно этого хочу и я! Папа такой умный, а в последние годы все его заботы свелись к тому, чтобы не дать развалиться дому.
— Все это изменится, — обещала Морин. — Но в то же время я вовсе не хочу оказывать на него давление.
— Он любит вас, — ответила девушка, — и потому вам будет нетрудно убедить его заниматься по-настоящему важными делами.
Морин сердечно расцеловала ее.
— Ты так здраво рассуждаешь, — сказала она. — Я понимаю, что обязана своим счастьем тебе, и мне очень хочется надеяться, что наступит день, когда ты будешь так же счастлива, как я.
Сэмела промолчала, и на ее лице была такая растерянность, что Морин встревожилась. Оставшись наедине с мужем, Морин заметила, испытующе глядя на него:
— Я волнуюсь за Сэмелу: она так молода и так плохо знает мир за пределами твоего волшебного дома.
— Скоро она познает все.
— Поэтому-то я и беспокоюсь.
Понимая, что граф тоже живет в мире, совершенно отличном от того, в котором блистает герцог, она не стала делиться с ним во всех подробностях своими опасениями по поводу будущего Сэмелы. Вместо этого она дала себе клятвенное обещание восстановить былую красоту родового гнезда Кенуинов, чтобы дом был так же хорош внутри, как снаружи. И чтобы тот образ домашнего очага, который Сэмела видела в своих фантазиях, воплотился в жизнь.
Если Сэмела все больше слабела от духоты, бесконечного пожатия рук и повторения избитых фраз с добрыми пожеланиями, герцог чувствовал, как в нем вскипает такая ярость, что он вот-вот взорвется.
Все, что он когда-либо думал и говорил о своей ненависти к браку, казалось, воплотилось в жуткую реальность, и эта мысль так мучила его, что он чувствовал буквально физическую боль.
Он ненавидел родственников, ненавидел друзей и был абсолютно уверен, что все их слова — это словесный мусор, который они обрушивают на него только ради приличия.
Кроме того, его точила мысль, что незнакомая молодая женщина, стоящая рядом с ним, теперь — его жена.
Он не смотрел на нее ни в церкви, ни после того, как они занесли свои имена в церковную книгу: вуаль на лице невесты поднимал не он, как положено, а Элизабет, а он при этом повернулся к ним спиной.
Он не взглянул на Сэмелу, когда она взяла его под руку; и когда под звуки исполняемого на органе свадебного марша они пошли по проходу, ему казалось, что он слышит хихиканье собравшихся, и это напомнило ему шествие жертвы к гильотине.
Он пожертвовал своей свободой только для того, чтобы не дать Лотти возможности носить герцогскую корону, а это была чересчур высокая цена.
Внезапно почувствовав, что он больше не выдержит, и, улучив момент, когда объявили имя еще одного гостя, герцог покинул Сэмелу и вышел из зала, намереваясь подняться к себе.
В холле он встретил мистера Дэлтона.
— А я как раз шел за вами, ваша светлость.
— В чем дело?
— Мне казалось, вам будет приятно узнать, что привезли жеребца, которого вы приобрели три дня назад на аукционе Таттерсоллз.
— А я полагал, что его привезут не ранее завтрашнего дня.
Мистер Дэлтон рассмеялся.
— Думаю, они счастливы, что доставили его наконец сюда. Мне сказали, что сейчас он занят тем, что крушит свое стойло!
— Да, мне говорили, что он строптивый. Это и было причиной того, что я был единственным, кто сделал на него заявку.
— Хочется надеяться, что он не опасен! — тревожно сказал мистер Дэлтон.
— А мне — наоборот! — парировал герцог. Не говоря больше ни слова, он повернулся, вышел через парадное и пошел в сторону конюшен.
Мистер Дэлтон посмотрел ему вслед и вздохнул.
Он-то знал лучше других, что испытывает теперь герцог, и мог понять, почему строптивый конь устраивает его гораздо больше, чем тихое, смирное животное. Однако он также хорошо понимал, что герцогу не следует бросать гостей, а тем более — невесту.
Полагая, что это его долг, он поспешил к бальному залу на тот случай, если понадобится разъяснить, куда исчез герцог.
Бакхерст подошел к конюшне и еще издали услышал шум в стойле, куда поместили его новое приобретение.
Вокруг стойла собралась большая толпа конюхов, старший грум, двое или трое незнакомых людей, которых, по-видимому, кони интересовали больше, чем подарки, разложенные в бильярдной, и большой пятислойной пирог, который еще не разрезали. Старший грум сразу поспешил к герцогу.
— Изумительное животное, ваша светлость. Но, кажется, нам с ним придется не сладко.
— Я так и думал, — удовлетворенно сказал Бакхерст.
Он заглянул в стойло, где жеребец доламывал кормушку.
— Неужели он не устал после такой дороги?
— Дорога была недолгой, ваша светлость. Поставщики с трудом доставили его вчера в Уинчпул, где и переночевали.
— Ему нужно размяться, — сказал герцог. — Оседлайте его.
— Как, прямо сейчас? — переспросил старший грум, не веря своим ушам и округлившимися глазами глядя на свадебный костюм герцога.
— Я прокачусь на нем недалеко, по парку.
Понадобились неимоверные усилия старшего и двух младших грумов и четырех помощников конюха, чтобы оседлать жеребца, норов которого абсолютно соответствовал его кличке — Рыжий Строптивец.
И лишь когда общими усилиями они вывели его и герцог вскочил в седло, жеребец с удовлетворением почувствовал на себе достойного противника.
Он мгновенно показал свою независимость и злобу.
Герцог был в восторге.
Впервые за все последние дни он почувствовал, как ярость, кипевшая у него в груди, улетучивается, и сосредоточил внимание не на своих проблемах, а на строптивце, которому свойственно было такое же свободолюбие, как и ему самому.
За десять минут он домчался до мостика перед озером, причем жеребец шарахался от каждого встречного куста.
За мостом герцог решил проехать по парку, словно был уверен, что коню захочется прогуляться в тени деревьев.
За парком простиралось ровное поле, на котором можно было как следует погонять коня, скакать же сломя голову через парк было опасно: под деревьями скрывались бугры и кроличьи норы.
Поэтому он держал коня на коротком поводу, понимая, что без шпор и хлыста с ним трудно справиться. Но Бакхерст был уверен, что при его умении требуется лишь время, чтобы Рыжий Строптивец признал в нем своего хозяина и они могли заключить хотя бы временное перемирие.
У него был большой опыт укрощения неприрученных коней, и этот вид спорта давал ему такое удовлетворение, что герцог сейчас испытывал подлинное наслаждение после пережитых страданий.
Герцог изо всех сил сдерживал коня, и лишь выехав в поле, собирался пустить его в карьер, чтобы он выдохся и перестал сопротивляться.
Затем, когда они оказались под одним из кряжистых дубов, из-за куста выскочил пятнистый олень.
Конь вздыбился, фыркая от испуга, и герцог, отклонившись назад, ударился головой о толстую ветку дуба. От сильного удара он на мгновение ослабил повод, и конь тут же сбросил его, на лету лягнув в грудь.
В глазах герцога потемнело, и он неподвижно распластался на земле.

Глава 5
С трудом продираясь сквозь длинный темный туннель беспамятства, герцог наконец пришел в себя.
Мысли путались, и он никак не мог вспомнить, где находится и что с ним произошло. Было понятно лишь одно — его окружает темнота.
Когда он попытался шевельнуться, то ощутил невыносимую, резкую боль в груди и снова погрузился во мрак.
Прошел не то один час, не то целая вечность, прежде чем герцог снова пришел в сознание и понял: что-то случилось — но никак не мог вспомнить, что именно.
Он шевельнулся, и мгновенно кто-то оказался рядом, и он почувствовал прикосновение прохладной руки к своему лбу — это было удивительно приятное ощущение.
— Хоч-чу п-пить…
Он не был уверен, подумал ли он об этом или произнес эти слова вслух, но под голову ему легла чья-то рука, а губ коснулся край стакана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16