— И для меня, — тихо ответил он.
Кони резво помчали карету. Гизела молчала, не зная, как начать разговор. Она смущалась, потому что Миклош, который сидел напротив, неотрывно смотрел на нее.
Огни фонарей за окном вспыхивали и тут же гасли, чтобы через мгновение наступившая темнота вновь сменилась проблеском света.
Это мерцание немного помогло Гизеле отвлечься от беспокойных мыслей о том, что она поступает дурно.
Она очень любила своих родителей и всегда была послушной дочерью. У нее никогда не возникало желания поступать против их воли.
Но мужчина, которого она видела всего два раза, перевернул ее жизнь, и Гизела уже не могла понять, как ей себя вести. Но несмотря ни на что, она ощущала восторг.
Они выехали за пределы города, и дорога пошла в гору. Гизела подумала, что если бы еще не стемнело, в окно были бы видны те самые знаменитые виноградники, о которых говорил ей отец.
Он рассказывал, что молодые вина, называемые Heuriger, подают во всех местных ресторациях:
— В каждой делают свое вино и на жердях перед входом обязательно вывешивают виноградные гроздья, чтобы любой мог оценить их спелость.
Вспоминая рассказы отца, Гизела так задумалась, что не заметила, как лошади остановились на тихой улочке.
Она очнулась, только когда Миклош подал ей руку, чтобы помочь выйти из кареты. Он открыл перед ней ворота, ведущие во двор одноэтажного особнячка постройки прошлого века, и Гизела оказалась в саду.
Они направились к уютному особнячку, украшенному мозаикой из разноцветного стекла и множеством декоративных балкончиков, уставленных цветочными горшками. Столики, большие и маленькие, были расставлены по всему саду, и над некоторыми виноградные лозы образовали уютные и очень укромные беседки.
Хозяин, который, по всей видимости, хорошо знал Миклоша, с почтительным поклоном приветствовал гостей, выразив радость, что они почтили его скромное заведение своим присутствием.
Он проводил их в самый дальний уголок сада и усадил за столик, скрытый от взоров остальных посетителей.
— Папа часто рассказывал мне о таких ресторанчиках! — воскликнула Гизела, — И я всегда мечтала увидеть их своими глазами.
— Здесь подают местные гринзингские вина, а повар готовит просто великолепно. Я уверен, вы не будете разочарованы.
Гизела подумала, что она тоже в этом уверена, хотя в тот момент ей было не до еды.
— Ну вот, я снова вижу вас, и мы можем поговорить, — сказал Миклош. — Хотя я и побаиваюсь, что вы вдруг исчезнете, растворившись в воздухе, и оставите меня в одиночестве.
— Я не исчезну, — ответила Гизела. — Исчезаете всегда вы. Только что вы стояли рядом, и вот… вас уже нет.
— Скажите, что вы тогда почувствовали? Гизела замялась, подбирая слова:
— Я… мне кажется… что не стоит говорить об этом.
— Но я хочу знать, — настаивал он. — Я хочу знать, о чем вы подумали, после того как я вас поцеловал, я же знаю, что это был первый поцелуй в вашей жизни.
— Откуда вы знаете?
— Ваши губы были так сладки и невинны, — улыбнулся Миклош.
Гизела вспыхнула от смущения, а Миклош, любуясь ею, сказал:
— Когда ваше прелестное личико залито румянцем, вы становитесь прекрасней всех женщин на свете. Ваша красота и юность способны разбить сердце любого мужчины.
У Гизелы перехватило дыхание, а сердце бешено застучало. На ее счастье, в эту минуту хозяин принес вино, и Гизела получила время, чтобы собраться с мыслями.
Когда они вновь остались вдвоем, Миклош поднял бокал:
— За нимфу Венского леса, от которой мне не удалось убежать.
— А почему вы хотели убежать?
По выражению лица Миклоша Гизела поняла, что ее вопрос для него чем-то важен, хотя чем именно, она не могла догадаться.
— Я должен вам кое-что объяснить, — сказал он. — Но не сейчас, позже. Впереди у нас целый вечер.
Они беседовали обо всем на свете, за исключением их самих: о музыке, о театре, о тех странах, где Гизела бывала со своим отцом.
— Почему вы ни разу не спросили меня, была ли я в Венгрии? — сказала Гизела.
— Я знаю, что нет, и очень этому рад.
— Почему? — удивилась она.
— Потому что тогда у меня не осталось бы возможности стать вашим личным экскурсоводом. Вы, кажется, говорили мне, что в вас есть немного венгерской крови?
— Да, бабушка моего отца родом оттуда. Мне она приходится прабабушкой.
— Даже одна капля венгерской крови лучше, чем ни одной, — с улыбкой произнес Миклош. — А как была фамилия вашей прабабушки?
— Ракоцль.
— Ракоцли — старинный и очень известный в Венгрии род.
— Я горжусь этим. Папа часто говорит мне, что красноватый отсвет в моих волосах достался мне в наследство от моих венгерских родственников.
Миклош посмотрел на ее волосы.
Казалось, они существовали отдельно от Гизелы и жили собственной жизнью; свои непокорные золотистые локоны она скрепляла заколкой, но они все равно выбивались, и как бы тщательно Гизела ни причесывалась, ей все равно не удавалось справиться с ними.
— Как и все в вас, ваши волосы прекрасны, и других таких нет.
— Мне приятно слышать, что я… не похожа на остальных. Но… в Вене немало красивых женщин.
— Это правда, но я уверен, что вы затмите их всех. Он сказал это таким тоном, словно сам не надеялся это увидеть, и Гизела спросила упавшим голосом:
— Вы… снова… уедете?
— Я не должен был возвращаться.
Она с удивлением посмотрела на него, а он продолжил хриплым голосом:
— О, милая, если вам кажется, что вы поступаете дурно, встречаясь со мною, то что остается сказать мне! Я хотел сделать как лучше, пытался уехать, но все же вернулся, чтобы убедиться в том, что вы мне не приснились и что я целовал ваши губы наяву, а не во сне.
От этих слов у Гизелы бешено забилось сердце, и, крепко сжав руки, чтобы унять дрожь в пальцах, она еле слышно прошептала:
— Почему… то, что… вы делаете… нехорошо?
Последовала пауза, такая долгая, что Гизела болезненно ощутила биение своего сердца, которое было готово выпрыгнуть из груди.
Миклош молчал, и внезапно гнетущую тишину нарушили звуки вальса Иоганна Штрауса.
В противоположном конце сада на террасе разместился небольшой оркестрик: две скрипки, гитара и аккордеон.
С соседних столиков поднялось несколько пар и закружились под звуки музыки.
Гизела рассеянно глядела на них, размышляя над тем, что сказал ей и о чем умолчал Миклош.
Неожиданно он поднялся из-за стола и, взяв Гизелу за руку, стремительно повел ее в сторону террасы.
— Твой первый венский вальс, — произнес он, — будет со мной.
Он улыбнулся и положил руку на ее талию.
— Я… надеюсь, что танцую… достаточно хорошо, — прошептала Гизела.
— Не сомневаюсь в этом, — ответил Миклош. На террасе было еще много свободного места, и
Миклош уверенно повел Гизелу в танце, и чарующие звуки вальса наполнили ее сердце радостью, подобно тому, как золотое игристое вино наполняет хрустальный кубок.
Гизела была счастлива ощущать себя в объятиях Миклоша, а он все быстрее и быстрее кружил ее под ускоряющийся ритм вальса, и ей казалось, что они оторвались от земли и парят в безбрежном пространстве звездного неба.
А когда Миклош склонялся к ней, она видела его губы и со сладкой дрожью вспоминала, как была его пленницей в Венском лесу, как он поцеловал ее…
И внезапно она поняла, что чувство, которое она испытывает к нему, называется любовь.
Он казался ей самым прекрасным мужчиной на свете. И даже больше — между ними существовала странная связь. Неразрывные узы связали их в то мгновение, как они впервые увидели друг друга, но сейчас это чувство усилилось, и музыка вальса стала частью их сердец, поющих в унисон.
Гизела знала, что эта музыка, этот вальс и есть любовь.
Та самая любовь, в которую она верила всю свою жизнь, явилась к ней из темноты, и теперь Гизелу не покидал страх, что человек, принесший мечту с собою, в любую минуту снова исчезнет, оставив ее одну.
Глава 3
— Наверное, мне пора возвращаться. Гизеле было нелегко произнести эти слова, но вечер пролетел словно на крыльях, было уже очень поздно, и она с ужасом представляла себе, как отец заходит к ней в комнату и обнаруживает, что дочери нет.
Чувство вины усиливалось с каждой минутой, несмотря на то что вечер, проведенный в обществе Миклоша, был наполнен восторгом и счастьем.
— Вы правы, — ответил Миклош. — Но мне трудно, невероятно трудно с вами расстаться.
Пауза затянулась. Гизела ожидала, пока Миклош скажет, что они должны снова увидеться, но он молчал. Наконец Миклош тихо произнес:
— Я знаю, о чем вы сейчас думаете. Но я должен уехать отсюда, и на этот раз не возвращаться.
— Но… почему? — спросила Гизела.
Он посмотрел ей прямо в глаза, и во взгляде его читалось страдание.
Вечер был волшебным. Гизелу не покидало ощущение нереальности происходящего, что все, что было сегодня: романтика, восторг и очарование, — это сон.
— Мне нужно многое вам сказать, — произнес наконец Миклош. — С тех пор, как я впервые увидел вас в Венском лесу стоящую в закатных лучах среди цветов и густой листвы, я постоянно думаю о том, что вам судьбой предназначено стать частью моей жизни. Своим появлением вы внесли в нее то, чего мне всегда не хватало.
— С чего… вы… это взяли? — спросила Гизела.
— Мне кажется, вы не станете отрицать, что нас что-то объединяет. И это касается только нас двоих. Я почувствовал это сразу, едва увидел вас, и окончательно убедился, когда коснулся губами ваших губ. Я осознал, что наконец-то встретил свою мечту, ту женщину, чей образ я хранил в тайниках своего сердца.
Гизеле вдруг стало трудно дышать, а Миклош внезапно резко поднялся и изменившимся, почти грубым голосом, который сразу нарушил очарование вечера, произнес:
— Пойдемте! Пора уезжать. Я отвезу вас обратно.
Гизела изумленно уставилась на него широко раскрытыми глазами. Его тон сильно задел ее, и она залилась краской.
Миклош, швырнув на стол пачку ассигнаций, схватил Гизелу за руку и повел к выходу, но в это время оркестр заиграл мелодию, которую оба так хорошо помнили.
Это была та самая песенка, благодаря которой они встретились. Миклош остановился и повернулся к Гизеле, а с террасы до них донеслись чистые и мягкие звуки сопрано. Певица исполняла первоначальный текст песни, а не одну из многочисленных переделок:
Ищу любимого и зажигаю свечи. Ищу любимого, кружится голова.
Стиснув руку Гизелы, Миклош повел девушку через садик обратно к террасе, и они вновь закружились в танце.
Ищу любимого и зажигаю свечи. Ищу любимого, кружится голова. Высоко в небе радуга мне шепчет Моей надежды тайные слова: «Он рядом — оглянись и ты увидишь». Но где же он? Быть может, за тобой, Там, в вышине? Я плачу от обиды, А оглянулась — он передо мной.
Услышав последние слова, Гизела посмотрела Миклошу прямо в глаза.
— Дорогая, я думаю, что вы, так же как и я, не станете отрицать, что встретили свою любовь, — мягко произнес Миклош, нежно сжимая Гизелу в объятиях.
Она ничего не ответила, да это и не было нужно.
Песня закончилась, и они в молчании двинулись к воротам, где ждала их карета.
Миклош заранее распорядился, чтобы у сидений откинули спинки. Миклош придвинулся ближе к Гизеле и взял ее за руку, а форейтор, перед тем как закрыть дверцу, укрыл им ноги теплым пледом и зажег светильник.
Освещаемая звездами, карета покатила в сторону Вены.
Ехали молча. И только когда карета въехала в город, Гизела тихо спросила:
— Вы… правда… уедете?
— Я обязан уехать.
— Почему? Почему? Мне было так… хорошо с вами!
— В этом-то все и дело, — ответил Миклош. — Именно поэтому я не прав.
— Не правы в чем? — изумленно спросила Гизела и, поколебавшись, добавила: — Вы… женаты?
— Нет, — ответил Миклош.
— Тогда что же может быть плохого в том, что мы с вами встречались?
— Я обязательно расскажу вам об этом, но не сейчас. Я не хочу причинять вам боль. Клянусь вам, этот вечер был самым прекрасным в моей жизни.
— И… в моей… тоже.
— О, Гизела, почему мы не можем заглянуть в будущее, где нас ждали бы тысячи волшебных вечеров, еще более счастливых и полных очарования! Почему человеку нельзя быть уверенным в счастье?
В его голосе было такое глубокое отчаяние, что Гизела умоляюще сложила на груди руки, в надежде услышать объяснение. Но в это время карета остановилась, и она поняла, что путешествие подошло к концу. Они вернулись в отель «Захер».
Форейтор открыл дверцу и уже собрался помочь Гизеле выйти из кареты, как Миклош распорядился:
— Ступай к главному входу и попроси, чтобы открыли заднюю дверь.
Форейтор помчался исполнять приказание, а Гизела в отчаянии воскликнула:
— Как вы можете бросить меня здесь одну в полной растерянности? В чем вы не правы? Я не понимаю… Вы мне так и не ответили… Нам нужно… увидеться!
— Но как? — спросил Миклош.
— Я не могу заранее знать… когда останусь одна… без папы.
Миклош задумался.
— Вы будете завтра на репетиции?
— Да, как обычно… в ложе.
— Я присоединюсь к вам.
— Только, пожалуйста, будьте осторожны и постарайтесь, чтобы вас никто не увидел. Боюсь, я не смогу объяснить отцу наше знакомство.
— Я буду осторожен. Я знаю, что вы, как и я, питаете отвращение ко всякой лжи и обману. Я прошу вас мне верить. Я люблю вас!
Миклош подал ей руку и помог выйти из кареты.
— Спи спокойно, моя несравненная, очаровательная нимфа. Не думай ни о чем, просто представь себе, что мы с тобой по-прежнему кружимся в вальсе, — нежно сказал он на прощание, целуя ей руку.
Гизела пошла к гостинице, но сердце ее рвалось к нему.
Поднявшись в свой номер, она подошла к зеркалу. Оттуда на нее смотрела сияющими глазами девушка неземной красоты. Очарование сегодняшнего вечера отражалось в каждой черточке ее лица, в блеске золотистых локонов, в легкой безмятежной улыбке, в нежном румянце.
— Я люблю его, люблю! — в упоении повторяла Гизела своему отражению.
И вдруг — так грозовая туча внезапно заслоняет солнце — в ее сознании всплыли слова Миклоша: «я не прав…»
В чем не прав? Почему? Что он скрывает?
Тряхнув головой, Гизела постаралась прогнать эти неприятные мысли. Ведь Миклош сказал ей, что танец продолжается!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15