Разве ты смог бы остановить сам себя?
В воздухе повисла тишина.
Над кипящим в котле варевом появился радужный пузырь. Он быстро раширился, потом вырос в высоту: ядовитый радужный пузырь высотой в человека. Потом пузырь лопнул, окутав Хаману неприятно пахнувшим туманом. Шелк его иллюзорной рубашки завял, открывая черную драконью плоть его настоящей формы. Сдавленный смешок пришел из угла кабинета, потом иллюзия восстановилась.
Хаману опять взял в руку ковш, сделанный из кости иникса, сделал им круг, постукивая по краям котла, потом бросил его в жидкость. Предпоследний компонент на месте. Над котлом, не касаясь его, повисла синяя полусфера, ядовитая и живая. Потирая человеческими пальцами человеческий подбородок Хаману изучал ее поблескивающие синие искорки, скрывая очень человеческую хмурую усмешку.
Похоже, все в порядке. Поднявшееся варево, мерцающий свет, еще не выветрившийся запах — все, как он рассчитывал и как предсказали его вычисления. Но любые предсказания могут быть ошибочны, катастрофически ошибочны, если заклинание пойдет вразнос.
Раджаат, создатель как волшебства, так и Доблестных Воинов, написал грамматику заклинаний еще в своей собственной молодости, задолго до того, как начались Очистительные Войны. С того времени мало что было добавлено к волшебным книгам, да и то вписано кровью: предупреждения тем, кто пытался повторить эксперимент и неудачно. Заклинание невидимости, которое придумал Хаману, было опасно и непроверено. Оно существовало только в его воображении. Скорее всего он выживет даже в случае ошибки, но как раз сейчас просто выжить было недостаточно.
Все еще хмурясь Хаману отошел от стола. Он остановился около кучи вещей, ничем не отличающейся от других, и зацокал языком. Прежде, чем Виндривер успел сказать что-нибудь ядовитое, из кучи высунулась голова ящерицы. Встав на колени Хаману взял ее в руку.
Ящерица, критик, была большой и старой, для своего рода. Ее когда-то блестящие много-красочные чешуйки выцвели, превратились в еле заметные, слегка окрашенные полоски. Ее движения были медленны и осторожны, тем не менее она без колебания приняла палец Хаману и взобралась через его ладонь на предплечье. Ее ноги скрылись из вида, так как она обвила ими настоящую плоть Халану, внутри иллюзии.
— Ты удивляешь меня, — пробормотал Виндривер из угла.
Хаману дал возможность замечанию тролля упасть в пустоту, хотя он, тоже, был поражен, услышав что-то похожие на восхищение в голосе своего старого врага. Он был зло и принимал это. Тысячи раз тысячи судов выносили приговоры Льву из Урка. Он сделал тысячи ужасных дел, потому что они были необходимы. Он сделал намного больше, потому что ему было скучно, требовалось развлечение и надо было отдохнуть. Но его зло было такой же иллюзией, как его человеческая личина.
Король-Лев не мог сказать, что видит ящерица своими глазами. Ее сознание было слишком мало, слишком отлично от него, чтобы он мог войти в него. Ученые считали — и доказали — что критики не живут в домах, где живет зло. Они выбирали смерть, если ворота такого дома закрывались за ними, не давая им выйти. Из доказательств ученых, сделав маленьких шаг, следовало, что критики не выносят присутствие зла рядом с собой, и, естественно, что критики и Лев из Урика вместе быть не могут, никак.
Тем не менее во дворце никогда не было недостатка в этих обычно одиноких созданиях. Только для них в каждой комнате стояли мелкие тарелки лучшего меда — и даже здесь, среди ядовитых компонентов заклинаний, или на крыше, под неиспользуемой кроватью Хаману.
С критиком вокруг предплечья Хаману вернулся к рабочему столу, сунул пальцы в тонкую изящную тарелку и предложил рокошный ужин своему компаньону. Темный язык мелькнул, пробуя подарок, затем мельнул второй раз, после которого мед исчез. Широкий зевок обнажил беззубые десны ящерицы, потом усыпанный крапинками подбородок опять устроился на предплечье Короля-Льва, греясь в волнах тепла, идущих от неестественного тела.
Согнув палец, Хаману осторожно провел им по треугольному черепу критика и его узким бокам. Склонившись над ним, он прошептал только одно слово: «Раджаат», и добровольно открыл свое сознание ящерице, как многие совершенно недобровольно открывали свои сознания ему.
Критик поднял свою голову, мелькнул язык — как если бы мысли были сладким медом, разлитым в воздухе. Медленно он напряг свои ноги, повернулся, и пополз к ладони Хаману, которая висела над голубой полусферой, накрывавшей мерцающий котел.
Тень пала на руку Хаману. — Это не необходимо, Ману.
— Зло не заботится о необходимости, — оборвал его Хаману. — Зло служит делу, так как добро этого не умеет. — Его самого удивила горечь, прозвучавшая в этих словах. Он думал, что его больше не волнует, что думают о нем другие но оказалось, что и это иллюзия. — Оставь меня, Виндривер.
— Я вернусь в Ур Дракс, О Могучий Хозяин. Там нет ничего, что бы ты мог узнать сверх того, что узнал я — и без малейшего риска.
— Иди куда хочешь, Виндривер, но иди .
Критик прыгнул в котел. На мгновение кабинет погрузилась в полную темноту. Когда свет вернулся, он шел только из жаровни. Поверхность варева была атласно-гладкая; как тролль, так и критик исчезли.
С сомнениями и опасениями, которых он обычно не ощущал, Хаману поднял котел. Затем он опустил его внутрь окованного железом сундука, на поверхности которого были вырезана слова из языка, который был забыт задолго до того, как родился Раджаат. Потом Хаману запер сундук с сине-зеленой магией внутри и, чувствуя каждый из тысячи прожитых лет, уселся перед чернильным камнем и пустым листом пергамента.
Компоненты должны взаимодействовать две ночи и день, потом жидкость надо будет процедить и заклинание невидимости может быть использовано.
За это время он мог написать очень много.
* * *
Я взял меч Балта из его безжизненной руки. В первый раз в своей жизни я держал в руке выкованное оружие. Мои нервы затрепетали, в точности как тогда, когда волосы Дорин касались мой кожи. Мечу было суждено стать моим оружием, навсегда. Отбросив в сторону свою старую кремнивую дубинку, я провел ладонью по стальному лезвию. Это вдохновило меня, даже Дорин так не вдохновляла мои страсти смертного, и я уже знал все секреты меча, как я знал все ее.
Безмолвный ветеран нашего отряда отступил в сторону, когда я поднял меч и сделал им медленное и широкое круговое движение. — Теперь мы будем сражаться с троллями, — сказал я им над остывающим телом Балта. — Хватит, побегали. Если кому-то нравится бегать от врагов, может начинать бежать прямо сейчас, потому что любой, кто не захочет сражаться с троллями, будет сражаться со мной.
Я принял стойку, которую принимают бойцы с мечом перед боем, слегка присел и напружинил ноги. Я много раз видел, как это делают, но сам никогда не пытался сделать так. Выставив вперед меч и прикрыв рукояткой жизненно важную часть своего тела, я почувствовал идеальное равновесие, когда мои плечи были прямо над моими ногами. Это было так удобно, так естественно. Не думая я улыбнулся, обнажив свои зубы.
Трое из нашего отряда резко повернулись и дали деру, побежав к ближайшей дороге и к деревне, мимо которой мы прошли несколько дней назад, но остальные остались на месте. Они приняли меня как своего командира, меня, сына фермера из Кригилл, с легкими костями танцора, который слишком красиво говорил и который убил в один день тролля и воина-ветерана.
— Ха-Ману, — назвал меня один из них: Герой Ману, Могучий Ману, Ману с мечом в руке и желанием использовать его.
Солнце, ветер и почтение в глазах жестоких и сильных людей сделало меня командиром их отряда в тот день. Моя жизнь совершила крутой поворот. Оглядываясь назад, я вижу болезненный путь Ману из Дэша: сожженные дома, оскверненные тела родных и близких…Дорин. Впереди будущее призывало его, чтобы он придал ему форму, выковал его, как его меч был выкован молотом и жаром кузнечного горна.
Я не мог вернуться обратно в Дэш: невозможно победить власть времени, но я еще не стал Хаману полностью. Человек может отказаться от своей судьбы и оставаться заточенным в тесном уголке между прошлым и будущим, пока они оба не станут недоступными. Выбор был за мной.
— Снимаемся с лагеря, — скзала я им, это была моя первая сознательная команда. — Прошлой ночью я убил только одного тролля. Там, где есть один тролль, будет много. И как раз сейчас самое время для троллей узнать, что это земля людей .
Не было одобрительных ни криков ни рукоплесканий, просто покрытые пылью спины людей, мужчин и женщин, которые подчинились моей команде. Подчинились ли они только потому, что я убил Балта и они боялись меня? Послушали ли они меня только потому, что я предложил им возможность, за которую они ухватились? Или они сделали это просто по-привычке, по той самой привычке, которая хранила меня позади Балта в течении пяти лет? Возможно немного из-за каждой из этих причин, возможно из-за чего-нибудь другого, чего я не могу угадать сейчас, а возможно и вообще без всякой причины.
Со временем, я узнал тысячи способов подчинения людей своей воле, но в конце концов есть очень мало тех, кто готов первым ринуться в неизвестное. А я был одним из таких.
У нас было три канка. Два жука перевозили наш багаж: одежду и плащи, большие кухонные котлы, еду и воду — и это помимо двухдневного запаса, который каждый ветеран нес в своем личном рюкзаке — и еще всякую уйму разных полезных вещей, в которых люди без дома нуждаются в пустыне. Третий канк нес самого Балта, его личные вещи и все наши деньги. Я подошел в брызгающему ядом канку и поехал на нем, в перевый раз, пока наши следопыты искали следы троллей.
Первым делом я пересчитал монеты в нашем денежном сундучке — какой бы человек этого не сделал? Мы могли бы есть лучше, если бы в деревнях, через которые мы проходили, можно было бы купить более лучшую еду за любые деньги. Я нашел хорошо спрятанный и очень тяжелый кошелек самого Балта и пересчитал эти монеты, тоже. Оказалось, что Балт был богачом, хотя его богатство принесло ему мало пользы. Но вдвое больше чем деньги меня заинтересовали куски пергамента, сделанные из выделанной кожи тролля, которые Балт хранил в денежном сундучке.
Пока все остальные спали, я проверил эти клочки и в который раз поблагодарил Джиккану, которая научила меня читать человеческие буквы. Некоторые из этих клочков оказались картами: карта Кригилл, карта Центральных Земель, карты незнакомых мне мест. Черные линии были дорогами; деревни были именами рядом с точками, побольше или поменьше. На карте Кригилл был обозначен и Дэш, его имя было перечеркнуто большой красной полосой. Были там и другие деревни, больше, чем я мог сосчитать.
На этой драгоценной карте Балт делал самые разные пометки: синие волнистые линии обозначали речки, которые текли там раньше или сейчас, черные линии с треугольником под ними отмечали места, где мы хоронили наших мертвых. Эти черные линии поразили меня: я не думал, что он отмечает это. Последние пять лет моей жизни были записаны на этих листах пергамента.
Еще один лист содержал имена всех членов нашего отряда с краткими характеристиками. Я засмеялся, когда прочитал то, что он написал обо мне: «Большеротый фермерский мальчик. Слишком много говорит. Слишком много думает. Опасен. Покончить с подлецом когда Джиккана бросит его.» Мужчина, который записывает такие вещи для того, чтобы не забыть их, дурак, но я очень внимательно прочитал все, что он написал, и запомнил все слово в слово, прежде чем сжечь лист пергамента. Помимо всего прочего, он был совершенно прав по отношению ко мне; он просто двигался и соображал недостаточно быстро.
В сундучке были и другие листы пергамента. На каждом из них была печать более высокопоставленного офицера. Слова оказались незнакомы для меня, даже когда я прочитал их вслух. Код, решил я, но код чего? Слов, символов, идей, передвижений, оперативных планов? Я взломал код троллей прежде, чем узнал, что человечество имеет свою собственную письменность и свой собственный код. Я не сомневался, что могу взломать любой код, какой бы не изобрел Балт.
Конечно этот код изобрел не Балт, он был на это просто неспособен. Это был код Мирона из Йорама, приказы, которые он — или его доверенный офицер — посылал отрядам вроде нашего. На каждом таком листе офицеры, чьи пути пересекались с нашими, писали свои мнения о нашем отряде. А так как мы очень редко видели одного и того же офицера дважды, эти листы были что-то вроде разговоров между нашими начальниками.
Склонившись над ними, я легко представил себе Балта, делающего то же самое. Картина вдохновила меня. Я взломал код Сжигателя-Троллей спустя три ночи. Это был очень простой код: один буква всегда заменяла другую, независимо от офицера, писавшего текст. Офицеры Сжигателя-Троллей были ненамного умнее Балта, но наш рыжеволосый предводитель не сумел узнать их секреты. Он никогда не возил бы с собой все эти годы плотно исписанные листы пергамента, если бы знал, как мало офицеры Мирона ценят его.
На этих закодированных листах были не только оскорбления и ругательства. Слово за слово, и я из кусочков сложил стратегию Сжигателя-Троллей. Он пас троллей, как если бы они были, ни больше ни меньше, канками. Некоторых он выбраковывал, остальных заставлял двигаться, приготавливая их пастбища: человеческие фермы, человеческие поселки, человеческие жизни.
Мы — отряд Балта и остальные отряды, которые каждый год маршировали на равнинах — не были воинами, мы не сражались на войне; мы были пастухами, предназначенными пасти стада Мирона из Йорама, всю оставшуюся жизнь.
Следующей ночью я прочитал мой перевод ветеранам нашего отряда. Честный гнев душил мое горло, пока я описывал намерения Сжигателя-Троллей; я не смог закончить. Одноглазый мужчина — один из самых доверенных людей Балта и, насколько я мог судить, не мой друг — взял лист после меня. Он читал с запинками, но привлек внимание отряда, а это дало мне шанс изучить реакцию моих мужчин и женщин, не привлекая к себе внимания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46