Голова моя шла кругом, я находился как бы в безумном сне, я видел сверкающую скалу, и я наклонился вперед: ледяной город зашатался от самого основания… Блестящие бельведеры упали и исчезли… Башни накренились, разрушились и погрузились в море; громадные ледяные горы ломались, как тонкое стекло, сияя зеленоватым ярким блеском при лунном свете, тогда как «Пламя» скользило вперед, будто на сатанинских крыльях его страшного экипажа, прокладывая путь сквозь ледяной проход с остротой сабли и быстротой стрелы.
Куда мы неслись? Я не смел думать. Я считал себя умершим. Мир, который я видел, не был тем миром, который я знал. Мне казалось, что я нахожусь в какой-нибудь загробной стране, тайны которой мне суждено узнать, быть может, слишком хорошо! Вперед, вперед мы шли. Я по большей части держал свой напряженный взгляд прикованным к величественному образу, который все стоял предо мной, — к этому ангелу-врагу, чьи глаза были дики от вечной скорби. Я стоял, уничтоженный и убитый, лицом к лицу с этим бессмертным отчаянием. Вопли и крики прекратились, и мы неслись среди тишины, в то время как бесчисленные трагедии — невысказанные истории излагались в немом красноречии окружавших меня ужасных лиц и в выразительном поучении их страшных глаз.
Скоро ледяные барьеры были пройдены, и «Пламя» вошло в теплое внутреннее море, спокойное, как озеро, и блестящее, как серебро при ярком сиянии луны. По обеим сторонам тянулись извилистые берега, богатые роскошной растительностью. Я видел в отдалении неясные очертания темных пышных холмов. Я слышал, как маленькие волны плескались о спрятанные скалы и журчали на песке.
Чудесный запах насыщал воздух, шелестел легкий ветерок. Был ли это потерянный Рай — этот полутропический пояс, скрытый за страной льда и снега? Вдруг от темного развесистого дерева донеслись звуки пения птицы, и так сладостна была песня, и с такой беззаветностью лилась мелодия, что мои измученные глаза наполнились слезами. Прекрасные воспоминания нахлынули на меня; цена и приятность жизни — жизни на благотворно освещенной солнцем земле — казались дорогими моей душе. Случайности жизни, ее радости, ее чудеса, ее благо — все это тотчас показалось мне таким дивным! О, если б возвратить прошлое, собрать рассеяные перлы потерянных мгновений, жить, как должен жить человек, в согласии с волей Господней и в братстве со своими собратьями!.. Неведомая птица пела, как певчий дрозд весной, только еще мелодичнее; несомненно, никакой другой лесной певец никогда не пел и наполовину так хорошо. И, когда его нежная нота постепенно замерла в мистическом безмолвии, я увидел бедное создание, выдвигающееся из середины черных и багряных крыльев, — белый женский образ, одетый своими собственными длинными волосами. Он скользнул к борту корабля и прислонился там с обращенным вверх страдающим лицом: это было лицо Сибиллы! И в то время, когда я смотрел на нее, она дико бросилась на палубу и заплакала. Мое сердце зашевелилось во мне… Я видел все, чем она могла бы быть; я понял, каким ангелом руководящая любовь и терпение могли бы сделать ее… и, наконец, я пожалел ее; раньше я ее никогда не жалел!
И теперь многие известные лица светились мне, как бледные звезды в дождевом тумане, — и все лица умерших, все отмеченные неугасимым угрызением совести и скорбью!
Одна фигура угрюмо прошла передо мной в цепях и с гирями из блестящего золота: я узнал в ней моего школьного товарища давно минувших дней; в другой, припадавшей в страхе к земле, я узнал того, кто поставил на карту свое последнее достояние — свою бессмертную душу; я даже видел лицо моего отца, убитое горем, и дрожал из боязни найти среди этих ужасов священную красоту той, что умерла, дав мне жизнь. Но нет, слава Богу, я не видел ее! Ее душа не потеряла дороги к Небу!
Огненный венец сиял вокруг падшего ангела… Он поднял руку… Корабль остановился, и мрачный рулевой недвижимо стоял у колеса. Вокруг нас расстилался залитый огненным светом пейзаж, точно блистательный сон о волшебной стране, и опять неведомая Божья птица запела с такой восторженной нежностью, что могла бы усладить мучающиеся в аду души.
— Вот, здесь мы остановимся! — сказал повелительный голос. — Здесь, где искаженный образ человека никогда не бросал тени. Здесь, где высокомерный ум человека никогда не задумывал греха. Здесь, где безбожная алчность человека никогда не обезображивала красоту и не истребляла лес. Здесь — последнее место на земле, оставленное незапятнанным присутствием человека. Здесь — конец света! Когда эта страна будет найдена, и будут осквернены эти берега, когда Маммона ступит ногой на эту землю — тогда начнется День Суда. Но до тех пор здесь только Бог производит совершенство, ангелы смотрят вниз, неустрашенные, и даже демоны находят покой.
Послышались торжественные звуки музыки, и я, который был, как пленник, закован в невидимые оковы и не мог двинуться, вдруг оказался освобожденным. Сознавая свободу, я все еще стоял лицом к лицу с темной гигантской фигурой моего врага; его светящиеся глаза теперь были устремлены на меня, и своим проникающим в душу голосом он обращался только ко мне.
— Человек, не обманывай себя! — сказал он. — Не думай, что ужасы этой ночи — иллюзия сна или сети видения! Ты бодрствуешь, ты не спишь. Это место — не ад, и не рай, и не пространство между ними; это уголок мира, в котором ты живешь. Поэтому знай отныне, что сверхъестественный мир внутри и вокруг естественного не ложь, но главная действительность. Судьба бьет твой час — и в этот час тебе дано право выбирать своего Властелина! Теперь, волей Господа, ты видишь меня Ангелом; но не забывай, что среди людей я — человек! В человеческом виде я двигаюсь со всем человечеством через бесконечные века: канцлерам и ученым, мыслителям и проповедникам, старым и молодым я являюсь в том образе, какого требует их гордость или порок, и для всех я желанен! Но от чистых сердцем, высоких в вере, совершенных в стремлении я отступаю с радостью, ничего не предлагая, кроме почтения, ничего не прося, кроме молитвы! Таков я есть, таковым я должен вечно быть, пока человек по собственной воле не освободит и не искупит меня! Не ошибайся во мне, но знай меня! И выбирай свое будущее ради истины, а не из страха. Выбирай, и уже не изменяй никогда потом: этот час, эта минута — твой последний искус. Выбирай, говорю я! Хочешь ты служить себе и мне, или только Богу?
Земля, воздух и море вдруг засияли огненным золотом; ослепленный и оглушенный, я был схвачен властными руками, и меня крепко держала какая-то невидимая сила… Яхта медленно погружалась подо мной. Мои губы шептали:
— Бог! Только Бог!
Небеса из золотых изменились в красные, и опять засветились голубым светом… И в этой массе переливающихся цветов я видел образ того, кого я знал как человека, быстро поднимающийся со сверкающими крыльями и поднятым прекрасным лицом, подобно видению света во мраке. Вокруг него толпились миллионы крылатых образов, но он — верховный, величественный, чудесный — поднимался над всеми ими; его глаза, как две звезды, горели восторгом и блаженством. Ошеломленный, едва дыша, я напрягал зрение, чтобы следить за ним, как он летел… И я слышал мелодичный призыв странных нежных голосов отовсюду — от востока до запада, от севера до юга:
— Люцифер!.. Любезный и незабвенный! Люцифер, Сын Утра! Поднимись!.. Поднимись!..
Со всей оставшейся силой я старался следить за исчезающим в выси этим величественным светилом, которое наполняло теперь своим светом весь видимый мир; сатанинский корабль продолжал медленно погружаться… Невидимые руки опускали меня вниз… Я падал, падал в необозримую бездну… Другой голос, неслыханный доселе, торжественный, хотя нежный, громко сказал: «Связать ему руки и ноги и бросить его в самую тьму мира! Там пусть он найдет Мой Свет!»
Я слышал, однако не чувствовал страха.
— Только Бог! — сказал я, погружаясь в пропасть, и вот я увидел солнце, знакомое благотворное светило, светоч Божьего покровительства. Его золотой диск, сияя, поднимался на востоке, выше и выше. Лицо Ангела повернулось ко мне… Я видел тоскливую улыбку… Большие глаза горели бессмертной скорбью… Затем я был брошен вниз и полетел в бездонную могилу ледяного холода.

LXII

Синее море, синее небо! И солнечный свет надо всем! Это я видел, когда, очнувшись после долгого периода бессознательности, я нашел себя на поверхности широкого моря, привязанным к деревянному брусу. Так крепко были связаны мои руки и ноги, что я не мог шевельнуться… И после одного-двух бесполезных усилий двинуться я отказался от попытки и, предоставив себя судьбе, лежал с повернутым кверху лицом, созерцая над собой бесконечную лазурную глубь, тогда как напряженное дыхание моря нежно покачивало меня, точно мать — своего ребенка. Я был один с Богом и Природой; я — несчастный человеческий обломок кораблекрушения, гонимый ветром. Я должен был умереть скоро и несомненно; так я думал, пока волны качали меня в своей огромной колыбели, переливаясь пенящимися струями через мое связанное тело и обдавая мою голову холодными брызгами. Что я мог теперь сделать, приговоренный и беспомощный, чтобы восстановить растраченное прошлое? Ничего! Разве только раскаиваться.
Смиренно и скорбно я размышлял… Мне было дано страшное, еще невиданное испытание в ужасной действительности духовного мира вокруг нас, и теперь я был брошен в море, как бесполезная вещь, я чувствовал, что короткое время, оставленное мне для жизни в этой сфере, было в самом деле «последним искусом».
Вопрос, казалось, гремел в моих ушах… Содрогаясь, я глядел направо, налево и видел собравшуюся толпу лиц, бледных, задумчивых, изумленных, угрожающих и молящих; они теснились вокруг меня со сверкающими глазами и беззвучно шевелящимися губами. И в то время, когда они смотрели на меня, я увидел другой призрак — изображение самого себя.
Бедное хрупкое создание, жалкое, невежественное и ограниченное в способностях и уме, однако исполненное странного себялюбия и еще более странного высокомерия. Каждая подробность моей жизни была неожиданно представлена мне, точно в магическом зеркале, и я читал свою собственную хронику жалкой интеллектуальной гордости, вульгарного честолюбия и еще более вульгарного тщеславия, я познал со стыдом мои несчастные пороки, мои дерзости и кощунство; и во внезапном сильном отвращении к моим недостойным существованию, натуре и характеру я обрел и голос, и слова.
— Только Бог! — с жаром крикнул я. — Скорей уничтожение от Его руки, чем жизнь без него. Только Бог! Я выбрал!
Мои слова страстно звучали в моих собственных ушах… Темные вспыхивающие крылья поднялись массой вокруг меня, переливаясь тысячами изменяющихся цветов… И на лицо моего мрачного врага упал небесный свет, как улыбка зари. С благоговением и страхом я взглянул вверх… И там увидел новое и еще более чудесное сияние: светящаяся фигура вырисовывалась на небе в такой красоте, в таком ярком блеске, что я подумал, что само солнце поднялось в образе Ангела с радужными крыльями. И с озаренного неба прозвенел серебристый голос:
— Поднимись, Люцифер, Сын Утра! Одна душа отвергла тебя — один час радости дарован тебе! Поднимись!
— Если б я смел после жизни, исполненной отрицания и богохульствования, возвратиться к Христу! — сказал я.
Глубокий чарующий мир мало-помалу заставил меня забыть мою беспокойную совесть, мою страдающую душу, мое большое сердце, мою усталую мысль. Глядя на ясные небеса и сияющее солнце, я улыбнулся; и, совершенно предав себя и свои страхи Божественной Воле, я прошептал слова, которые спасли меня в пылу мистической агонии: «Бог только! Что бы Он ни дал в жизни, в смерти и после смерти, есть наилучшее!»
И, закрыв глаза, я предоставил свою жизнь тихим волнам, и, с теплыми лучами солнца на моем челе, я уснул.

***
Я проснулся опять с содроганием и криком; веселые и грубые голоса звучали в моих ушах; сильные руки были заняты развязыванием веревок, которыми я был скручен… Я находился на палубе большого парохода, окруженный группой людей, и свет от заходящего солнца огнем заливал море. Вопросы посыпались на меня… Я не мог отвечать им, потому что мой язык был сух и покрыт пузырями… Поднятый на ноги крепкими руками, я не мог стоять от истощения. Тускло и со слабым страхом я озирался вокруг себя: был ли этот большой корабль с дымящимися трубами и полированными машинами другим дьявольским судном? Слишком слабый, чтобы найти голос, я делал немые звуки ужасного вопроса…
Широкоплечий, грубоватый на вид человек выдвинулся вперед; его острые глаза глядели на меня с состраданием.
— Это английский корабль, — сказал он. — Мы идем в Саутгемптон. Наш рулевой увидел вас, когда вы плыли перед носом корабля; мы остановились и послали спасательную лодку. Где вы потерпели кораблекрушение? Никого больше из экипажа на воде нет?
Я смотрел на него, но не мог говорить. Самые странные мысли теснились в моем мозгу, понуждая меня к безумным слезам и смеху. Англия! Слово прозвучало для меня музыкой. Англия! Маленькое местечко в маленьком мире, наиболее любимое и чтимое всеми людьми, кроме тех, кто завидует его достоинству. Я сделал какой-то жест — радости или изумления, я не знаю. Если б я даже был в состоянии говорить, я ничего не мог рассказать окружавшим меня людям, чему бы они могли поверить или понять… Затем я повалился назад в сильном обмороке. Они были добры ко мне, все эти английские матросы.
Капитан уступил мне свою каюту; пароходный врач ухаживал за мной с рвением, к которому его побуждало любопытство узнать, откуда я, и какое именно бедствие случилось со мной. Но я оставался нем и лежал, безжизненный и слабый, на своей постели, благодарный за оказываемый мне уход так же, как и за временное истощение, лишающее меня речи. Я был спасен, мне были даны другие шансы на жизнь, и я знал — почему. Я был теперь поглощен страстным желанием восстановить растраченное время и делать добро там, где до сих пор я ничего не сделал!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59