Но теперь он увидел, что это “Летучая мышь” — индеец, возглавлявший наступление. Индейцы замедлили ход, растерялись, загалдели; тут майор снова прокричал “Пли!”, и залп сотряс их, раскидал всадников, перепугал лошадей, разбил их ряды. Они рассеялись по острову и бросились прямо через реку, туда, откуда пришли.
Солдаты быстро перезарядили ружья и прокричали “ура”. Раненые лошади жалобно ржали. Раненые солдаты стонали. По всему острову слышался металлический звон: это вкладывали пули в магазины, щелкали затворами, снова готовили ружья к бою. Над ними плыл пороховой дым. Календар посмотрел на упавших всадников впереди, чтобы убедиться, что никто из них не подползет к нему сквозь траву. Он облизнул губы.
— А лучше сражаться они могут? — услышал он позади голос майора и, обернувшись, увидел, что знакомый ему разведчик покачал головой. Потом он сказал, что за все годы, проведенные здесь, он не видел наступления, равного этому. По всем статьям от колонны должно было остаться мокрое место. Их спасло только то, что “Летучая мышь” сейчас плавает в реке. Если бы он был жив, ничто не сломило и не остановило бы индейцев.
Некоторые солдаты утверждали, что это именно их пули сразили главного врага. Календар не спорил. Он знал точно, чей это был выстрел, и не считал нужным ввязываться из-за этого в ссору. Позже, когда они поднялись и осматривали тела в реке, Календар подошел к “Летучей мыши” и перевернул его, чтобы взглянуть, как прошла пуля: прямо в основание позвоночника, потом вверх и вышла из груди. Не было сомнений, что его убил он. Календар снова перевернул тело в воде лицом вниз: вода покраснела от крови; его головной убор весь промок и почти утонул. Кто-то из солдат чуть позже схватил его. Один раненый индеец рассказывал, что их вождь не собирался участвовать в сражении. А его головной убор обладал какой-то магической силой, которая делала его неуязвимым в бою. Но магия была связана с определенным табу, которое он нарушил.
Чтобы очиститься, “Летучей мыши” нужно было много времени, и он не стал бы сражаться, если бы вождь другого племени, который ему завидовал, не оскорбил его в присутствии соплеменников. Индеец рассказывал долго и интересно, и Календару хотелось поделиться его рассказом с Райерсоном, но он не смог этого сделать. Вскоре после того как наступление было отбито, он овладел собой и чувствовал себя в достаточной безопасности, чтобы поминутно не озираться, он подполз к Райерсону и увидел, что один из кавалеристов склонился над ним, потому что тот был ранен. Рана сильно кровоточила. Возбуждение мигом покинуло Календаря. Он подполз к Райерсону, обнял его и пытался заговорить. Хотя глаза его несколько раз мигнули, и, казалось, он даже узнал его, Райерсон так и не произнес ни слова, а просто потерял сознание. И как бы это ни было несправедливо, умирал весь день и всю ночь. Кален-дар не отходил от него, сжимал его в объятиях и плакал. Поэтому он и не стал разбираться, кто убил индейца. Горе переполнило сердце, где не осталось места ни для злости, ни даже для гордости.
Индейцы не ушли. Но они не стали больше наступать, а начали осаду лагеря. Все лошади кавалеристов были убиты. Второй командир, лейтенант Бичер, тоже погиб, и именно в его честь потом назвали остров. Майора еще дважды ранили — у него была оцарапана голова, и пуля попала в бедро около артерии. Он лежал четыре дня, пока не решил, что нужно извлечь пулю, но их врача тоже убили, а никто не решался делать операцию. Наконец майор велел двоим солдатам подержать его ногу, достал из переметной сумы бритву и вытащил пулю сам. Только в этот миг, глядя на майора, Календар забыл о Райерсоне. Все остальное время он ходил как в тумане, наблюдая, как в ночь после гибели “Летучей мыши” майор отрядил двоих пеших солдат за подкреплением. Они, надев мокасины и идя задом наперед, чтобы их следы были похожи не следы индейцев, крались по острову. Через две ночи майор послал еще двоих, зная, что они будут идти ночью и прятаться днем. Через неделю явилась колонна подкрепления и прорвала осаду, а солдаты к тому времени съели все свои припасы и стали жарить разлагающееся мясо лошадей. Майор сидел, прислонившись к дереву, чтобы дать ноге покой, и читал книгу, которую взял с собой, — “Оливер Твист”. Солдаты закричали “ура”, увидев, как через ущелье движутся первые кавалеристы, и, вскочив на ноги, стали размахивать рубашками и стрелять в воздух. Майор велел им беречь заряды. К тому времени всех убитых похоронили; остров был слишком мал, поэтому пришлось вырыть им братскую могилу; убитых индейцев, лежавших в реке и у реки, оттащили на другой берег и сожгли. А Календар долго сидел у братской могилы, где похоронили Райерсона, сжимая в руках-ружье и пистолет; рядом с ним лежали переметные сумы Райерсона, которые он уже обшарил в поисках имени или адреса, которые помогли бы ему связаться с сестрой погибшего. Но там ничего не было.
Глава 59
— Убери свою задницу.
Поначалу Прентис не понял, к кому это относится. Они остановились на ночь, разбив лагерь под крутой и обрывистой горной грядой. Место было выбрано удачно: с одного фланга они были прикрыты, рядом нашли воду и кусты, чтобы развести костры. Горы находились к востоку от них. На западе садилось солнце, но поскольку открытое место оставалось только там, его лучи еще освещали лагерь. И вечер начался хорошо, все были в благодушном настроении, несмотря на то, что скакали целый день; кавалеристы переговаривались, обхаживали и кормили лошадей, привязывали их. Несколько человек, насвистывая, расстилали одеяла, другие разжигали костры и усаживались перед ними — полюбоваться огнем и пожарить мясо и хлеб.
Календар был наверху, на горе, осматривая местность. Он вернулся, сел у костра, и Прентис присоединился к нему. Они налили себе кофе и стали пить. Старик не брился несколько дней, на лице появилась седая, жесткая щетина, которая сильно старила его; он поставил кружку, свернул себе цигарку и вдруг заговорил, опершись о камень рукой, в которой держал спичку. Прентис не понял, к кому старик обращается. Несколько солдат, которые сели неподалеку от них, тоже удивленно переглянулись. У Прентиса внутри все перевернулось: что, если старик обращался к нему? Все молчали. Он посмотрел на старика, который сидел со спичкой в руке, выпятив челюсть и глядя в огонь. Дело было даже не в том, что он не понял, к кому старик обращается, просто он никогда не слышал, чтобы тот говорил таким тоном. Нет, слова-то были вполне обычными, и каждый при случае произносил их, включая старика. Но он произнес их каким-то нечеловеческим голосом, почти проревел, как будто выталкивал звуки из глубины глотки, выворачивая их из гортани.
— Да-да, ты, — прорычал старик. Желваки у него так и ходили. Он медленно поднял глаза на солдата, сидевшего напротив. — Ты знаешь, что я к тебе обращаюсь. Я сказал тебе: убери свою задницу.
Парень неловко заерзал, подняв руки.
— Послушай, ей-ей…
— Эй, — сказал старик. — Я тебе говорю. Ты что, не слышишь, что я разговариваю с тобой? — Он повернулся. — Что это ты, черт побери?
Там стоял индеец, один из апачей, которых майор взял проводниками, и только теперь, когда Прентис подумал об этом, он понял, что кто-то подошел к ним со спины. Он посмотрел на индейца, который стоял довольно-таки близко, но не настолько, чтобы можно было до него дотронуться. Он был невысокого роста, может быть, пяти футов десяти дюймов, но подтянутый и жилистый, темнолицый, с широкими скулами и длинными волосами, свисающими из-под шапки кавалериста. Одежда на нем была отчасти индейская, отчасти солдатская: мокасины, уставные штаны цвета хаки, песочного цвета пеньковая сорочка, болтающаяся вокруг талии, плетеный пояс, с одного бока автоматический пистолет в кобуре, на шее желтый полотняный платок. Он твердо стоял на ногах, слегка отклячив зад, коротконогий, длиннорукий, вроде бы раскованный, но в то же время державшийся настороже; срезанный подбородок, худое лицо и широкие скулы. Он не двинулся с места и не сказал ни слова, только смотрел на старика, и его глаза были почти неправдоподобно глубокими и темными. Как будто бездонные. “Ну, и что дальше? — казалось, говорят они. — Долго будут длиться эти игры?” Старик отбросил папиросу и спичку и, повернувшись еще больше, встал лицом к парню.
— Я тебя спрашиваю… Ты что, не слышал, что я к тебе обращаюсь? Проваливай.
Индеец не двинулся с места.
— Что ты делаешь за моей спиной? Что ты вынюхиваешь, чего пялишься?
Индеец наклонил голову набок и пожал плечами. Он как будто интересовался, кто еще примет участие в разговоре. Затем пристально взглянул на старика. Лицо у того посерело, исказилось, щетина встала дыбом.
Прентис никогда не видел его таким страшным.
— Ну ладно, — произнес старик. — Больше я ничего говорить не собираюсь. — Он положил руку на кобуру с пистолетом.
И тут что-то произошло. Электрический разряд — именно так Прентис потом назвал случившееся. Как прикосновение к неизолированному проводу. Старик сказал что-то быстрое и резкое на языке, которого Прентис никогда раньше не слышал, очевидно, на языке апачей. Индеец не шелохнулся, но в нем что-то изменилось; он весь подобрался, как будто змея, свернувшаяся кольцами. Основная перемена отразилась в его глазах. Они, казалось, сузились. Не сильно, но заметно. А потом индеец ответил на том же языке, тихо и медленно. Такого красивого мужского голоса Прентис раньше не слышал. Потом снова заговорил старик; он произнес почти ту же фразу, что и вначале, только с каким-то небольшим отличием, и, казалось, говорил он немного дольше. И вдруг индеец кинулся на него. Его движения были быстры, как у гремучей змеи. Прентис и моргнуть не успел, как индеец уже выхватил нож откуда-то из-за спины и чуть не вонзил его старику в живот.
А старик, очевидно, ждал этого. Определенно ждал; он внезапно увернулся вбок, отступил назад и, вытянув здоровую руку, ухватил индейца за запястье. Движения его было таким ловкими, что казались хорошо отрепетированными. Теперь старик изогнулся, вытянул ногу и, подставив ее под лодыжку индейца, попытался свалить его на землю. Наконец тот упал. Старик выкручивал ему запястье все сильнее, так, что индейцу пришлось перевернуться, чтобы заставить его ослабить хватку. Нож выпал, индеец поднялся на ноги, а старик, все еще держа за запястье, рванул его к себе, снова опрокинул на землю и подставил колено под его лицо. От удара о колено голова индейца мотнулась вверх. Глаза у него на миг закатились, кровь потекла изо рта и носа, он упал к ногам старика. Календар отпустил индейца, затем протянул руку, схватил его за горло и потянул вверх. До того мига Прентис не осознавал физической силы и роста старика; с искаженным от усилия лицом он полностью оторвал индейца от земли, вздернул его вверх одной рукой, так что индеец почти стоял, только ноги его не касались земли, ион висел, дрыгая ногами. Старик потащил его вперед, ударил о скалу, прижав его к ней так, что тот не мог шевельнуться. Глаза индейца вылезли из орбит, они уже ничего не видели. А старик не ослаблял хватки; тяжело дыша, он сжимал его горло.
Только тогда другие солдаты начали двигаться: они были так захвачены событиями, что только сейчас отреагировали на происходящее и стали кричать старику, чтобы он отпустил индейца, кинулись к нему, схватили его за руки. Старик продолжал сжимать горло индейца. Как будто он прирос к месту. Его толкали, тянули, старались разжать пальцы, но все напрасно.
— Хватит, черт подери! — сказал кто-то из солдат, и его голос привел Прентиса в чувство. До этого он сидел и широко раскрытыми глазами смотрел, как старик поднимает индейца над головой, держа его за горло, как тот висит в нескольких дюймах от земли и дергается; смотрел, пораженный силой старика, даже восхищенный ею, но сейчас он пришел в себя и испугался, вскочил, подбежал к Календару, сам того не желая, подошел сзади и обхватил старика вокруг груди. Грудная клетка Календара была такой широкой, что руки Прентиса едва сошлись на ней. Сцепив руки, он сжал их что было сил. Ему все время было страшно. Поначалу грудь старика не поддавалась. Потом старик выдохнул воздух, его мышцы расслабились, и Прентис сжал еще сильнее, не давая ему глубоко вздохнуть. Потом старик снова выдохнул, но Прентис не отпускал его, так что тому стало трудно дышать. Он изо всех сил попытался стряхнуть Прентиса. В это время несколько человек тянули старика за руки, пытались разжать его пальцы. Прентису казалось, что вокруг него все кричат. Старик прерывисто дышал, и Прентис попробовал сдавить его еще крепче. Теперь старик вырывался, извивался, задыхался; внезапно он отпустил глотку индейца и, вытянув здоровую руку, расшвырял всех вокруг. Некоторое солдаты попадали. Другие отшатнулись. Прентис продолжал держать его, потом отпустил и повалился на траву. Лежа, он смотрел на старика, который стоял, вытянув одну руку, полусогнув пальцы, словно когти, и злобно оглядывался кругом; его широкая грудь вздымалась, глаза покраснели, казалось, он вконец утратил человеческий облик, а больше был похож на старого загнанного медведя или на великана, отгоняющего слабосильных людишек, которые охотятся за ним. Он стоял так, с диким выражением лица, и озирался вокруг. Внезапно он произнес:
— Не трогайте меня. Попробуйте подойти, убью. Он ни к кому не обращался. Прентис даже не был уверен, знал ли старик, что и он выступил против него. Но он не мог превозмочь страха перед случившимся, он был ошарашен поведением старика, боялся его реакции. Прентис почувствовал к Календару жалость, ему захотелось встать и сказать: “Послушайте, черт возьми, я извиняюсь”, но старик уже удалялся от них. Он прошел сквозь толпу и был уже довольно далеко. Остальные кинулись к индейцу, стали похлопывать его по плечам, поднимать, пытались заставить говорить, дышать, показать, что он жив, и индеец наконец издал хриплый гортанный звук, тяжело задышал, лицо его стало приобретать нормальный цвет. На шее виднелись отметины, но было ясно, что с ним ничего страшного не случилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25