Футболкой с тигром, разинувшим пасть, на которого Валька поглядывал с надеждой, как на телохранителя. Или секретом, или хоть самой маленькой новостью. Это выделяло его и вроде бы возвышало над окружающими. Разжигая любопытство собеседника, он таинственно переминался с ноги на ногу, будто пританцовывал: а ну-ка догадайся, а ну-ка узнай!
Я схватил нагло переминавшегося Вальку за узкие, костлявые плечи и притянул к себе:
- Где она погибла? Говори!
- Я же сказал: между небом и землей. На крыше!
- На какой крыше!
- Нашего дома.
- Откуда ты знаешь?
- Откуда! Она училась с моим отцом...
Мама готовила на кухне диетический бульон для Надежды Емельяновны. Диете и режиму она придавала большое значение. Весь дом знал от мамы, как надо питаться, двигаться и дышать, чтобы не вступать в конфликт с организмом.
От имени нашей семьи придерживаться всех этих правил должен был я.
- Я буду здорова, если будешь здоров ты! Считай, что стараешься ради своей единственной матери.
Она часто ставила меня в безвыходные условия.
- Ты очень возбужден, - глядя в кастрюлю, сказала мама. - Чувствую по дыханию.
- Беседовал с Валькой Гнедковым...
- Сильнодействующий раздражитель!
- Он сказал, что Таня Ткачук погибла не на войне. А на крыше.
- На крыше тоже была война. - Мама оторвалась от диетического бульона. - Она сбрасывала зажигалки и была смыта... взрывной волной. Если бы не она, мы бы с Валькиным отцом могли задохнуться в бомбоубежище. Два соседних дома сгорели дотла. Теперь на их месте сквер.
- А Валька ехидничал, пританцовывал... Может, вернуться во двор и вмазать ему как следует?
Мама покачала головой:
- Победи его мирными средствами. Что у тебя в руках? Письма?..
- Старые, еще довоенные. Я пообещал Надежде Емельяновне найти бывших мальчишек, которые присылали их Тане. Узнать о них: где живут и кем стали. А как узнать - сам не знаю. Обратных адресов нет. Имен и фамилий тоже.
- Всего три письма? - удивилась мама.
- Да что ты! Весь стол завален... Но эти обещали пожертвовать ради Тани жизнью.
- Закономерно. И справедливо! - сказала мама. - Это была самая красивая девочка во всей школе. Может быть, и в районе! Как встречу начинающих красоток, обязательно с Таней сравниваю. Нет, не тянут! Я была на полтора года моложе... Увижу, бывало, ее - на корточки приседаю. А что делалось с мальчишками, воображаешь? Они и приседали и вскакивали... Одним словом, непременно себя в ее присутствии проявляли.
- И наш Андрюша?
- Тоже старался. Но особенно проявил себя потом... после... Как только она погибла, на фронт ушел. Ему едва семнадцать исполнилось. Мог бы год подождать. А знаешь, что такое год на войне? Но Андрюша и одного дня ждать не хотел.
- Значит, он, может быть, из-за нее... и погиб?
- Я могла бы так думать. Но не хочу!
Мама вытерла полотенцем руки, взяла конверты и долго разглядывала их, то приближая к глазам, то удаляя от глаз, точно это были картины.
- Довоенные штемпели, - сказала мама. - Другой шрифт. Все по-иному... Так и вижу на плите примусы вместо конфорок! - Мама вернулась к современности и выключила газ. - Как же ты будешь искать?
- Надо, я думаю, прочитать письма и по их содержанию...
- Тебе, что ли, писали? - перебила она.
- А как же тогда?
- Есть живые свидетели. - Она задумалась, накрутила на палец свою мальчишескую челку. - Вернее, свидетельница.
- Она сможет определить?
- Сможет. По инициалам... И, безусловно, по почеркам!
- Через столько лет? Ну, это ты...
- Сможет! Андрюша говорил: "Екатерину Ильиничну не обманешь. Она каждого из нас по почерку знает: в прямом и переносном смысле".
- Кто это?
- Их классная руководительница. Живет близко... Через дорогу. Прогуливается по вечерам, вышагивает по переулку согласно моим предписаниям. Чтоб не вступать в конфликт с организмом! Помню, какой она молодая была... Уже тогда в характерах разбиралась. Сама ученикам прозвища придумывала. Ничего себе? И всегда снайперски точно! Так приклеивала, что если владельцу прозвище и не нравилось, отодрать было невозможно.
- А как она Андрюшу прозвала?
- Горнистом.
Я сравнивал фотографию на стене с женщиной, которая стояла рядом.
- Величественно я выглядела, не правда ли?
- Выглядели, - ответил я с детской прямолинейностью, которую не всегда умел вовремя обуздать.
- У нас с тобой родственные манеры, - сказала Екатерина Ильинична. - Я тоже не подвергаю фразы предварительной обработке.
- Мой дядя рассказывал...
Она перебила:
- Знаешь, как Андрюша именовал меня? Прости, но дядей я его называть не могу.
- И я... первый раз назвал.
- Он именовал меня классной руководительницей. Делал ударение на первом слове - и оно становилось оценкой. Теперь руководить некем. А я привыкла!
Лицом она была не вполне такой, как на фотографии, а фигура осталась по-прежнему властно прямой, статной. Голосом она обладала густым, не потрескавшимся от времени. Все в ней было добротно и ладно. И лишь цвет лица был серовато-увядшим.
- Классная руководительница - это был мой чин, - продолжала Екатерина Ильинична. - А было еще и прозвище... Екатерина Великая! Эпитет мне льстил. Но в сочетании с именем... получилось нечто самодержавное. И я отучила так меня называть! Пожертвовала уроком своей родной математики и совершила небольшой экскурс в историю. Я нарисовала такой портрет царицы Екатерины, что сравнивать меня с ней стало попросту неудобно.
Заметив, что я уставился на косу, Екатерина Ильинична объяснила:
- Прежнюю прическу свою я разрушила много лет назад с той же высокой целью: чтобы не походить на представительницу свергнутого самодержавия.
- Я слышал, вы сами придумывали ученикам прозвища?
- Считала это разумным. "Раз уж прозвища неизбежны, надо их держать под контролем, - решила я. - А еще спокойнее - сочинять самой!" Ты согласен? Я слушаю... Отвечай.
Дожидаясь моего ответа, она подошла к старинному зеркалу с паутинными трещинками и стала всматриваться в свою фигуру, в свое лицо.
- А почему вы моего дядю прозвали Горнистом?
В ее присутствии я второй раз произнес слово "дядя".
- Горнистом? Не потому, что он играл на горне. Нет... Слуха у него не было.
- Как у меня!
Мне хотелось чем-нибудь походить на дядю-героя.
- Иногда я хитрила, - созналась Екатерина Ильинична, все еще не отходя от зеркала. - Придумаю ученику прозвище, которому надо, так сказать, соответствовать, - и наблюдаю, как он, бедный, хочет до него дотянуться. Посвящаю тебя в некоторые тайны педагогической лаборатории! Но Андрюше дотягиваться было не надо: он полностью соответствовал своему званию.
- В чем именно... соответствовал?
- Без нужды не горнил, а только если следовало предостеречь или объявить тревогу: человек в беде, человек в опасности! Тут он не медлил... Сколько ему доверяли тайн! Но сам в тайники не лез. Никогда!.. Деликатнейший был Горнист. И горнил осторожно, чтобы не оглушить окружающих. Андрей Добровольский... Попросят у него нарядную куртку, чтобы Таню в кино пригласить, а он заодно и свитер свой предлагает. Хоть сам был влюблен... Попросят первый том "Графа Монте-Кристо", а он оба несет. Безотказный был парень!
- Не умел говорить "нет"?
Она подошла ко мне:
- Откуда такие сведения? Он не любил говорить "нет". Но это не значит, что не умел. Помню, одного своего одноклассника он беспощадно (я не оговорилась, именно беспощадно!) лупил по щекам и приговаривал: "Нет! Нет! Нет!.."
- Лупил?! Мой дядя?
- Лупил не дядя. Лупил один юноша, честный и смелый, другого бесчестного и трусливого.
- Но кого же он... бил?
- Тебя сейчас только это интересует? Вместо ответа сама задаю вопрос: зачем ты явился? Я слушаю... Отвечай...
Эти ее "я слушаю"... "отвечай", которые она, конечно, перенесла в квартиру из школьного класса, заставляли ощущать себя отвечающим у доски.
Она вновь подошла к зеркалу с паутинными трещинками. Оттянула платье на талии.
- Неделю назад ушивала... Но надо еще ушить: опять похудела. Со здоровьем, стало быть, так себе. Мне предстоит неприятная операция. Вернусь ли я сюда из больницы и буду ли по вечерам дышать свежим воздухом - сие неизвестно. Поэтому ты торопись - приступай к своему делу.
Ожидая ответа у доски, учителя часто отводят глаза в сторону или опускают их в классный журнал, чтоб не вводить в смущение ученика. Екатерина Ильинична с той же целью обратилась к старинному зеркалу.
- Я был у Таниной мамы. У Надежды Емельяновны...
Екатерина Ильинична резко оторвалась от зеркала:
- Сам зашел или она позвала?
- Я ей лекарства принес.
- Тоже Горнист? - Она посмотрела на меня с уважением. - Это прозвище может стать в вашей семье потомственным!
Екатерина Ильинична оставила платье в покое и махнула рукой:
- Чего о себе беспокоиться? Стыдно мне беспокоиться: я Таню в четыре раза пережила. В четыре!.. Как выглядит Надежда Емельяновна?
- Мама жалуется, что она лечиться не хочет. Лекарства не принимает.
- Можно понять... - Екатерина Ильинична спохватилась: - Этого ты не слышал! Договорились?
- Не слышал.
- Я бывала у нее. Очень давно... Не находила слов утешения. Начинала рассказывать, какая Таня была замечательная, - и только сильней растравляла... Последний раз, помню, поздоровалась и попрощалась, а все остальное время молчала. Потом она надолго уехала куда-то к сестре. Значит, вернулась?
- Она мне три письма дала. Вот они... Просила узнать, где эти ребята и почему не заходят. Обещали ради Тани жизнью пожертвовать!
Я протянул Екатерине Ильиничне поблекшие, морщинистые конверты. Она надела очки, стала осторожно вынимать письма и одно за другим читать. Она читала так долго, что я спросил:
- Буквы стерлись?
- Ничего не стерлось. Буквы все те же... Те же! Ты понимаешь? Те же, которыми они писали контрольные за партой и на доске мелом. Не заходят, говоришь? Как же они могут зайти, если обещали жизнью пожертвовать?
- Они все... погибли? - недоверчиво спросил я. - Все трое?
- Не трое! Их миллионы погибли... А буквы все те же! - Она помолчала. "С.Н." Это Сережа Нефедов. Он! Не сомневаюсь... Художественная была натура! Цветы на подоконниках разводил. Бывало, после уроков по шесть портфелей тащил: освобождал девчонок от физических напряжений. Он им и каблуки приколачивал, если отрывались во время танцев. И только один человек в классе называл его за это "бабьим угодником". Только один... А как эти мальчики танцевали! Целомудренно, чисто... Моя педагогическая бдительность от бездействия притуплялась. Сережа Нефедов... Он и рисовал хорошо! Екатерина Ильинична что-то вспомнила. И, утратив вдруг статность и властность, заспешила, засуетилась. - Ну да... У меня есть его картина: "Неизвестная с портфелем". Таню изобразил... Он и чувства свои изобразил в письме живописно! А вот картина. Посмотри. Узнаешь?
- В жизни она лучше была, по-моему.
- В жизни была лучше, - согласилась Екатерина Ильинична. - Лучше, чем все они были в жизни, вообще быть невозможно! - Внезапно и голос ее потерял свою "стать". Он начал спотыкаться, падать, вновь подниматься. Она возражала кому-то... кого не любила: - Идеальных не существует? Они были идеальными... Были. Все трое! "Мало прожили, потому и были! - скажете вы. - Не успели еще увернуться от идеалов! А я знаю, что они, сколько бы ни прожили, не уворачивались бы. Знаю... И никто меня не собьет! - На ее серовато-увядшие щеки пробился румянец. Письма в руках дрожали, как от озноба. - "В.Б." Это Володя Бугров... У меня сохранилась его тетрадка. Он решал в ней задачки, которых я лично решить не могла. - Екатерина Ильинична стала обеими руками перебирать бумаги в ящиках письменного стола. Нашла тетрадку. И положила рядом с картиной. - Только один человек в классе называл его "телеграфным столбом": дескать, прямолинеен. А в чем заключалась эта прямолинейность? Говорил правду... Считал, что если производственные и спортивные нормы надо выполнять, то уж человеческие тем более! Всегда в очередь становился, никого не расталкивал, а оказывался все равно впереди. Академиком был бы... Сколько будущих академиков не дожили даже до института!
Она вновь начала спорить с кем-то отсутствующим:
- Прямолинеен?.. На контрольных во все концы класса спасательные круги раскидывал. Я старалась не замечать: зачем мешать спасению утопающих? - Она обратилась ко мне: - Этого ты не слышал. Договорились?
- Не слышал.
- Нет идеальных? А мои мальчики? А мои ребята?! Вот написано: "С". Это Саша Лепешкин. Стеснялся своей фамилии: одной буквой отметился. Маленьких обожал! И этого тоже стеснялся: украдкой, за школой, первоклассников на санках катал. Мама его уборщицей в школе работала. Так он, бывало, за нее после уроков полы мыл. Этого не стеснялся! Девчонки идут... сама Таня идет, а он моет, трет. Ведра таскает... Жили они скромно - и дома у них было все самодельное: приемник, шкафы, табуретки. Ему-то Андрюша свою куртку со свитером и давал. Нет идеальных? А Саша Лепешкин! Только один человек в классе назвал его "поломойкой". Только один...
- Кто это, Екатерина Ильинична?
- Тот, которого Андрюша отхлестал по щекам. Ладно уж... Поскольку мне предстоит операция с неизвестным исходом, я расскажу тебе. Ты, в конце концов, должен знать. Тем более что этот самый "один в классе" живет с тобой рядом.
- Гнедков? - тихо угадал я.
- Трагический парадокс заключается в том, что и те трое тоже жили на разных этажах твоего дома. И все трое погибли, а он... Встречала его на улице. Кидался с риском для жизни через дорогу, заглядывал в глаза: Валька его учился у меня в классе. Вот уже года три не кидается и не заглядывает: я ведь на пенсии.
- А за что Андрюша его... по щекам? За "бабьего угодника" или за "поломойку"?
- За это Андрюша делал ему внушение. Мягко предупреждал. Гнедков клялся, что больше не повторит, залезал своими словами в доверчивую Андрюшину душу: "Ты мне веришь?" Андрюша, как ты знаешь, не любил говорить "нет". И отвечал: "Ну ладно, последний раз!"
- А потом все-таки бил по щекам?
- В тот день Гнедкова не бить, а убить можно было.
- За что?!
- За то, что Таня погибла.
Екатерина Ильинична властным движением усадила меня на диван:
- Говорят: "В ногах правды нет". Еще одна странная поговорка.
1 2 3 4