..
Он глотнул вина, как воды, и спросил без всякого интереса:
- Вы в команде Мухина работаете?
- Да.
- Давно?
- Год.
- А до этого где работали?
- На телевидении. В Москве.
- Из Москвы в Сибирь?! Эк вас угораздило!..
- Работа такая.
- Белоярск - город сложный. Один алюминиевый комбинат чего стоит.
- Вы там были?
- Инна Васильевна, я читаю газеты. Про алюминиевые войны только ленивый не
написал.
Она улыбнулась:
- Это точно.
Девяносто процентов того, что на-гора выдавала пресса, Инна придумывала
сама. Нет, не писала, а именно придумывала. И про войны, и про “хороших и плох
их” парней, и про директоров заводов, и “хозяев города”.
Это была ее собственная война, почти карманная.
Кто-то воюет, стреляя из “Калашникова”. Кто-то воюет, придумывая сюжеты.
- А как вы из Москвы попали в команду Мухина?
- Это долгая история, Александр Петрович. Мухин - умный человек и умеет цен
ить преданных людей, а я однажды ему помогла.
- Вы помогли губернатору края?!
- Ну да. И он предложил мне работу. Я согласилась.
Тут она вспомнила про джакузи, в которую вода как пить дать налилась два ч
аса назад, и кинулась в ванную, некрасиво подхватив полы длиннющего хала
та и чуть не свалив со столика свой бокал.
Ванна оказалась умнее Инны - она налилась до какой-то там отметки и автома
тически отключила воду.
Вода уже остыла, сидеть в ней было нельзя.
И тут ей так жалко стало себя, своей жизни, которая кончилась сегодня, когд
а Виктор вытащил из их общего гардероба свою куртку, и этой горячей воды, в
которой ей не удалось посидеть, и ужина, который пришлось делить с незнак
омым человеком, и этого вечера, когда по-хорошему следовало бы выть и ката
ться по полу, а она почему-то ведет светские, никому не интересные беседы,
что, присев на краешек ванны, она вдруг заплакала - громко, навзрыд.
Она рыдала довольно долго - никто не шел из гостиной утешать ее, видно, гос
ть опять принялся рассматривать стены и очень увлекся этим занятием.
Потом она открыла золотую пробку, и вода стала с шумом уходить из ванны - И
нна почему-то была уверена, что так же, в канализацию, утечет ее жизнь, вся, д
о капли, и больше уж ничего не останется.
Потом она перестала рыдать - когда в ванне не осталось больше воды, - подня
лась, не глядя вытерла лицо и побрела в гостиную, уверенная, что Александр
Петрович, как человек деликатный, давно уже покинул ее “приют”.
“Он покинул гостеприимный приют” - так писали в романах про герцогов и гр
афов. Гостеприимный приют, как правило, помещался в замке, а сам герцог или
граф помещался верхом на лошади, а вокруг бушевала метель...
Додумать до конца она не успела, потому что Александр Петрович, вовсе не п
окинувший “приют”, появился откуда-то сбоку, взял ее за руку, повернул к се
бе, посмотрел внимательно и даже как будто сердито, а потом поцеловал, и це
ловал ее долго и со вкусом. От изумления она даже слегка пискнула - никто н
е целовал ее уже лет сто или двести, - но он не обратил на ее писк никакого вн
имания.
Очень быстро они оказались на диване в гостиной, а потом в светелке, на пыш
нотелой кровати, а потом в джакузи, куда заново налилась вода, а потом опят
ь на диване.
Почти никаких слов. Только одно огромное чувственное изумление - такое о
громное, что оно нигде не помещалось, лезло наружу, словно таращилось на н
их.
Что это за мужик?!. Откуда он взялся?!. Что она делает с ним на диване в гостин
ой?!
Десять лет она была “верной женой” - и на второй день после развода угодил
а в постель с незнакомым человеком, о котором ничего не знает, кроме того,
что зовут его Александр Петрович, и еще того, что он тоже когда-то там разв
елся!..
Десять лет она не знала никаких мужчин, кроме собственного мужа, который
вчера... нет, сегодня забрал из ее гардероба свои вещи. Десять лет не знала, а
теперь оголтело занимается любовью на казенном диване - и даже толком не
понимает, с кем!
Они уснули очень поздно - или слишком рано - поперек пышнотелой кровати, по
тому что ни у нее, ни у него не было сил переползти и лечь нормально.
Ей показалось, что она совсем не спала, - только что в последний раз он отпу
стил ее, поцеловав напоследок, - но что-то свербело в ухе, и она с трудом разл
епила веки и поняла, что за окнами утро, что ее любовник крепко спит, свеси
в до ковра волосатую смуглую руку, а у нее в сумке звонит телефон.
Кое-как она поднялась, и, шатаясь, пошла искать сумку, и долго искала, тихо и
жалобно ругаясь себе под нос, и наконец нашла.
- Да.
Ее собственный голос был хриплым и низким - голос женщины, которая всю ноч
ь напролет занималась преступной любовью.
- Инна Васильна, ты?
- Да. Кто это?
- Ты в Москве?
- Да. Кто это?!
- Это Якушев. - Так звали первого зама губернатора. - Прилетай, у нас беда. Мух
ина убили. Сегодня ночью.

* * *

Похороны губернатора, как все официальные похороны, прошли с фальшивой п
омпезностью и показались Инне очень холодными - под стать наступившей в
Белоярске зиме.
В Москве стояла золотая осень - синее небо, чистый холодный воздух, ветки д
еревьев, словно нарисованные тушью на красном и желтом, бульвары, завале
нные листьями. По утрам под ногами вкусно хрустел ледок, а днем почти приг
ревало, и казалось, что до зимы далеко-далеко.
Зима оказалась намного ближе к Белоярску, чем к Москве, - ветер с Енисея бы
л ледяным и острым, взметывал вчерашний снег, лез под шубы и темные очки, н
адетые не от солнца, а для того, чтобы вездесущие камеры не снимали глаза.

Руки у Инны совсем заледенели в тонких перчатках, и пришлось сунуть их в к
арманы. Деревянные и бесчувственные от холода пальцы нащупали что-то тве
рдое, и она долго не могла сообразить, что там такое. Почему-то это казалос
ь страшно важным, и она чуть успокоилась, поняв, что это зажигалка.
Зажигалка. Ничего особенного.
Откуда она там взялась?..
Городское кладбище даже в “привилегированной” его части было унылым и н
еуютным - все снег да снег, все кусты да кусты, все гранит да гранит, да еще ч
ерный мрамор, и не разберешь, кто там под ним - местные ли “братки”, устроив
шиеся здесь с наибольшим почетом, начальники высокого ранга, священники
и академики из “ссыльных”.
От темных очков снег казался желтым, а низкое небо - фиолетовым.
Ухали трубы, мешали думать. Солдатики переминались с ноги на ногу, мерзли
в худых шинельках. Московская траурная делегация, постно потупившая гос
ударственные головы, стояла вроде бы среди толпы, а вроде бы и обособленн
о. “Местные” все стремились туда, к ним поближе, и даже те, что стояли непод
вижно, - стремились, подсовывались, метали взгляды.
Инна от них отвернулась.
Может, она и была слишком “чувствительной”, как это называл верный Осип С
авельевич, но все же считала, что похороны - не место для карьерных затей. Н
у пусть хоть в присутствии мертвых, ну хоть на время живые позабудут про “
хлеб насущный”, про “доходное место”, про “начальничье око”! Все равно - до
ходное у тебя место или нет - кончится все кладбищенской тоской, снегом, вы
вороченной землей, присыпанной твердыми белыми шариками, которые катят
ся и катятся, сыплются в расхристанную яму, отчего-то казавшуюся Инне неп
ристойной.
- Загрустила совсем, Инна Васильевна? Или замерзла?
Это Симоненко, отвечавший в области за сельское хозяйство. “Кадровый раб
отник” - так было написано в его служебной характеристике. Инна не испыты
вала к “кадровым работникам” никакого почтения. Или работник, или нет, а т
ам уж - кадровый, не кадровый - значения не имеет.
- Замерзла, Василий Иванович.
- Шубейка у тебя...
- Что?..
- Больно фасонистая. В Европах, что ль, прикупила?
Дает понять, что передачу “Единственный герой”, в исполнении Гарика Брюс
тера и ее собственном, видел и не одобряет, поняла Инна. И черт с ним. Ее мног
ие не одобряли, но так уж она устроена, что по большей части ей было на это н
аплевать. Людей, чьим мнением она по-настоящему дорожила, было немного, ос
тальных она не боялась и умело использовала в своих целях - не торопясь, не
сбиваясь с нужного тона, не “переходя на личности”, корректно, со сверкаю
щей ледяной улыбкой.
Никто не знал, как это трудно. Она одна.
Ветер взметнул полу шубы. Инна придержала ее рукой и улыбнулась затверде
вшими от холода и “траурности” губами.
- Ну что, Василий Иванович? Король умер, да здравствует король?
- Это... в каком смысле?
То ли “кадровый работник” действительно был несколько тугодум, то ли так
специально притворялся, “из интересу”.
- Выборы назначили?
- Ты же знаешь, - буркнул он и боком повернулся к ледяному ветру, вновь примч
авшемуся с Енисея, - Власов сроки предложил, теперь Хруст должен рассмотр
еть и утвердить.
Власов возглавлял краевой избирательный комитет, Хруст - местное законо
дательное собрание.
- Пока обязанности Якушев исполняет.
- А Мазалев?
- Он в крае всего полтора года, а Якушев, считай, пять лет! Ты устав не читала,
что ли?
- Я не только читала, Василий Иванович, я его и писала!
- А чего тогда спрашиваешь? В уставе ясно сказано, кто в крае дольше работа
ет, тот и!..
- Тише, тише, Василий Иванович! Ты не распаляйся до времени.
“Кадровый работник” пару раз сопнул носом - недовольно. Все время она его
переигрывала, эта баба в европейской шубенке. Он и понять не мог, как это п
олучалось, но как-то так получалось, что он - раз, и чувствовал, что она его о
пять переиграла, хотя вроде ничего такого и не сказала.
- Начнется теперь смута, - пробормотал он себе под нос, отвечая собственным
мыслям “о бабе”. - Выборы, то-се... Понаедут всякие, без роду без племени, начн
ут народ баламутить...
- Король умер, - произнесла Инна негромко, - да здравствует король.
- Да что ты заладила все про короля-то этого!
- Я не про короля, Василий Иванович. Я про выборы.
- А выборы при чем?
Она не ответила, потому что гроб опустили, могилу засыпали и солдатики бы
стро и как-то скомканно стали стрелять из ружей - “отдавать последнюю дан
ь”. От грохота в небо взметнулась стая галок и теперь, тоскливо крича, высо
ко кружила над кладбищем.
- Как они теперь будут? - сама у себя спросила Инна.
- Кто?..
- Любовь Ивановна и Катя с Митей.
Симоненко помолчал немного.
- Да чего?.. Так же и будут. Митька как пил, так и будет пить, а Катька в Питер ук
атит.
- Укатит... - повторила Инна. Дочь покойного Мухина держала мать под руку, выр
ажения лица за стеклами темных очков разобрать было нельзя. Ее брат, желт
ый, дрожащий, как будто плохо вымытый, прятал в карманах большие красные р
уки, ежился и время от времени расправлял плечи и судорожно выпрямлялся.

Отец-губернатор только и делал, что прикрывал и защищал их - давал работу,
деньги, “подключал” связи, употреблял влияние, а сыну еще нанимал врачей,
шарлатанов, колдунов, все для того, чтобы тот “завязал”, “зашился”, “покон
чил с зельем”, а тот все никак не мог ни завязать, ни покончить.
Теперь мимо осиротевшей губернаторской семьи по очереди проходили все
пришедшие “почтить” - сначала московские, потом местные, - шептали, пожима
ли руки, делали утешающие и скорбные лица, некоторые для правдоподобия у
тирали сухие глаза, а вдова так и не подняла лица.
- Ну, и нам пора, - пробормотал рядом Симоненко, - ах ты, господи...
Он неловко обошел насыпанный холм земли, осыпая сухие жесткие комья. Ах т
ы, господи...
Инна не стала ничего говорить: для нее покойный Мухин был просто начальн
ик - “медведь, бурбон, монстр”, - не самый лучший и не самый худший, бывали в е
е жизни и похуже! Она лишь пожала вдове руку и собиралась отойти и несказа
нно удивилась, когда услышала тихий, какой-то бестелесный голос:
- Инночка...
Любовь Ивановна казалась неподвижной, дочь смотрела прямо перед собой, у
рта собрались раздраженные складки, словно она сердилась на отца за то, ч
то он так некстати умер. Сын трясся рядом, дергал замерзшим носом.
Кто ее звал?..
Сзади уже вежливо теснили - поскорее “выразить сочувствие”, дотерпеть до
конца процедуры, а потом забраться в тепло машины, где уютно дремлет води
тель, протянуть ледяные руки к решетке отопителя, закурить и поехать туд
а, где уж можно будет и “помянуть по русскому обычаю”.
- Инночка...
Все-таки Любовь Ивановна, которая так и смотрела вниз - то ли под ноги, то ли
на могилу мужа.
- Любовь Ивановна?..
- Сегодня часов в десять приезжайте к нам.
Сзади напирали и лезли, как в очереди за стиральным порошком в недалеком
и радостном социалистическом прошлом.
- Куда... мне приезжать, Любовь Ивановна?
- На городскую квартиру. На даче мы вряд ли... сможем поговорить.
О чем им говорить?! Даже при жизни Мухина они сказали друг другу едва ли де
сяток слов. Инна никогда не принадлежала к числу “друзей семьи”, а Любовь
Ивановна, по обычаю всех русских “публичных жен”, на передний план не лез
ла, участия ни в чем не принимала, от модельеров и парикмахеров отказывал
ась наотрез и, когда супруг звал ее на какое-нибудь судьбоносное протоко
льное мероприятие, отвечала неизменно: “Ты уж, Анатолий Васильевич, там б
ез меня. Что я тебе? Связа одна!”
- Мама!.. - Это дочь Катя. Голос напряженный.
- В десять, Инночка. Я буду ждать.
- Я обязательно приеду, Любовь Ивановна.
Увязая каблуками в земле, она перебралась на другую сторону могильного х
олма и спрятала нос в воротнике шубы. Мех был мягкий и гладкий, и пахло от н
его хорошо - вчерашними духами и чуть-чуть сигаретами.
Что она хочет мне сказать? Зачем я ей понадобилась, да еще в день похорон, д
а еще вечером, да еще в городской квартире, когда на даче будут “все” - моск
овские гости с их ариями, многочисленные родственники, малочисленные др
узья?..
До конца “траурного мероприятия” оставалось совсем немного, все говори
ли почти что в полный голос, и все - о делах, под конец перестал стесняться.
1 2 3 4 5 6