– Вы вот что, господа волонтеры, идите-ка под стену. Там вам куда способнее будет. От ядер – каменный навес, никакое ядро не пробьет, места вволю, которого солдата поранят – к вам придет, отыщет.
Он подозвал бегущего по плацу Егоршу, велел:
– Ты, Егор, вели выкатить водки бочонка два-три, пусть бабинька людям подносит, водочка для раненого – дело святое. Да Маше моей не велите распоряжаться, она щедра больно, все до начала баталии раздаст...
Бабинька Евдоха поклонилась, Егорша бегом снес под крепостную стену короб с вещетиньем, с медвежьей мазью, с пахучими травами. Таисья принесла бутыль с бабинькиным настоем, Маша побежала за холстом для перевязок, за одеялами, за сенниками для раненых. Сильвестр Петрович крикнул ей вслед:
– Все, что есть, неси, ничего в избе не оставляй. Слышишь ли?
– Слышу-у! – на бегу отозвалась Маша.
Сильвестр Петрович пошел к лестнице, что вела наверх. Здесь два мужика застряли с грузом – в лозовой корзине тащили наверх ядра. Корзина прорвалась, зацепилась, мужичок постарше ругал парня, который подпирал корзину снизу. И вдруг Сильвестр Петрович узнал обоих: старший, с бороденкой, худой и ободранный, – тогда, зимой, по дороге в Холмогоры напал на него, на Иевлева. Другой, Козьма, убил давеча во дворе Семиградной избы вора-приказчика. А нынче оба здесь, при своем воинском деле.
Корзина наконец пролезла. Сильвестра Петровича догнал Резен – тоже в парадном дорогом кафтане, выбритый, в пышном парике, – пожелал доброго утра.
– То-то, что доброе! – усмехнулся Иевлев.
По скрипучим ступеням они поднялись на высокую воротную башню, встали у амбразуры, в которую сыростью дышала Двина. Иевлев смотрел недолго, потом сказал, передавая подзорную трубу Резену:
– Гляди, Егор! Идут!
Инженер приладил трубу и сразу увидел белые квадраты и треугольники вздутых ветром парусов, реи, мачты, вымпелы...
– Быстро идут! – сказал Резен по-немецки. – Бесстрашно идут! Нашли лоцмана, черт возьми!
– Нашли! – опять глядя в трубу, согласился Иевлев.
Резен, скрипя новыми башмаками, перешел башню, высунулся в другую амбразуру, велел караульному пушкарю:
– Кузнецам калить ядра, пороховщикам закладывать заряд.
Иевлев смотрел в трубу на Двину, на серые ее воды, где мерно покачивались условленные с Рябовым вешки, как бы позабытые здесь и вместе с тем точно обозначавшие границы искусственной мели, смотрел на Марков остров, на затаившиеся там пушки, на пушкарей, на молодого офицера, поднявшего шпагу, – опустит, и все пушки его батареи одновременно выпалят по тому месту, где тихо покачиваются ныне вешки и где будет утоплен вражеский корабль...
«Рано поднял шпагу, – подумал Сильвестр Петрович. – Долго еще ждать, рука вовсе занемеет».
Работные люди, один за другим, согнувшись бежали к вороту, на который, быть может, если что случится, будут наматывать цепь. Бежали, прыгали в яму. Отсюда, с башни, Иевлев ясно видел, как становились они к рычагам кабестана, готовились к своему делу. Теперь только собака лаяла на Марковом острове, – веселый лопоухий щенок думал, что люди прячутся и прыгают в яму, играя с ним. Но из ямы высунулась рука, щенка заграбастали и посадили в мешок, чтобы не шумел. И на Марковом острове, как в крепости, никого не стало видно – затаились. Пусть думает швед, что нигде никто не ждет его в этот глухой час...
– Боцман! – не оборачиваясь, зная, что Семисадов здесь, позвал Иевлев.
– Тут боцман! – живо, бодрым голосом ответил Семисадов.
– Хорош у них кормщик, боцман?
– Смело идет! – ответил Семисадов. – Такого не сразу отыщешь...
Резен раскурил трубку, сказал отрывисто:
– На флагмане все порты пушечные открыты и на брамстеньге сигнал выброшен – к бою готовьтесь!
– Мы и то – готовы! – ответил Иевлев.
Головной корабль эскадры с резной, черного дерева, фигурой на носу, показался из-за двинского мыса и тотчас же стал словно расти, вырываясь из пелены тумана и дождя. С башни было видно, как у погонной медной пушки флагмана стоят готовые к пальбе пушкари, как блестят на них мокрые от дождя кольчуги, как грозит им кулаком баковый офицер-артиллерист. Огромный корабль шел кренясь, морской свежий ветер свистал в его снастях, сотни солдат в медных касках, с мушкетами и фузеями, с ружьями и копьями, стояли на шканцах, на шкафуте, на баке, в открытые порты пушечных палуб в три ряда смотрели стволы орудий...
– Боцман! – не спеша, уверенным, спокойным голосом позвал Иевлев.
– Тут боцман! – раздалось за его спиной.
– Фитили запалить!
– Фитили запалить! – крикнул в амбразуру Семисадов.
– Фитили горят! – почти тотчас же ответил караульный пушкарь.
– Готовсь, пушки! – приказал Иевлев.
Артиллеристы вцепились руками в станки, наводчики медленно двигали клиньями, ворочали гандшпугами, ждали последней команды. Семисадов жарко дышал Иевлеву в затылок – смотрел, как перед амбразурой башни возникает шведский флаг – золотой крест на синем поле.

4. ЭСКАДРА НА ДВИНЕ

Рябов тихо сказал Якобу:
– Попозже заявись к штурвалу. Все-таки трое, легче будет.
Якоб спросил:
– Топор при тебе?
Рябов кивнул, обдернул на себе серебряный парчовый кафтан, туже затянул пояс. Митенька горящими восторженными глазами смотрел на кормщика.
– Вот выпялился! – сказал Рябов. – Чему рад? Смотри кисло, радоваться рано...
Митенька засмеялся, спросил:
– Как так – кисло смотреть? Не научен я, дядечка...
– Вот как прошлые дни глядел, так и нынче...
Он дернул Митеньку за нос, за вихор, пошел из каюты наверх. Якоб свернул к адмиральскому камбузу. Митенька догнал кормщика, вдвоем они вышли на шканцы. Уркварт встретил их приветливо, проводил к штурвалу. Рябов медленным взглядом обвел паруса, стал говорить, что парусов мало. Митенька быстро перевел:
– Господин лоцман советует господину капитану поставить больше парусов, дабы, имея добрый ветер в корму, хорошим ходом проскочить крепость и не понести урону...
Шаутбенахт кивнул:
– Он прав! Чем быстрее мы минуем русскую цитадель – тем быстрее завершим поход. Но парусов достаточно. Идя таким ходом, как сейчас, мы и то многим рискуем.
Уркварт приложил руки к сердцу, сказал сладко:
– Гере шаутбенахт не уверен в нашем лоцмане, но я утверждаю, что подобного лоцмана не видел никогда.
Ярл Юленшерна молча смотрел на широкие плечи Рябова, на его ладони, спокойно и уверенно лежащие на ручках огромного штурвала. Лоцман вел корабль искусно, по всей повадке кормщика был виден опытный моряк.
– Двина изобилует мелями! – сказал Юленшерна.
– Он знает каждую из них! – ответил Уркварт.
Шаутбенахт с сомнением пожал плечами.
Митенька заговорил опять:
– Господин лоцман думает, что на таком малом ходу тяжело придется под пушками. Господин лоцман знает, что пушек в крепости много и есть пушки большие...
Юленшерна перебил Митеньку:
– Прибавьте парусов, гере капитан, но пусть русский знает, что если корабль сядет на мель, мы лишим его жизни!
Рябов медленно, едва-едва переложил штурвал. Сырой морской ветер с неторопливой, все еще крепнущей силой наполнял паруса, «Корона» пошла быстрее, за ней в кильватер двигалась эскадра. Уркварт подошел к кормщику, похлопал его по плечу, сказал:
– Большой Иван есть наилучший лоцман из всех, которых я знаю. Пусть Большой Иван подружится со старым шхипером, и его жизнь станет прекрасной...
Кормщик усмехнулся, ответил:
– То-то в канатном ящике меня и держишь, господин капитан...
– Но здесь было большое сражение! – воскликнул Уркварт. – Тебя же могли убить, Большой Иван!
Рябов, не отвечая, переложил штурвал, с осторожностью обходя мели. Матросы передавали по шканцам слова вперед смотрящего:
– На левой раковине затонувший струг, гере боцман!
– На левой раковине затонувший струг, гере лейтенант!
– На левой раковине затонувший струг, гере капитан!
Митенька перевел:
– Струг затонувший слева – по носу!
– Куда не надо – не наскочим! – ответил Рябов.
Корабль шел быстро, мимо в пелене дождя проносились знакомые луга, болотца, деревни, на взгорьях часовни, кресты, поставленные по обету поморами, деревянные старые, покрытые мхом церкви. Рябов, сощурившись, глядел вперед, могучие его руки со спокойной силой держали ручки штурвального колеса, Митенька стоял рядом, близко, тоже смотрел вперед.
– Боязно? – тихо спросил Рябов.
– Нет, не боязно!
Он помолчал, сказал с коротким вздохом:
– Крыкова жалко, Афанасия Петровича, дядечка! Все об нем думаю...
– Жалью моря не переедешь! – горько ответил Рябов. – Жалеть – не дело делать. Легко...
На носу вперед смотрящий ударил в малый колокол, тревожно крикнул:
– Прямо по носу открываются выносные башни крепости!
По шканцам передали:
– Прямо по носу выносные башни крепости, гере лейтенант!
– Прямо по носу выносные башни крепости, гере капитан!
– Загалдели! – сказал Рябов. – Небось, видим...
На шканцах, на пушечных палубах, на баке барабаны дробью ударили к бою! Дечные офицеры сжали зубами свистки. Пушкари припали к открытым портам. Рябов, щурясь, остро смотрел вперед, вглядывался в башни, в крепостные валы, в низкие железные, наглухо закрытые ворота, в зубчатые стены, в серые рваные тучи над крепостной колокольней...
– Фитильные! Зажечь фитили! – велел шаутбенахт.
Дечные офицеры пронзительно засвистели в свистки, готлангеры подняли ядра, готовясь закладывать новые после выстрела. Юленшерна вынул из кармана платок. В это мгновение к нему сзади подошел Якоб с подносом, поклонился. Юленшерна вздрогнул. Якоб сказал учтиво:
– Кофе для гере шаутбенахта...
– К черту! – отрезал Юленшерна.
Еще раз ударил колокол, по шканцам передали:
– Прямо по носу открылась вся крепость, гере лейтенант!
– Прямо по носу открылась вся крепость, гере капитан!
Корабль шел на крепость. Юленшерна ждал. Еще немного – и он махнет платком. Тогда весь борт ударит из всех пушек – от самых легких на верхней палубе до самых тяжелых на гон-деке.


ГЛАВА ВОСЬМАЯ


Не для ради князя Владимира,
Да не для ради княгини Апраксии,
Да для ради земли светлорусские,
Да для ради вдов, сирот, людей бедных.

Былина

1. ПОДВИГ

Прямо по носу флагманской «Короны» открылась вся крепость. Она стала нынче иной, чем тогда, когда кормщик гостевал у Сильвестра Петровича: сейчас ни души не было видно на ее боевых башнях и валах, ни единого звука не доносилось оттуда, где так недавно день и ночь стоял неумолчный грохот тяжелых и больших работ. Можно было подумать, что там все еще спали, и на одно мгновение Рябову стало не по себе: ужели не готовы? Ужели не видят, не слышат, какая идет беда, каким разорением грозит городу шведская эскадра, сколько наемников в шлемах и панцырях стоят на шканцах кораблей, сколько пушек смотрят из портов, сколько жадных глаз шарят по берегам Двины, ища, где будут грабить, что жечь, кого убивать?
Но зоркий взгляд кормщика тотчас же приметил, что кто-то шевельнулся и скрылся на башне крепости, и по тому, как быстро мелькнул там человек, Рябов понял: ждут, готовы, примут вора как надобно, начнут во-время, не припоздают. Теперь – его черед, теперь наступило время его труду, его работе. И в один краткий миг он приготовился – взглядом приметил вешки, обозначавшие мель, сильнее уперся ногами в смоленые доски палубы, плотнее положил ладони на ручки штурвала.
Митенька стоял сзади, у левого его плеча, переводил, если что нужно было перевести, Якоб приносил шаутбенахту то кофе, то набитую табаком трубку, то кружку горячего пунша. Сырой ветер посвистывал в снастях флагманского корабля, тяжелые дождевые капли летели в лицо. Крепость все приближалась, все вырастала, грозные строгие башни и валы ее словно бы мчались навстречу кораблю.
– Шел бы ты отсюда к борту, что ли! – сказал Рябов Митеньке. – Не добежишь, как приспеет время.
– А переводить тебе кто будет, дядечка? – спросил Митенька. – Нельзя мне уйти, сразу схватятся...
– Сказано, уходи! – приказал Рябов.
Но Митенька не ушел, остался стоять у левого плеча кормщика, ослушался чуть не в первый раз в жизни, глядел вперед – на башни и валы крепости, на вешки, которые все заметнее покачивались на серой воде. Уже можно было разглядеть прутья, которыми они были связаны, пеньковые веревки, которыми они были стянуты.
– О! – произнес Уркварт. – Московиты в спешке не сняли вехи с фарватера. Тем лучше, черт подери, тем лучше! Тут следует брать левее, не правда ли?
Митенька перевел, Рябов ответил, что так-де и пойдет. Он слегка переложил ручки штурвала, «Корона» чуть накренилась, ветер засвистал громче.
– Дядечка, – шепотом спросил Митенька, – а что Афанасий Петрович, может, живым ушел? Один кто-то ушел...
– Убили капитана! – ответил Рябов. – Не мог он уйти. Офицер бы ушел, солдат бы бросил? Нет, не таков был человек...
Теперь совсем уже недалеко оставалось до вешек, и Рябов, вглядываясь в них, широко, всей грудью вздохнул, окончательно приготовляясь и приноравливаясь к тому, что должен был выполнить. Крутой румянец проступил на его щеках, складка легла между бровями, напряглись и вздулись мускулы под тонкой парчой дорогого кафтана.
Корма «Короны» покатилась вправо, нос шел к вешкам.
В последний раз кормщик взглянул на башни крепости и более уже не отрывал светлого и напряженного взгляда от пути, которым шел корабль.
Рябов ни о чем не думал в эти последние секунды, ничего не вспоминал, ни с чем не прощался. Ни единой мысли о близкой и возможной гибели не подпустил он к себе. Он знал твердо, что будет жив, и тревожился только за Митеньку и за нового своего друга, которые, как ему казалось, могли не поспеть сделать то, что следовало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81