– Погоди, сейчас дров принесу. И пошел в избу.
Вернувшись, он принес с собой холщовый мешок с сухими сосновыми шишками и, высыпав малую толику их на стол, занялся растопкой самовара.
Через несколько минут в топке самовара зашумел огонь, и теперь оставалось только подбрасывать в него шишки и ждать, когда он запоет свою любимую песню.
Усевшись на лавку напротив Максимилы, Евстрат посмотрел на нее и сказал:
– Так с чем ты пришла ко мне, сестричка? Ты ведь не просто так пришла, чайку попить, правда?
Максимила взглянула на него, поправила белоснежный платок и ответила:
– Твоя правда, братец, не просто так пришла я к тебе. И говорить я буду о невеселых, но очень важных вещах, о которых я узнала этой ночью. Хоть ты и не одобряешь моего ведовства, но ни разу не было такого, чтобы ты мог меня всерьез упрекнуть за это.
Евстрат кивнул, соглашаясь.
– Тогда слушай меня, и я расскажу тебе о том, что я увидела с Божьей помощью, и от чего нам нужно спасаться, чтобы не погибнуть всем и зазря.
Евстрат пристально посмотрел на нее, но ничего не сказал, и на его лице отразилась готовность внимательно слушать.
– Прошедшей ночью обратилась я к помощникам моим малым, чтобы они пособили мне увидеть, что с Аленой и Алешей деется, да где они, да как их найти, – начала она.
Помощниками малыми Максимила называла свои амулеты, снадобья и прочие атрибуты гадания и ведовства.
– И опять не смогла я ничего увидеть, только тени смутные плыли, да голоса неясные бормотали на чужом языке. Но потом, уже под утро, вступило в избу сияние и голос чистый и сильный сказал мне, что ждет нас всех гонение и погибель. И что придут эти беды не через врага чужого, не через злодея неизвестного, а через Алешу нашего, через внучка моего возлюбленного. И будет с ним при этом Костя. Тот самый Костя, которого в миру грешном Знахарем зовут и который Настеньку нашу из общины увел. И будут они с Алешей невольными проводниками нашей погибели.
Она глубоко вздохнула, и Евстрат открыл было рот, но Максимила сделала повелительный жест, и он не посмел прервать ее, хотя вопросы и возражения так и вертелись у него на языке.
– Поведал мне все это голос тот ангельский, а потом сказал, что если сможем мы найти их до того, как они свое невольное злодейство совершат, то и мы спасемся сами, и их спасем от Геенны пожирающей. И что нужно делать это скорее, иначе не пройдет и года, как на этом самом месте, где мы с тобой, Евстратушка, чаевничать собрались, одни головешки останутся. А косточки наши зверье по кустам да по буеракам растащит. Вот так, братец. Умолк голос тот нездешний и сияние в избе угасло. Только свечечки мои наговорные коптят, будто и не было ничего.
Максимила умолкла. Евстрат встал и начал неторопливо подбрасывать шишки в самовар.
– И больше ничего не сказал голос тот? – спросил он через некоторое время.
– Больше ничего, как есть – ничего, – ответила Максимила и снова горестно вздохнула.
– Да-а… – протянул Евстрат, – тут нужно думать и крепко думать…
Он неожиданно вспомнил о том, что не одобряет ведовство, и, повернувшись к Максимиле, заговорил сварливо:
-А я тебе сколько раз говорил, что твои гадания до добра не доведут? Говорил? И вот теперь видишь, что получается. Видишь, к чему грех твой привел?
– Очнись, сорока трескучая, – оборвала его Максимила, – сам не понимаешь, что говоришь. Я только рассказала тебе то, что услышала. А уж кто эту беду накликал, то одному только Господу известно. И голос тот про это ничего мне не сказал.
Самовар, наконец, закипел, и оба были рады, что можно отвлечься на время от невеселого разговора и заняться разливанием чая и прочей обыденной суетой, которая позволит собраться с мыслями, а там… А там – видно будет. На душе у Евстрата было тоскливо и мрачно, и, увидев это, Максимила погладила его по загорелой морщинистой руке и сказала:
-Надейся и верь, братец Евстрат. Бог не оставит нас без помощи своей. И братьям и сестрам нашим не говори пока ничего. Только введешь их в сомнение и в суету, а это сейчас ни к чему. А мы с тобой и вправду должны крепко подумать о том, как души невинные уберечь.
Она умолкла на миг, а затем, взглянув на Евстрата, сказала:
– А ты чаек-то разливай, не ленись. Кто кого угощает – ты меня или я тебя, портной мастеровитый? У меня занавесь в светелке обветшала, может, починишь, Евстратушка?
И она залилась молодым смехом.
Евстрат стрельнул на Максимилу глазами и вдруг ловко дернул ее за длинную темную косу, выбегавшую из-под белого староверского платка.
Максимила ойкнула, а Евстрат уже сидел напротив нее и чинно держал в руке стакан в оловянном подстаканнике, наполненный душистым чаем с лесными травами.
Свеча, стоявшая в подсвечнике, затрещала и замигала.
Евстрат вздрогнул, отвлекшись от воспоминаний о разговоре с Максимилой и, поплевав на пальцы, снял нагар с фитиля. Пламя свечи сразу же выправилось, и его ярко-желтый лепесток ровно вытянулся вверх.
Задумчиво оглядев пещеру, Евстрат остановил взгляд на полках со старинными книгами, и в его голове поплыли, сменяя друг друга, невеселые мысли.
Злые люди увлекли Алешу на дьявольской железной птице, и Евстрат остался без преемника. Пять лет назад, когда Алеше стукнуло тринадцать, Евстрат взял его с собой в тайгу и, приведя к Чертову Камню, предложил отыскать тайный вход в пещеру. Минут через двадцать Алеша нашел его, и Евстрат остался доволен. Наблюдательность и проницательность были обязательными качествами для будущего пастыря, и Евстрат, который после долгих раздумий выбрал на эту роль именно Алешу, был удовлетворен.
Но Алешу ждала не только роль будущего духовного наставника поселенцев-староверов. Гораздо большее значение Евстрат придавал тому, что именно Алеша после него станет хранителем главной тайны общины, о которой не знал никто, кроме сменявших друг друга пастырей. Более трехсот лет в этой пещере хранились книги, которые с полным правом можно было назвать сокровищами, и уже шестьдесят восемь лет, сменив оставившего этот бренный мир старца Нону, Евстрат был хранителем тайны.
Евстрат провел Алешу в пещеру и объявил ему, что теперь он наравне с самим Евстратом является посвященным в главную тайну общины и в надлежащее время должен будет передать ее следующему пастырю. Алеша смиренно принял посвящение, и с тех пор они с Евстратом часто посещали пещеру, где Евстрат читал Алеше слова мудрости, хранившиеся в старинных книгах и записанные давно умершими людьми.
А теперь Алеши не было, и Евстрат не знал, что ему делать. Он долго присматривался к оставшимся в общине немногим молодым людям, но не находил среди них такого крепкого духом и чистого помыслами юноши, как Алеша. Положение было безвыходным.
Евстрат вздохнул и, встав, подошел к полкам с книгами.
Проведя рукой по шершавым переплетам, он остановился на одном из них, снял книгу с полки, положил ее на стол и, усевшись на табурет, стал разглядывать давно знакомый ему том, имевший для знающего человека особую ценность.
Обложка книги, сработанная из покрытых изощренной резьбой тонких пластин дорогого темного дерева, источала слабый аромат, корешок и кромки обложки были сделаны из тисненой кожи, пришитой к дереву серебряными скобками, изукрашенными затейливой чеканкой, а на лицевой стороне деревянной обложки в серебряных гнездах сидели семь драгоценных камней.
По углам обложки были расположены четыре крупных рубина, чуть ниже, тоже в углах – два изумруда, а над перламутровой инкрустацией заглавия, врезанного в обложку, красовался чуть покосившийся огромный бриллиант.
Евстрат взял сухую тряпицу и тщательно стер с книги пыль.
И сразу же в старом вощеном дереве обнаружились благородные слои и прожилки, рубины и изумруды бросили вокруг себя светящиеся красные и зеленые тени, а в глубине великолепного бриллианта заиграли радужные отражения. Евстрат открыл сухо зашуршавший старинный том и в который раз подивился прихотливой вязи, бегущей справа налево и таящей в себе собранную людьми по малой крупице божественную и человеческую мудрость. Он не знал языка, на котором была написана эта книга, но он знал ее название.
Книга эта называлась – Коран.

* * *
На берегу Аравийского моря, над глубоко вдававшейся в мрачные скалы сине-зеленой бухтой, стоял легкий белоснежный дом.
Неверные собаки называли такие постройки виллами, фазендами, бунгало и дачами, но люди, для которых многовековая история не прерывала свое течение и которые не собирались менять свои представления о жизни в угоду нагло рвущейся с Запада изменчивой и капризной моде, оставались верны старым традициям. И поэтому в их жизни, как и тысячу лет назад, были шахи, слуги, рабы, гаремы, евнухи и дворцы.
Дворец муллы Азиза стоял на головокружительной высоте, и его терраса заканчивалась вровень с улетавшими вниз скалами. Но не следует думать, что вокруг этого дворца бродили вонючие ишаки и босые декхане с кувшинами. Не все, что приходило в арабский мир с Запада отвергалось мудрыми последователями учения пророка Магомета. Такие вещи, как электричество, кондиционеры, опреснители, автомобили, радио и главное – оружие, принимались здесь с почетом и уважением. Аллах не возражал против того чтобы его верные сыны пользовались полезными изобретениями неугодных ему людей, и, конечно же, приветствовал то, что эти изобретения использовались против самих же изобретателей.
Белая, как колумбийский кокаин, мраморная терраса была залита ослепительными лучами жаркого полуденного солнца. Небольшой бассейн, в котором прохладно колыхалась кристально чистая голубая вода, был окружен художественным беспорядком шезлонгов, полосатых солнечных зонтиков, легких столиков и прочего летнего купального хлама.
Посреди бассейна, на поверхности воды, раскинув поросшие густой черной шерстью руки и ноги, лежал мулла Азиз. Его поддерживали две черноволосые красавицы, которые, как, впрочем, и сам мулла Азиз, были в чем мать родила. Третья красавица, устроившись между широко разведенных ног муллы Азиза, делала ему минет.
Мулла Азиз, закрыв глаза, тихо стонал от наслаждения и время от времени бормотал:
– О, алла… о, алла…
Красотка, ревностно занимавшаяся его небольшим, но бодро стоявшим сокровищем, нежно водила пухлой ручкой по его волосатому брюху и иногда, когда мелкая волна, попадала ей в нос, фыркала и трясла головой.
Наконец мулла Азиз почувствовал, что приближается момент высшего земного наслаждения, и издал громкий и страстный стон. Красотка добавила усердия, и через несколько секунд он задергался всем телом и начал извергать благословенный нектар, принять который поторопились и обе подружки смуглой счастливицы. При этом они забыли о том, что господина нужно держать на поверхности. Погрузившись в воду, мулла Азиз захлебнулся и судорожно заколотил руками и ногами. Момент высшего наслаждения был безнадежно испорчен.
Вынырнув, он, кашляя и отплевываясь, стал раздавать своим гуриям оплеухи и затрещины. Они уворачивались и хихикали, а он грозил им всеми смертными карами и отлучением от своего божественного тела. Наконец его гнев утих, и мулла Азиз, поддерживаемый наложницами, выбрался из бассейна и завернулся в огромный махровый халат.
Бросив на провинившихся гурий еще несколько грозных взглядов, он раздвинул стеклянную стену и вошел в просторный прохладный зал, в котором тут и там можно было увидеть обширные диваны со множеством валиков и подушек, кальяны, низкие столики, а также компьютер, факс и прочую западную оргтехнику на модерновом офисном столе, стоявшем в углу.
Мулла Азиз посмотрел на висевшие на стене большие часы, на циферблате которых был изображен врезающийся в небоскреб «боинг», и, нахмурившись, щелкнул пальцами. Женщины, уже успевшие накинуть на себя какую-то одежду, засуетились, и через несколько минут мулла Азиз был одет, причесан и готов к приему гостей, которые должны были прибыть с минуты на минуту О том, что он только что барахтался в бассейне со своими девками, можно было догадаться только по тому, что его черные, как уголь, волосы были чуть влажными. Теперь он был похож на серьезного человека из кабинета правительства какой-нибудь арабской нефтяной державы.
Повинуясь его жесту, дамы удалились. Мулла Азиз уселся в кресло, закинул ногу на ногу и стал ждать.
Наконец, стрелки на часах, напоминавших при каждом взгляде на них о великом подвиге воинов Аллаха, сошлись на двенадцати, и высокая белая дверь распахнулась.
На пороге появился человек, который, если не считать черных вьющихся волос, был полной противоположностью невысокому и склонному к полноте мулле Азизу.
Надир-шах, наследник и преемник погибшего в Душанбе Кемаля, был выше среднего роста, на его теле не было ни одного грамма лишнего жира, его можно было назвать скорее жилистым, чем мускулистым. Тонкая смуглая кожа туго обтягивала кости черепа, верхнюю губу украшали узкие хищные усики, а густые черные брови, под которыми сверкали неукротимо горящие глаза, выразительно двигались, послушно отражая настроение Надир-шаха. Короче говоря, он был классическим роковым брюнетом, стройным и подвижным, и не одно женское сердце разбилось вдребезги, упав к его длинным загорелым ногам.
Но не только победами на любовном фронте славился зловещий красавец Надир-шах. Если бы он был просто удачливым арабским бабником, то Кемалъ никогда не приблизил бы его к себе, и тем более никогда не сделал бы его своим наследником и преемником. В Надир-шахе сочетались бесстрашие настоящего воина и осторожность опытного ростовщика, способность к безоглядному смертельному риску и мудрость прозорливого военачальника.
А его нежность и неутомимость в постели, сводившие с ума черноволосых дочерей Аллаха и прохладных европейских блондинок, надежно уравновешивались неслыханной жестокостью, с которой могли познакомиться те, кто попал в его руки в качестве пленников. Любой смелый и мужественный воин, угодив к Надир-шаху, через некоторое время начинал униженно молить его о смерти.
1 2 3 4 5 6