А ежели кто помнит, тот, напротив, за дедов посеченных помститься хочет. Северяне, они упертые, что бугаи. Рога в землю уставят и прут. Сила или не сила против них, все едино. Дождутся, обломаем вдругорядь да кольцо в нос проденем!..
— Тихо, тихо, пан Чеслав! — взмахнул пухлыми ладошками подскарбий. — Не думал я тебя унижать либо оскорблять. Твои воины службу несут исправно. Шляхтичи не за деньги, а за совесть служат. За то жалованье, что им из казны перепадает, местные, выговские, за ложку не возьмутся. Уж я-то знаю. Сколько лет в столице…
— Так к чему же ты разговор завел? — свел вместе кустистые брови польный гетман.
— А к тому, что напомнить тебе надобно… — Зджислав помолчал мгновение, другое. — Верно ты о кольце в бычьем носу разговор затеял. Верно. И Зейцльбержское княжество с бугаем деревенским уподобил верно. Только знать тебе надобно, пан Чеслав, что кольцо в их носу уже есть и вервие к нему привязано, и держат то вервие…
— Грозинчане! — воскликнул гетман, пристукнув об пол ножнами сабли.
— Точно. Грозин и Мезин. Города-братья. Не может простить Грозинецкий князь Зьмитрок ни вассальной присяги, что его прадед принес, ни урока, который мы шесть десятков лет тому назад их хоругвям преподнесли.
— Зьмитрок молод. Давно ли в отроках ходил? — с сомнением произнес Чеслав.
— Годами молод, да разумом мудр, — твердо отвечал Зджислав. — Зейцльбергский великий герцог Адаухт у него на крючке, как карась, сидит. Даром, что в отцы Зьмитроку годится.
— Адаухт не решает почти ничего, — согласился Чеслав. — Совет князей и церковников — другое дело.
— Да. Вот, к слову сказать, о церковниках. Грозинчанам не по нутру, что чародеи у нас такими свободами не пользуются, как раньше. Вражье семя!
Гетман кивнул и едва не сплюнул на ковер, но постеснялся.
— Верно говоришь, пан Зджислав! У грозинчан совсем ума нет. Да и не было никогда… Разве ж для того наши деды и прадеды головы сложили, чтоб нынче опять все вспять повернуть? Ведь чародей вольный хуже бешеной собаки! Куда как хуже! Собака двоих, троих, ну десяток покусает и сдохнет. А сколько безумец, волшебству обученный, на тот свет спровадить единым махом может?
— Так то оно так, да только многим нашим реестровым чародеям служба не то, чтобы в тягость, а словно в обиду, в унижение пришлась. Еще раз повторю, вы у себя в Малых Прилужанах того не замечаете. Вы сражаться привыкли. Ваши реестровые волшебники зейцльбержцев ненавидят так же сильно, как и воины. Потому что видят зверства, ныне творимые, и помнят издевательства прошлые. Здесь же, в стольном Выгове, нравы не те. Ох, не те! Местные маги, хоть и на коронной службе, а вольнодумствуют, речи крамольные ведут о свободе слова. Против церкви злоумышляют. Слишком много-де власти священнослужители взяли! Королевские, мол, придворные — все мздоимцы, как на подбор. По стране шагу не ступнуть, чтоб не пришлось мошной потрясти. То ли дело, мол, у соседей, в Грозинецком княжестве. Зьмитрок и законы справедливые установил, и колдовать дозволяет всем без разбору, и в церкви они, дескать, не так служат, и при дворе у него честь и славу воинскую ценят выше достатка и богатства…
— Так брехня же это! Как есть брехня!!! — возмутился польный гетман. — Знаю я тех грозинчан — честью от их двора и не пахнет! Младшие князья старшим задницы лижут! А вера их и вовсе поганская!
— Ну, вера, положим, лишь немногим от нашей отличается… — задумчиво проговорил пан Зджислав. — У нас при наречении детей в воду окунают, а у них лишь брызгают…
— О! Я гляжу, ясновельможный, ты и сам в столице потерся — вольнодумцем стал! — Пан Чеслав вскочил на ноги, потянулся за шапкой.
Подскарбий, склонив голову к плечу, насмешливо наблюдал за ним.
— Ну-ну, давай… Горячий какой! Как сабелькой меня еще не рубанул.
— А надо будет, так и!..
— А ты дослушай до конца, а потом решай — надо или не надо.
— Как же тебя слушать, когда ты веру нашу святую порочишь? Ишь, чего удумал, с Грозинецким каноном равняться!
— Ничего я не порочу, — устало вздохнул Зджислав. — Ничего и никого. Ежели, не приведи Господь, кочевники полезут с юга, из-за Стрыпы, сам поймешь, что наши веры с грозинчанами… да скажу прямо, и северян — Руттердаха с Зейцльбергом — едва ль не братские. Да только, когда внешнего врага нет, почему-то мы друг дружке рвать горла начинаем. Отчего так? Натура, что ли, такая человеческая дурацкая? Не можем без грызни. А в том, что в вере я крепок, я перед лицом Господа нашего, Пресветлого и Всемогущего, присягнуть могу.
Подскарбий резво, будто и не оброс жирком к концу пятого десятка, соскочил с сундука, привычно развернулся лицом к храму святого Анджига Страстоприимца — прожив больше чем полжизни в столице, он делал это безошибочно.
— Присягаю тебе, Господи, вера моя крепка и незыблема, как у мучеников седой древности, что с улыбкой на смерть ради тебя шли!
Правая ладонь Зджислава легла на сердце, потом на усы и на чело — освященное вековой церковной традицией знамение. Согласно канону вероисповедания Великих и Малых Прилужан, Морян и части Заречья этот жест обозначал: из сердца — в уста, из уст — в разум.
Польный гетман невольно повторил жест товарища. Поклонился:
— Прости. Прости, пан Зджислав, что усомнился в тебе. Сам же виновен — ошеломил рассказами о смутьянах и предателях.
— Ладно, ладно, — отмахнулся подскарбий. — Я тебе еще всего не рассказал. Присаживайся, пан Чеслав. В ногах правды нет.
— А где она есть? — вздохнул гетман, возвращаясь на банкетку.
— Где-то ж да есть! — усмехнулся одними губами придворный. — Думаю, она там, где мы сами ей дом построим. Никто за нас нашего дела не сделает.
— Правильно говоришь, пан Зджислав. Согласен с тобой. Сказывай дальше. Все как есть, без утайки.
— А сказывать не так и много осталось. Есть у меня опасение великое, что по смерти Витенежа, государя нашего, великая смута на Сейме учинена может быть. Выговчане да жители близлежащих воеводств — Тесовского да Скочинского — всё сделают, костьми лягут, чтоб не допустить князя Януша к короне.
— Дурь то великая есть! — пристукнул кулаком по колену Чеслав. — Достойнее воина я не знаю. Да и нет во всем королевстве, пожалуй, более благородного и достойного королевского звания шляхтича!
— Так то оно так. Это мы с тобой ведаем да Малые Прилужаны. Да еще Богумил Годзелка, митрополит тутошний. А большинство шляхты верует в свободу, которую им Жигомонт подарит.
— Жигомонт? Я думал…
— Он самый. Хоть и из Таращи в столицу приехал, обретается здесь уже добрый десяток лет, все к нему привыкли, не задумываясь местным назовут. А ты на Зьмитрока грешил никак?
— Тьфу ты! И на него тоже. Да то не в счет… Озадачил ты меня, пан Зджислав. Вот уж на кого не подумал бы никогда, так на Жигомонта!
— И зря! Вот не постесняюсь напомнить еще раз — отстали вы у себя в Уховецке от жизни. Ох, отстали!
Польный гетман сокрушенно кивнул.
— Знай же, пан Чеслав, Жигомонт в молодости много стран и народов повидал, разным наукам учился…
— Хм! Наукам! — презрительно бросил гетман.
— Не смейся. Воинская честь воинской честью, а нынче и к наукам почтение все испытывают. Особенно в столице. Особенно. Так вот, о Жигомонте. Говорят, он даже чародейству учился. Но тут промашка вышла. Без таланта магического, без способностей врожденных учись, не учись — без толку. Жесты лишь жестами остаются, заклинания пустыми словам оборачиваются. Силы в них нет никакой.
— Вот и я про то же самое. Пшик он и пустое место.
— Ой, не говори, пан Чеслав! Не говори! Жигомонт не пустое место. Да, нам он врагом оказаться может, не хуже северян или кочевников. Но он не пустое место. Даже наоборот. А недооценивать противника… Сам знаешь, не юнец.
— Знаю… — Гетман крякнул, расправил усы.
— А коли знаешь, должен быть наготове. Хотим видеть князя Януша на престоле — нужно бороться.
— Как же бороться? Сейм есть Сейм. Как Посольская Изба приговорит, так и будет.
— Эх, пан Чеслав, пан Чеслав! Сейм то приговорит, к чему его склонят. Уговорами ли, подкупами ли… У кого-то на самолюбии сыграют, а кого-то и припугнут.
— А как же нам быть?
— Да так и отвечать. Врага его оружием бить надо. Они нашу шляхту пугать вознамерятся, а мы их голоса перекупим. Они нашим деньги посулят, а мы им нож к горлу приставим. А, пан Чеслав, верно мыслю?
— Нехорошо это, — покачал головой польный гетман. — Не по чести. Словно приказчики в лавке… Я больше на саблю полагаться привык.
— До сабель, — нахмурился Зджислав, — я надеюсь, дело не дойдет. И Господа нашего молю о том ежевечерне. Хотя, кто знает? Зарекаться не берусь.
— Да неужто так все плохо в королевстве нашем?
— Плохо то, что кое-кто его своим считает, а не нашим. И этот кто-то наши головы на зубцах стенных видеть не отказался бы. Если проминдальничаем, в самый раз там и очутимся.
— Да за что же?!
— А за компанию! Чего не было, припомнят, а что взаправду было, так раздуют — сам себе последней сволочью покажешься. Подскарбий Зджислав, скажут, у казны ручонки-то погрел, загребущие, а польный гетман Чеслав, князь Купищанский, девок портил по застянкам.
— Прямо уж и портил, — возмутился гетман, потом вздохнул. — Ну, может, и была парочка… Другая…
— А может, и дюжина, другая…
— Нет! Чего не было, того не было!
— Эх, пан Чеслав, да сотня свидетелей найдется, серебром проплаченных, которые перед лицом Господа присягнут, что сами тебе свечку держали.
Гетман насупился, не ответил. Нахохлился на банкетке, как линяющий сокол на насесте.
— Что, проняло? — поинтересовался пан Зджислав после недолгого молчания. — То-то же. Единственное наше спасение, да не только наше, а всей шляхты Малых Прилужан, в князе Януше. Согласен?
— Согласен.
— Тогда думать нам надобно и готовиться к тайной войне. Она может выйти более жестокой и беспощадной, нежели явная. Но без нее не обойтись. К счастью, Богумил Годзелка на нашей стороне. Ему тоже влияние Грозина ни к чему. Он обещал проповедью посодействовать, а кое-кого и отсутствием благословения припугнуть, ежели до горячего дойдет. Я за денежной стороной пригляжу. Расходы, чаю, немалые ожидаются. Так отчего бы нам казной не попользоваться для общего блага государственного? Ну, а ты уж, пан Чеслав, надежных и умелых бойцов подыщи. Чтоб не были мы в проигрыше, когда до драки дойдет. Молю Господа Всеблагого, чтоб ошибался я.
— Добро, пан Зджислав. Подготовлю. Князя Януша, думаю, до поры до времени не стоит даже в известность ставить о наших приготовлениях.
— Само собой. Для него полезней будет, когда незамаранным останется. Пускай уж мы по уши в грязь, да кровь, да дерьмо изгваздаемся, — грустно усмехнулся подскарбий.
— А Зьмитроку я бы и убийц заслал.
— Тише! — Пан Зджислав приложил палец к губам. — Как крайний выход и кинжал убийцы пригодится. Хотя я не торопился бы.
— А кто сам меня пугал, что и опоздать недолго, если не торопиться?
— Эх, пан Чеслав, одно дело мелких шляхтичей пугать, а на великого князя замахнуться…
— А то он не такой как все. Не та же кровь в жилах течет?
— Та-то она та, да только в случае промашки все потерять можем.
— Ну, так я привык рисковать. И на поле брани, и в жизни мирной.
— Как знаешь, пан Чеслав, как знаешь. В поисках убийцы я тебе не потатчик. Но и возражать чересчур упорно не стану. Решай сам. Только чтобы общему нашему делу не повредило.
— Ладно. Решу. Есть у меня один человек на примете.
— Боец, видать, знатный?
— То-то и дело, что панянка.
— Неужели?
— Змея еще та. За деньги мать родную продаст и еще поторгуется при том. Век бы с ней дела не имел, если бы не нужда.
— Да какая ж у тебя нужда может быть? — удивленно вскинул брови подскарбий.
— То мое дело, пан Зджислав.
— Ну, не хочешь говорить, не надо.
— Не обижайся, пан. Это не только моя тайна. Не могу тебе сказать.
— Да ладно, чего уж там. Поможет твоя панянка, к твоей награде еще свою прибавлю. Так можешь ей и предать.
— Добро. Передам.
Они помолчали. Каждый обдумывал услышанное и высказанное от сердца. Наконец подскарбий соскочил с сундука. Сотворил знамение лицом на храм Анджига Страстоприимца. Сказал веско, с расстановкой:
— Благослови нас, Господи, на дела наши, укрепи и придай сил.
Пан Чеслав повторил и его жест, и его слова. Вздохнул:
— Ну, пожалуй, пойду я, пан Зджислав…
— Иди, чего уж там. Да! Погоди! Едва не забыл. Что у вас там под Богорадовкой приключилось? Еще в стужне. Посланник грозинецкий лютует. Едва ли не смертной казни виновным требует. Дескать любимца княжеского ни за что ни про что твои порубежники посекли саблями.
— А! Вот оно что! — Чеслав повел плечам, словно перед дракой. — Было дело. А не сказывал посланник, что грозинчане встречались там с зейцльбержцами, что наш сотник случайно на них со своим отрядом напоролся? Как его самого посечь драгуны хотели, с волками-рыцарями спевшиеся?
— Да тише ты, пан Чеслав, тише! Ужель я посмею вину за стычку порубежную на твоих орлов возложить? Уж я-то знаю, вернее, завсегда догадаться могу, как оно на самом деле было. Тем паче, про Меченого… Ведь такое пан сотник Войцек Шпара прозвание получил?
— Точно!
— Так вот, про Меченого я много наслышан. Надежнее его шляхтича еще поискать надобно. И то вряд ли найдешь.
— Так к чему ты, пан Зджислав, вспомнил о нем?
Подскарбий тяжко вздохнул. Потер шею.
— Не вовремя, пан гетман, твой порубежник свару с грозинчанами затеял. Придворные, знаешь, как все выкручивают?
— Да уж догадываюсь. Поломойка тряпку так не выкрутит.
— То-то и оно. Ротмистр Владзик Переступа один из самых верных псов князя Зьмитрока был. Он и сейчас с посланником в Выгов прибыл бы, кабы не кончар твоего Шпары.
— Ну, так хоть на одного пса у Зьмитрока меньше стало. Собаке собачья смерть.
— Ошибаешься, пан Чеслав. Владзик выжил. Вряд ли он теперь когда саблю в руки возьмет, но ум у него въедливый… Чует мое сердце, много еще крови ротмистр, вернее, бывший ротмистр нам попортит. Как только выздоровеет и отлежится.
— Значит, я полковнику Симону Вочапу в Берестянку весточку пошлю, чтоб Войцеку рассказал.
1 2 3 4 5 6 7