Можно было разглядеть и стены каньона: одна стена темная, другая серая и зеленоватая под луной, с какими-то впадинами, пещерками, с неясными очертаниями каких-то фигур… Тут луна начала колдовать.
– Федь, а Федь, – прошептал Данилка, – смотри-ка, будто верблюд вон там высунулся…
Но Федя не видел верблюда:
– Просто кусок глины торчит.
Данилка с замирающим сердцем прошел мимо неподвижного верблюда – да, это просто кусок глины. Зато на освещенной луной стене каньона Данилка отчетливо увидел фасад какого-то дома. Колонны по всему фасаду, крыльцо со ступеньками – только ступеньки осыпались. Окна с закрытыми ставнями, слепые окна. Подземный, заколдованный дом…
– Федь, а Федь, ты дом видишь?
– Где дом? Никакого дома. Просто водой размыло.
Федя не видел никакого дома. Но впереди за поворотом что-то густо чернело. Федя поднял камень и бросил туда, где чернело. Камень прошуршал по сухой листве. Федя ободрился, прибавил шагу. Это камыши чернели за поворотом.
Совсем примолкли ребята, когда вступили в эти камыши. Высокие пушистые метелки сомкнулись у них над головой. Федя и Данилка уже не дразнили друг друга и не спрашивали: боишься, не боишься, – они молча шагали, касаясь друг друга плечами. Они слушали, как трещат и шелестят у них под ногами жесткие стволы и листва камышей.
– Скоро… пещера будет… – сказал Федя.
Хотел сказать: «Ведьмина» – и не сказал. Раздвинул плечами камыши и пошел дальше. Надо было идти. Не оставаться же здесь! А страх уже мало-помалу забирал его. Но Федя был крепкий, он терпел и еще мог терпеть. И будет терпеть, но перед Данилкой не сознается.
А Данилке давно уже было не по себе. Он тревожно оглядывался по сторонам. Уйти бы отсюда, вскарабкаться по этим выступам наверх, в светлую долину, и бежать домой что есть мочи!
Но тогда, значит, правду сказал Федя, что его лечить нужно…
Снова узкий коридор. Заколдованный город остался позади. Темная стена заслонила проход.
– Пещера, – сказал негромко Федя и замедлил шаг.
Данилка подошел к нему поближе. Замирая от страха, они тихонько шли к темной пещере.
Как-то так случилось, что над трещиной остался холм земли. Поток подмыл этот холм, прорвался сквозь него, и над руслом остался тяжелый темный шатер. Это и была Ведьмина пещера. Кто так назвал ее в давнее время? Может, деревенские ребята, а может, пастухи.
Неслышно ступая, затаив дыхание, ребята вошли в пещеру.
Из пролома сверху падали прямые лунные лучи. Они слегка освещали пещеру, но от этого света пещера казалась почему-то еще страшнее. Что-то шевельнулось в темном углу. Данилка дрогнул и весь напрягся, готовый бежать. У Феди тоже холодок прошел по спине. Он пристально вгляделся в угол. Две крохотные точки, будто бисеринки, светились оттуда.
– Глядит… – шепнул Данилка.
Федя шагнул к этим точкам. Из угла что-то еле слышно зашлепало. Точки передвинулись…
– Ха! – сказал Федя. – Это жаба!
Данилка перевел дух.
Это и в самом деле была жаба. Пробираясь по стеночке, срываясь с уступов, она торопилась убраться подобру-поздорову.
– Ну, вот тебе и Ведьмина пещера! – начал было Федя. – Ну и что? Жабы, и все…
Вдруг Данилка дернул его за рукав. Кто-то, осторожно ступая, подходил с другой стороны к пещере. Мелкими шажками шел кто-то, будто подкрадываясь: туп-туп-туп… И тут ребята не выдержали. Они брызнули обратно по узкому руслу. Ничего не видя и не слыша, они мчались вперед. Иногда пытались выбраться, карабкаясь на стену каньона, срывались, падали и опять бежали.
Наконец нашли подходящее место, выбрались наверх и полетели, чуть касаясь земли, по серебряной полынной долине. Домой!
Там, где кончались каньоны, на дороге окликнул их верховой. Это был старый пастух Иван Никанорыч.
– Эй, ребята, далеко бегали?
Федя и Данилка сразу сбавили свой полет, как бы приземлились, и пошли обыкновенным мальчишеским шагом. Тут уже бояться нечего – живой человек, свой человек с ними!
– А мы тут… по всей долине… – передохнув, сказал Федя.
– И по каньонам… – добавил Данилка.
– А не видали там ягненка? – спросил Иван Никанорыч. – Ягненка подпаски где-то оставили, ищи вот теперь! А где искать? На той ли горе, на этой ли…
Федя и Данилка поглядели друг на друга.
– А! – весело сказал Данилка. – Да это ягненок был!
А Федя принял равнодушный вид.
– Я и так знал, что ягненок, – возразил он Данилке. – Поезжайте, дяденька Иван Никанорыч, к Ведьминой пещере, он там понизу ходит. Мы бы пригнали его, да ведь… да ведь…
Иван Никанорыч не стал ждать, когда Федя объяснит, почему они не пригнали ягненка. Он стегнул прутиком лошадь и рысью поехал к большому каньону. А Федя и Данилка пошли домой.
– Значит, ты знал, что это ягненок? – лукаво спросил Данилка.
– Конечно, знал! – ответил Федя сердито.
Данилка засмеялся, но спорить не стал. И Федя не стал спорить. Только он с тех пор уже никогда больше не лечил Данилку от трусости.
Федина тревога
Каждый день в колхозе ждали: вот сегодня найдут воду! Уж невмоготу становилось жить. Скотина похудела, коровы стали давать меньше молока. Гуси и утки ходили встрепанные, запыленные какие-то. Овцы осипшими голосами блеяли у водопоя. Все просили: воды, воды, воды!
Воду привозили, делили по дворам. И коровам наливали, и лошадям, и овцам. Но мало было этой воды, не вволю, не досыта, а так, лишь бы протерпеть тяжелое время.
Сергей Матвеич совсем замучился и почернел. С рассветом уходил он с бригадой в горы. Там бурили, тут бурили. Где-то здесь обязательно должна быть вода. А воды нет и нет.
Как-то вечером Федя прибежал к Данилке.
– Сергей Матвеич пришел? – спросил он.
Данилка тяпкой рыхлил землю вокруг абрикосовых деревьев. Поливки почти никакой, иногда моют что-нибудь да выплеснут под деревья эту воду. А если разрыхлить землю, то все-таки корням полегче.
– Нет еще, – ответил Данилка, продолжая работать.
Федя сел на теплый от солнца камень:
– Тогда подожду.
– А на что он тебе? – спросил Данилка.
– Нужно.
Данилка взглянул на Федю и опустил мотыгу.
– Ты что, заболел?
Федя сидел сумрачный, совсем расстроенный.
– Не заболел. Кабы заболел, то хорошо!
– А что же ты?
– Наши уезжать собираются.
Данилка даже и не понял сразу:
– Как уезжать? Куда? На сколько?
– Ни на сколько. – Федя пожал плечами. – Совсем.
Данилка бросил мотыгу и подошел к Феде:
– Совсем? Как совсем? Куда совсем?
– Ну, «куда, куда»! Известно куда – к отцовой родне. На Орловщину.
– О-ей!..
– Тетя Фрося все зовет и зовет. Тут, говорит, без воды помрем. А там воды много.
– А отец что?
– А отец говорит: «Что ж, соберемся да поедем».
– А мать?
– Только мать не хочет.
– А может, мать переборет?
– Нет. Тетю Фросю разве переборешь?
Федя и Данилка пригорюнились.
«Из дому куда-то ехать… – думал Федя, а слезы так и подступали к самому сердцу. – Тут все ребята… и море… и все».
«Как же без Феди? – думал Данилка. – Все ребята здесь, а Феди не будет… И в доме на горе будут другие люди жить…»
– А вдруг да найдут воду, – сказал Данилка, – тогда что?
– Не знаю. – Федя как будто всхлипнул. – Не найдут, наверно!
Федя и Данилка, занятые горькими думами, тихо вышли из сада и уселись на крыльце.
– Что это вы нахохлились? – спросила Данилкина мать. – Или натворили чего?
– Мы, мама, ничего не натворили, – ответил Данилка. – Мы Сергея Матвеича ждем.
Наступила тьма.
Во всем колхозе загорелись электрические лампочки, будто кто-то сразу бросил пригоршню огней в темную долину.
Тут и пришел Сергей Матвеич.
Ребята бросились ему навстречу:
– Ну что, Сергей Матвеич?
Сергей Матвеич поглядел на них усталыми глазами, приподнял брови, покачал головой:
– Пока ничего хорошего.
– Все, – упавшим голосом сказал Федя.
И, не оборачиваясь, пошел домой.
У Данилки защемило под ложечкой. Он направился было следом за Федей, но мать сейчас же увидела.
– Куда это? – удивилась она. – Ночь на дворе. Неужели вам, ребята, дня не хватило? Иди-ка, Данилка, ужинать, да спать пора. Топчан по тебе скучает.
Медленным шагом шел Федя по деревне. Ему домой даже идти не хотелось. Ну что там? Споры, брань. Мать плачет и тоже бранится.
«А может, отдумают? – прикидывал Федя. – Может, пока я ходил, отец послушался матери: „Зачем хозяйство разорять? Останемся. Пускай сестрица одна едет“. Мать, ведь она тоже… бедовая. Она и отспорить может!»
Тишина стояла в колхозе. Только море шумело и шумело, словно баюкало землю.
«Не хочу уезжать… – всхлипнул Федя. – Не хочу, и все!»
Он вошел в дом и сразу понял, что надежды его не сбылись. Отец не послушался матери, но мать послушалась отца и тети Фроси.
Все трое сидели за пустым столом и разговаривали. И такие у них были разговоры, что, видно, даже про ужин забыли.
– А гусей тоже с собой брать, – спрашивала мать, – или резать?
– Зачем же это резать? – возражала тетя Фрося. – Там река, выгон широкий, зеленый с весны до осени. Пустим – и будут ходить. Гусей довезти нетрудно. В клетку – и все.
– Моря жалко… – вздохнула мать. – Как же без моря? Ведь я здесь родилась. Всю жизнь на море…
– Ну, это пустое! – Отец махнул рукой. – Баловство. Что оно, твое море-то? Утонуть можно, а напиться нельзя.
– Виноградники хороши… – опять вздохнула мать, – и дом у нас устроенный…
– Снова-здорово! – сердита сказала тетя Фрося. – Подумаешь, дом – из глины сбитый!.. Ужинать давайте. А то, пока посидим, еще передумаем.
– А я не поеду, – вдруг заявил Федя.
– А тебя когда спросят, тогда ты ответишь, – сказал ему отец. – Пока еще не спрашивали.
– Наймусь на птичник и буду работать, – проворчал Федя.
Но на него уже никто не обращал внимания. И отец и мать задумались. Только тетя Фрося весело хлопотала, собирая на стол.
– А вам, тетя Фрося, хочется, ну и ехали бы одни! – сказал Федя. – Зачем и приезжали только!
Но тут отец на него прикрикнул и хлопнул ладонью по столу:
– Это еще что? Вишь ты как разговорился со старшими! – И, вздохнув, добавил: – Да. Если б хоть вода была… А то где вот она? Ищут, ищут. Видно, все-таки уходить придется.
С тяжелой душой улегся Федя спать. Ему все представлялось, как связывает мать узлы, как сажают гусей в большую клетку, как выносят из избы разные вещи и грузят в машину… Ребята в это время гурьбой бегут на море, синее море сверкает, плещется, зовет… А он, Федя, стоит у машины! Сейчас сядет и уедет куда-то, и больше не будет его здесь, и не будет их дома. И Данилка выйдет на дорогу и только поглядит им вслед…
Тут у Феди опять закапали слезы. Но он зажмурил глаза покрепче и уткнулся в подушку.
Мать тоже долго не спала. Федя слышал, как она ворочалась на кровати.
– А корову как же?.. – прошептала она. – Продавать?
– Не с собой же везти, – отозвалась тетя Фрося. – Что там, коров нету, что ли? Ведь ее в корзину не посадишь.
– Хорошая коровка-то.
– И там не хуже. Там разве столько молока-то коровы дают? Там по ведру дают. Потому что пастбище там – трава по пояс.
Под этот шепот Федя уснул и увидел во сне, как уводят со двора их маленькую красную коровку Зорьку.
«Не отдам корову! – воевал во сне Федя. – Буду на ферме работать! И Зорька пускай со мной! Не отдам, и все!»
А у самого у сонного текли по щекам слезы и мочили горячую подушку.

Друзья расстаются
Как ни плакал Федя, как ни спорил с родными, по его не вышло.
Что было во сне, все повторилось наяву. Отец съездил в Феодосию, взял билеты на поезд до самого города Орла.
– Собирайтесь, – сказал он матери и тете Фросе и показал им билеты. А когда увидел, что Федя стоит тут же и глядит на него испуганными глазами, отец сказал: – И ты собирайся. Тоже небось какое добришко есть!
Отец уже не ходил на работу. Он разорял свой дом. Снимал электрические провода, вывинчивал лампочки – на новом месте понадобятся. Отрывал замки от дверей и запоры у оконных рам – на новом месте пригодятся. Приглядывался, не содрать ли черепицу с крыши да не увезти ли с собой. Может, там, на новом месте, дорого будет крыши крыть?..
И мать перестала ходить на работу. Она то суетилась, собирала разные вещи, складывала что в ящик, что в чемодан, звонким голосом переговаривалась с тетей Фросей, а то вдруг садилась где попало, и руки у нее опускались. Как бы хорошо ни было там, на Орловщине, а покидать свой дом человеку всегда тяжело…
Зато тетя Фрося будто лет на двадцать помолодела. Она и ящик с посудой сама гвоздями забила. И большую клетку где-то добыла – гусей перевозить. И отцу указывала, что с собой взять, а чего брать не надо. И на мать покрикивала, чтобы не сидела сложа руки да не плакала – здесь в море и так соленой воды много!
А вечером пришел Иван Никанорыч.
– Сами коровку приведете ай мне согнать? – спросил он.
Федя и Данилка в это время спускались с горы. Федя как увидел около своего двора Ивана Никанорыча, так и бросился домой. Сердце у него защемило – пастух за Зорькой пришел.
Мать молча надела Зорьке веревку на рога и вывела ее на дорогу.
– Не отдам Зорьку! – заголосил Федя и начал отнимать у матери веревку.
Но Иван Никанорыч тихонько отстранил Федю, взял веревку, намотал на руку и сказал:
– Не тужи, Федюнька. На новом месте у вас, глядишь, новая корова будет. А твою Зорьку я не обижу. Коровы все на колхозном дворе ей знакомые, вместе пасутся. Не ехать же ей с вами, сам посуди. Она уже привыкла полынь да колючки жевать, ей, пожалуй, на орловских лугах-то и скучно станет…
И повел Зорьку по деревне, на колхозный двор. Федя ревел во весь голос. Данилка тоже хлюпал рядом.
Федина мать молча смотрела вслед своей красной коровке. Мать уже не была веселая и румяная, и глаза у нее не блестели. Она глядела до тех пор, пока Иван Никанорыч и Зорька не скрылись за поворотом. А потом вдруг села на каменную лесенку, которая поднималась к их дому, закрыла лицо руками и закачала головой:
– Ох, что же, что же мы наделали? Весь свой дом разорили!
А на другой день пришла к Бабкиным колхозная грузовая машина. И полчаса не простояла у двора – живо погрузились. Почти никто и не провожал Бабкиных: народ был на работе. Пришла только соседка Катерина да дедушка Трифонов. Да ребятишки со всего колхоза сбежались – и Петруша, и Тоня, и Васятка Тимаков…
Данилка был тут же.
1 2 3 4 5 6 7 8 9