Я поспорил бы на последние чистые носки, что на этом ограждении висело по крайней мере несколько разновидностей датчиков — сенсоры, инфра, ультра и сотни других; комар, который перелетит через эту сетку и будет все еще в состоянии размножаться, должен считать себя счастливчиком. Я почувствовал, что вскоре мне представится возможность познакомиться с этой территорией изнутри. Так оно и случилось. Мы свернули на дорогу, ведущую к воротам. Я закрыл глаза и в очередной раз подумал, чтобы приободрить себя: интуиция, подтвержденная могучим логическим мышлением, способствует удаче.
Контроль у ворот был чистой формальностью, но это были лишь внешние ворота, потом, метров через пятьдесят, нас остановили снова, и на этот раз машину тщательно перетряхнули, а каждому из пассажиров откинули с лица капюшон и с чем-то сравнили — видимо, нас успели сфотографировать, без моего, черт побери, ведома. Еще несколько сот метров — воинская часть, вот куда нас привезли, но народу здесь было не слишком много — и машина затормозила перед казармой, ничем не отличавшейся от других. Водитель и конвоир выскочили из машины, а я не догадался приподнять голову и посмотреть, что они собираются делать. Через несколько секунд ответ ударил мне в нос — они просунули в машину шланг и пустили смесь аммиака с чем-то еще похуже. Я был одним из первых, выскочивших из газовой камеры на колесах, громче всех кричал, громче всех протестовал против того, чтобы нас возили по миру с голыми задницами. Я уже знал, что не стану высовываться, в армии самый лучший цвет — серый, никого не интересуют рядовые солдаты, они составляют стержень армии, но кого это волнует? Важны самые строптивые и самые дисциплинированные, это они — в зависимости от перевеса тех или других — выигрывают и проигрывают сражения и войны. Этот закон я сформулировал пару десятков лет назад, в соответствии с ним из каждой армии следовало уволить именно середнячков и сражаться лишь силами представителей крайностей, это было бы дешевле и здоровее для общества, поскольку солдафоны и свободолюбцы к тому же представляют для общества опасность. Война выглядела бы совершенно иначе, если бы было известно, что в ней принимают участие только анархисты, коммунисты, сатанисты и пигмеи. Помню, когда я сформулировал этот закон вслух, сержант Кашель отвел меня в сторону, положил руку на плечо, пристально посмотрел в глаза, а затем ударил другой рукой сначала в живот, а потом в нос. Когда я, застигнутый врасплох, упал на колени и посмотрел вверх, Кашель наклонился и процедил: «Умник, были уже такие, кто хотел при случае избавиться от нежелательных элементов, но армия должна быть армией. И только попробуй еще раз пошутить так же вслух! — Он повернулся, чтобы уйти, но в последний момент что-то его остановило, он посмотрел на меня и добавил с явной укоризной: — Один дебил так пошутит, а другой возьмет и воспримет это всерьез». Потом сплюнул и скрылся за углом казармы. Проанализировав поведение сержанта, я понял, что его реакция была столь резкой потому, что мои «директивы» могли изменить любимую армию Кашля, саму по себе чудесную, по его мнению, в качестве орудия для реализации планов какой-нибудь сволочи.
Водитель смотрел на нас с некоторого расстояния, сдерживая улыбку — либо он когда-то уже схлопотал за свое хихиканье, либо видел подобное множество раз. Конвоира я вообще не видел, вероятно, он ушел в казарму сразу же после того, как подключил шланг, и как раз в этот момент он вышел из здания в обществе сержанта, макушка которого напоминала мяч для гольфа — голая и покрытая мелкими шишечками. Сержант подошел ближе и небрежно отдал честь, несколько иначе, чем это делается обычно, — приложенная ко лбу рука была согнута, словно он прикрывал глаза от солнца. Я окаменел, хотя из глаз у меня все еще текли слезы, а в носу отчаянно жгло. Открытый от удивления рот представляет собой мало эстетичное зрелище, но помогает перевести дыхание, во всяком случае, меня это наверняка спасло от удушья. Я смотрел на сержанта Кашля, который мгновением раньше вернулся ко мне в воспоминаниях, а теперь — в реальности. Он окинул группу кашляющих и чихающих голышей бдительным взглядом, не пропустив и меня, но я не заметил в его глазах ничего напоминающего улыбку или понимание, ничего, что говорило бы о том, что сержант Кашель — знакомый мне сержант, а не его копия с той стороны мира. Видимо, это все же была копия. Но подобие было потрясающим — так же как и Кашель, он приподнялся на носки и крикнул:
— Не могли бы вы выстроиться в две шеренги? — И если бы он не добавил: — Жопы подравняйте, мать вашу… — я бросился бы ему на шею.
Но Кашель, наш любимый Кашель, не употреблял слов крепче, чем «черт», да и то, услышав известие о начале Третьей мировой войны. Водитель пожал плечами и толкнул в плечо стоящего ближе всех, показав ему на прочерченную на асфальте линию.
— Можно побыстрее? — рявкнул Кашель, может, и не Кашель, но точно сержант. — А то хотелось бы успеть еще сегодня.
Я вздохнул, с сожалением и облегчением одновременно. Кашлю было абсолютно чуждо чувство юмора. Подобная ирония в словах и голосе не свойственна была органам речи сержанта Кашля, нашего сержанта Кашля. Этот был усовершенствованной версией нашего, отличавшейся наличием казарменного юмора и умением употреблять ругательства. Я подумал, что когда-то предпочел бы именно эту модель, но сейчас ощутил идиотскую ностальгию по «своему» Кашлю, отверг нового и решил ему не поддаваться. Мы выстроились в некое подобие двух шеренг, на лице сержанта отразилась боль, в этом отношении он был похож на моего Кашля.
— Сегодня вы только получите форму и распределите между собой койки и шкафчики, — сказал сержант. — Настоящее…
— Простите… — Я поднял руку, чтобы задать вопрос. Мешок тут же свалился, и я, вместо того чтобы заняться вопросом, занялся мешком. Сержант нахмурился, я посмотрел на него подтягивая вверх мешок. — Простите, на этот раз за мешок. — Я лучезарно улыбнулся. — Я хотел спросить, как нам вас называть? — Сержант вытаращил глаза, давление внутри его организма явно возросло — я видел, как затрепетали ноздри, словно клапаны котла. — Если нужно будет вас позвать, или еще что…
— Меня позвать? — рявкнул он. — А зачем вам меня звать? Я что вам, прислуга в отеле? — Он сделал шаг в мою сторону, затем второй и остановился в метре от меня. — Я что, должен вам кофе в постель приносить?
— Сержант… — Я слегка наклонился вперед и заговорил тихо, но отчетливо: — Если это армия, а очень на то похоже, то у меня звание капитана. Ну и что — я вам буду кофе носить? — Я обошел остолбеневшего сержанта и, сопровождаемый аплодисментами коллег-наемников, направился в сторону здания.
Я вовсе не собирался разозлить сержанта или сделать его объектом насмешек. Я хотел выяснить, действительно ли это, черт побери, сержант Кашель или нет. Если я получу нагоняй, значит, это чужой сержант, обиженный и ищущий любого повода, лишь бы на мне отыграться. Если же этот человек — Кашель, или Теодор Л. Лонгфелло, то его чувство справедливости не позволит ему измываться над Оуэном Йитсом, поскольку Кашель знает, что Оуэн Йитс действительно капитан в отставке; во-вторых, он знает, что не кто иной, как он сам, учил его основам боевых действий; в-третьих, если кто-то был недоволен сержантом, то тот сперва вспоминал все свои грехи и лишь потом соответствующим образом реагировал. Но если он не считал себя виноватым в собственных глазах — беда курсанту. Естественно, я не помнил, чтобы он когда-либо счел себя виноватым, но подобное поведение он в конечном счете превратил скорее в ритуал. Посмотрим.
Направляясь к зданию, я увлек за собой остальных, но у самых дверей отодвинулся, пропуская идущих следом, а сам огляделся вокруг, словно кого-то искал. Будда замедлил шаг раньше, и в конце концов мы остались одни. Я подошел к пластиковому столу с двумя скамейками, на крышке которого кто-то услужливо разложил полтора десятка пачек разных сигарет. «ГГ» среди них не было, я схватил «марльборо» и закурил. Будда поставил ногу на скамейку, опираясь локтем о колено.
— Ну и как думаешь, мы там?
— Судя по тому, что мне удалось увидеть, — похоже, да.
— Ты что-то видел?
— Почти все, — похвастался я.
— Как? Ведь… Эй! Ты же первый отравился их препаратом?
— Неправда. Я потерял сознание по собственной воле. Гипервентиляция. Достаточно долго и глубоко подышать, чтобы мозг принял решение: «Слишком мало двуокиси углерода в легких. Восстановить!» И тогда ты теряешь сознание, поскольку именно количество углекислого газа, а не кислорода, в легких управляет дыханием. В свою очередь, в бессознательном состоянии ты дышишь неглубоко и медленно, пока количество углекислоты не придет в норму. Так что я вдохнул намного меньше снотворного, чем вы, и очнулся тоже быстрее. Все ясно?
Он кивнул и несколько раз хлопнул в ладоши. Я без особого удовольствия выкурил «марльборо», затем кивнул в сторону здания, и мы направились туда. Я выбрал первую с краю комнату, ближе всего к выходу, затащил в нее Будду и толкнул на койку возле двери.
— И что дальше? — спросил он, укладываясь на спину и заложив руку за голову.
— Поиграем в армию, Бобби. Так мне кажется. Но, похоже, не слишком долго, нам не за это платят.
— А за что? — спросил один из наемников, входя в комнату. — Можно тут с вами?
— Конечно!.. — Я описал рукой дугу, показывая на остальные четыре койки. На первый вопрос я не ответил.
Ответа я попросту и сам не знал.
16
Два дня спустя никто уже не смеялся над моим именем. Мне удалось этого добиться, ни разу не ввязавшись в драку, и я сразу же об этом пожалел. Пока отряд посмеивался над Ари Зоной, я мог, например задумавшись, не среагировать на обращение и отнести это на счет недовольства собственным именем. Но с тех пор как я завоевал симпатию всего отряда, ссылаться на это было уже невозможно.
— Что ж, ничего не поделаешь, придется быть внимательнее, — сказал я Будде. Мы сидели под деревцем, опередив в беге по пересеченной местности всех остальных на пятьсот метров. Успех пришел к нам обоим с равным трудом, и это меня радовало. — Долго мы тут не пробудем, это точно, вряд ли нам станут платить за поправку собственного здоровья.
Я с наслаждением вздохнул. Воздух был прохладным и свежим, впрочем, каким он еще мог быть в четыре утра? Сержант Гарднер гонял нас весьма основательно, живо напоминая этим сержанта Кашля. Вот только, к сожалению, это был не Кашель. Несколько раз я пытался застать Гарднера врасплох — кричал ему в ухо его «настоящую» фамилию, напоминал старые истории, призывал к откровенности, но толку от этого не было никакого, каждый раз он смотрел на меня с отвращением, словно я пытался поцеловать его между ног, и гонял вдвое дальше и втрое быстрее, чем остальных. Я сбросил полтора кило и потребовал новые форменные брюки. К моему удивлению, я их получил.
— Мы отсюда уедем, это факт. — Будда глубоко вздохнул, оперся о ствол и пнул носком ботинка землю. — Если учесть, сколько было упражнений на всех этих штуках с равновесием и прочим?.. — Он посмотрел на меня, словно сам боялся произнести нужное слово.
Мне тоже нелегко было его выговорить:
— Космос…
— Я туда не хочу! — предупредил меня Будда.
— Угу. Но зачем ты мне об этом говоришь?
— А кому? Гарднеру? Ведь не он здесь самый главный.
Я выглянул из-за ствола и оценил расстояние до ближайшего бегуна.
— Пошли вперед, расстояние будет медленнее сокращаться. — На самом деле я боялся, что нас могут подслушать, единственное в окрестностях дерево так и просилось, чтобы под ним вести тайные беседы, а перед этим увешать его микрофонами. Мы прошли немного дальше. — Мне ничего не приходит в голову. Мы полностью зависим от наших работодателей.
— Мы должны узнать, был ли здесь Красински! — мстительно рявкнул Будда. — И куда он делся.
— Согласен. Может быть, ты знаешь, как это сделать? Может, прогуляешься по тому невинному газончику между нашим лагерем и служебным зданием?
Будда посмотрел на меня и содрогнулся:
— Ты что? После того, что нам показал Гарднер?
— Вот именно. — Услышав сзади тяжелые шаги, я быстро сказал: — Во всяком случае, ничего не предпринимай без меня. Выдержим еще несколько дней, ничего больше не остается.
Нас догнал Попкорн Суинберн и замедлил шаг.
— Сначала меня это просто бесило, — прохрипел он. — Но теперь думаю, раз мне платят такие бабки за то, чтобы я набрал форму… — Он рассмеялся.
Мне показалось, что он не настолько глуп, как притворяется, и потому не разделил его радости:
— Примерно так же радовался один худой миссионер, что дикари его так хорошо кормят…
— Думаешь? — Он искоса посмотрел на меня.
— Следовательно, существую…
Я перешел на бег, словно хотел первым добежать до гарнизона. Гарднер уже ждал нас у ворот. Я пробежал мимо него и остановился. Сначала я собирался бесшумно подойти к сержанту и спросить о чем-нибудь, но понял, что при виде меня у него, похоже, включаются особые резервы адреналина и у меня не слишком много шансов поймать его на лжи. Я оставил его в покое.
— Похоже, сержант Гарднер тебя боится, — сказал Будда… Роберт, когда мы стояли под душем. Я не посвящал его ранее в свои подозрения относительно сержанта, и он не был свидетелем моих неудачных попыток. — Во всяком случае, каждый раз, когда ты исчезаешь из его поля зрения, у него такая рожа, будто он наконец отлил после восьми кружек пива.
— Я не говорил тебе, что у Ари Зоны чин капитана, впрочем, как и у меня, оба мы в свое время оставили службу. Сержант в это верит, ведь они проверяли наши данные. — Я намылил торс и лицо, благодаря чему мог гримасничать сколько угодно и говорить странным голосом, и даже Пима не поняла бы, что я лгу. Я не собирался пока что посвящать кого бы то ни было в свои подозрения. — Вполне могу представить, что в данной ситуации он чувствует себя неловко.
Я смывал пену с лица, когда Гарднер открыл дверь и появился на пороге, махнув два раза рукой перед лицом, чтобы разогнать клубы воды, часто ошибочно называемой паром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48