— Куанта коста, синьор? — спросила Сандра. — Сколько? Штраф, мы готовы.
«Карабинери» посмотрели друг на друга. Сандра полезла в сумочку, я вынул франки. Мы сунули все это старшему «карабинери». Его руки инстинктивно сжали деньги. И не разжались.
— Мы уезжаем, уезжаем, — заверила Сандра. — Вот, смотрите! — и она прыгнула на палубу нашего катера. За нею еще несколько девушек и все «тигры». Зорич и я стали прощаться с остающимися. «Карабинери» прыгнули на свой катер и, помахав нам оттуда рукой, удалились по черной воде.
Девушки поднялись с катера на набережную и махали нам оттуда руками. Я даже не знаю, кем они нас считали в этот момент. Ну уж точно не сербскими офицерами, явившимися в самовольную отлучку с войны. Приятными, веселыми ребятами.
Только глубокой ночью выяснилось, что Сандра не сошла на берег, а осталась с нами. Потом она работала в военном госпитале в городке Обровац, естественно анестезиологом.
Это добрая история, но конец у нее (точнее, это произошло уже за временными рамками этой истории) все равно мрачный. Потому что в 1995 году хорватские войска уничтожили Сербскую Республику Книнская Краiна. Мне неизвестно, что стало с моими товарищами-«тиграми», с Момой Зеленичем, наконец, с безрассудной американкой Сандрой. Знаю, что она была из города Сан-Диего в Калифорнии. Небольшого роста, худенькая, темные волосы, лет 25 или 30.
Мы не стали в него стрелять
Мы заняли Крившичи после небольшой перестрелки. Боем это было назвать трудно. Правда, перед этим наша далекая артиллерия швырнула десяток горячих болванок 122 калибра по их бронетранспортерам и вывела их из строя. Так что хорватам нечем было держать оборону. Я потом увидел эти их машины. У одной снарядом была вскрыта крыша в месте рулевого отсека так, что казалось, броню вскрыли огромной открывалкой для консервов. Внутри все сгорело. Я видел торчащий из золы кусок погона да кости. Ступни в ботинках не догорели, потому что были ниже. Это все, что осталось от водителя. Почему не догорел погон, было трудно понять.
Я и до войны не был особенно сентиментальным, а война вообще меня очерствила. Я посмотрел на вскрытый бэтээр, сплюнул и пошел дальше. Мы шли с бойцами прочесать Крившичи. Шли цепью с дистанцией метров десять друг от друга. Мы шли через обширный негустой сад.
Дорогу нам преградила каменная изгородь. На горных плато камень, конечно, самый дешевый материал. Все изгороди каменные.
— О, хрват лежал! — мой сосед справа, усатый сержант наклонился и рассматривал что-то на земле. Я подошел.
Сержант указал дулом автомата на землю.
— Сигарки курил, германские, — поддел он дулом пустую пачку из-под сигарет. — Тушенку ел, — сержант указал дулом на несколько пустых консервных банок, лежавших у камней ограды. — Забор разобрал, чтоб удобнее было по сербам палить.
Сержант огляделся. И довольно заулыбался.
— Гадить ходил под яблоню, — автоматом сержант указал на соответствующее место. — Для вытирания хрватской задницы использовал туалетную бумагу.
К нам подошли еще двое солдат. Они стояли и смеялись.
— Но вот куда он делся? — задумался сержант. — Все трое пленных были взяты в плен в большом доме. Он же не мог пойти в большой дом, чтобы сдаться нам? Долго бы пришлось идти. Да и зачем ему сдаваться? Он должен быть где-то здесь, — резюмировал сержант. — Далеко он уйти не мог. Прячется недалеко. Надо искать. Будьте очень осторожны, — сказал он солдатам. — А ты, рус, лучше бы никуда не ходил. Если тебя пристрелят, Шкорич нам ноги из жоп повыдергивает.
Солдаты было захохотали, но тотчас замолкли, вспомнив о сбежавшем хорвате, он мог услышать нас.
— Ты, рус, лучше пойди в большой дом, там ребята документы какие-то нашли и фотографии, может, тебя заинтересуют, — сказал сержант.
Мне самому не очень хотелось участвовать в охоте на человека, и я пошел к усадьбе, сержант толково определил ее как «большой дом», потому что все другие дома хутора были небольшие. Я пошел через сад, внимательно оглядываясь вокруг. По пути я все же запутался в какой-то тонкой проволоке. Ее было полно в саду. Она куда-то тянулась по траве и в кустарниках. Высвободившись из проволоки, я промаршировал через сад, вышел к задней части большого дома. Закричал: «Эй, есть ли живые?! — совсем не для того, чтобы мне ответили, а только для того, чтоб меня услышали. И знали, что это иду я и не нужно по мне палить как по хрвату.
— Живые есть?! — продолжил я свое звукозаявление о моем прибытии, входя в дом, точнее, вначале в сени или прихожую. Там стояли мешки, видимо с зерном, на стенах висели и у стен стояли предметы сельскохозяйственного быта: грабли, лопаты, некие мотыги и кирки. Через сени я вышел в кухню. Там тоже было безлюдно. И никаких съестных припасов. Некоторые шкафы были открыты да так и не закрыты. Здесь, по всей вероятности, побывали уже после хорватских солдат сербские. Я пошел дальше по темному коридору, который вел в глубь дома.
— Живые есть?! Кто-нибудь жив?!
Со второго этажа по потолку я услышал осторожные шаги и подгреб ближе к указательному пальцу тело своего автомата. Но передумал. В тесном коридоре пистолет, решил я, будет убедительнее. Пистолет на самом деле комнатное оружие, ближе чем с 30 метров его пальба на улице малоэффективна.
Я вышел в большой зал, служивший столовой. За краем стола сидел солдат Светозар Милич и рассматривал фотографии.
— Ты не слышал меня, Светозар?
— Слышал, капитэн.
— Почему же не отзывался?
— Я не понял, что вы кричите.
— А что там за проволока в саду?
— Это от вашей русской «мухи». От гранатомета. Выстрел вылетает, и за ним эта проволока.
— Что ты рассматриваешь?
— Семейный альбом хозяев.
Я встал за ним и тоже склонился над альбомом. Хозяин большого дома — высокий худой крестьянин с резкими чертами лица — был запечатлен на всех стадиях его крестьянской жизни. Совсем юный, с сестрами и братьями. У церкви, рядом с католическим священником. С молодой женой, в центре толпы свадебных гостей. Потом пошли первые дети, вначале в пеленках, далее все более и более взрослые.
Вот хозяин стоит за дочкой, она в свадебном наряде, выдает замуж. А вот он в поле, сидит в шляпе на тракторе. Вот стоит с четырьмя сыновьями, похожими на него. Вот он радостный, погрузил руки в зерна кукурузы на мельнице. В общем, все труды и дни крестьянского сословия. Вместе с хрватами были запечатлены хрватские животные: кони, собаки, коровы, овцы. Овцы в Далмации похожи чем-то на собак колли, у них тонкое свисающее руно. Местные утверждают, что именно сюда, на каменные плато Далмации, подымались за золотым руном грек Язон и его аргонавты на корабле «Арго». Сюда, а не в очень далекую Колхиду.
— Он похож на моего отца, — сказал Светозар сердито.
— Понятно, — сказал я. Мне говорили, что большая часть далмацийских хорват по крови сербы. Что якобы католические прелаты в голодные годы выезжали на Петрово Поле с подводами, нагруженными посевным зерном, и стояли там. Они давали зерно бесплатно сербам, взамен требуя перейти в католичество.
— Петрово Поле недалеко отсюда, — вздохнул Светозар. — Мы единственный народ в мире, который, поменяв религию, меняет и нацию.
— В казарме у нас есть полковник Княжевич. Серб. Но часть его рода — тоже Княжевичи — хорваты. Непросто все, — подтвердил я.
— Ну да, непросто. Он очень похож на моего отца. — Светозар, было похоже, расстроился.
Снаружи послышалась стрельба одиночными, и мы, схватив оружие, выбежали через главный вход на улицу хутора. Сербские солдаты все бежали к небольшому дому. Мы побежали тоже. На задах дома в конце улицы в огороде на грядке крупного балканского лука лежал навзничь солдат, вцепившись рукой в автомат, который его не спас.
— Мертв, — сообщил мне усатый сержант. — Скрывался в сарае с зерном. — Сержант перевернул мертвого с помощью Светозара.
— Сын хозяина хутора, — отметил Светозар без удовольствия. Скорее грустно. Мирный крестьянский фотоальбом дестабилизировал его, я так полагаю.
— Это он устроил себе гнездо у ограды?
— Без понятия, — сказал сержант, — может, и он. Может, нет. Есть еще несколько непрочесанных строений, их мы обыщем. Кто убежал — тот убежал. Не будем же мы искать в горах. Мы вернулись в дом. Светозар и я. Мне же посоветовали не участвовать в поисках.
От нечего делать мы стали искать пищу и алкоголь. Решили спуститься в подпол. Там обычно в прохладе подполья хранится у крестьян вино. К хутору примыкал целый склон виноградников. Следовательно, должно быть вино.
— Полагаю, вино давно выпили хорватские солдаты, — сказал я, когда мы спускались по лестнице.
— Обычно к весне вина у крестьян не остается. Либо они продают его, те, кто имеет возможность вывезти вино в город, либо выпивают за осень и зиму сами. Осенью ведь празднуют свадьбы, столько вина уходит, — сообщил мне Светозар. Он шел впереди меня. — О! — воскликнул он, остановившись. — Тут у них целая лежка!
Я увидел из-за его спины, что подвал дальше расширился во вместительную комнату. На полу лежали матрацы, вокруг была разбросана военная одежда, валялись высокие сапоги на шнурках, какие-то рации, провода, даже несколько туб гранатометов. Вверху, под потолком, шел поток воздуха из полностью открытых окон.
Мы насторожились.
— Внимание, капитан, они могут быть еще рядом. Такое впечатление, что здесь они переоделись в гражданскую одежду. Чтобы легче было сбежать.
Мы внимательно обследовали три подвальные комнаты. В каждой обнаружили ту же картину. Разбросанная одежда. Неиспользованные гранатометы. Пустые бумажные пакеты из-под соков германского производства. Разорванные пластиковые упаковки германского производства. Несколько пустых бутылок из-под германской водки и германского же производства бренди. Короче, картина складывалась простая. Здесь жил небольшой гарнизон, получавший снабжение из Германии. Те, кто не погиб, переоделись и пробираются сейчас через горы к своим.
Мы пошли наверх и зашли опять в большое помещение, служившее семье столовой и местом, куда они собирались, когда хотели побыть вместе. Хозяин, видимо, был не совсем обычным крестьянином. Оформление его living-room, как ее назвали бы в Америке, претендовало на большее. Над большим столом висела крупная люстра с сотнями сосулек. В разных углах стояли два телевизора, над большим полуовалом дивана, могущего поместить на своих сидениях душ 10–12, находились книжные полки. В самом уютном углу зала находился камин с чугунными львами по краям. На стенах висели увеличенные фотографии, видимо из того же альбома, что мы смотрели. Что, в общем, неудивительно, однако необычным показалось то, что фотографии были аккуратно оправлены в металлические рамки под стеклом. Те же сцены из крестьянской жизни. Хозяин, хозяйка, четверо сыновей и трое дочерей.
Несколько фотографий отсутствовали. На стенах остались четкие темные прямоугольники, на тех местах, где они висели.
— Светозар, ты не снимал фотографий со стены?
— Нет, — сказал Светозар. Он нашел в одном из ящиков чай и теперь искал, как его приготовить. — Там какие-то стекла в камине, капитан, поглядите в камине.
Около камина действительно были стекла и распавшиеся металлические рамки. Кто-то хряпнул обрамленными фото о чугунных львов. В самом камине среди недогоревших бревен покоились, я увидел, недогоревшие, частично сгоревшие фотографии. Я вытащил самые крупные фрагменты. И все сразу стало ясно. На фотографии, улыбаясь, рядом с отцом стояли четверо сыновей, облаченные в новенькие формы армии Хорватии.
— Видимо, хутор защищали отец и его сыновья, — сказал я и положил на стол фрагменты фотографий. — Такое может быть, Светозар?
— Сплошь и рядом, капитан. Сербы поступают также. Стараются сберечь родные дома.
В это время сосульки на люстре отчетливо зашелестели. По потолку пробежали скрипы. На втором этаже кто-то прошел. Я и Светозар схватились за оружие и передвинулись к лестнице, ведущей на второй этаж. Стали подыматься по ней, стараясь не скрипеть ступенями. Но какой-то шум мы, конечно, создавали.
На втором двери во все комнаты были открыты. Из одной двери вырывался поток сквозняка, и мы безошибочно направились туда. Окно было настежь открыто. На полу валялись предметы военной формы хорватской армии, брюки, ботинки, даже кепи. Мы подбежали к окну. Через сад в горы бежал седой человек в гражданской одежде. Правда, в руке у него был автомат. Человек обернулся и посмотрел на свой дом. Старый хорват с глубокими продольными морщинами.
Мы не стали в него стрелять.
Солдатка
Я тогда еще бороды и усов не носил, волосы у меня были в своей основной массе темные, в некоторых местах от силы salt and pepper, т. е. соль и перец, как говорят американцы. Поседел я уже в первые годы XXI века, когда сидел в тюрьмах, а тогда был такой привлекательный себе «капитэн». Кличка приклеилась ко мне от комнаты, которую я занимал (я уже об этом упоминал), где раньше жил капитан, да погиб. Так вот я, поскольку брился начисто и был коротко острижен, и носил темные очки в массивной оправе, не был похож на серба катастрофически! Зато был аутентично похож на хорвата, их врага, или немца, тоже проходящего в сербском сознании как враг. Бундесвер-офицер.
По утрам в мою суровую келью (железная кровать, железный шкаф, печка-буржуйка с трубой и стол — подарок начштаба полковника Шкорича) входил первым около шести утра солдат-крестьянин Милан и растапливал мне печку дровами, стоя на коленях. Я писал о моей келье и о солдате, будившем меня стуком в дверь и вопросом «Хладно, капитан?», в моих репортажах, поэтому промчусь коротко по солдату и перейду к солдаткам.
Если не ошибаюсь, завтрак назывался «доручек». Офицеры имели право, если хотели, не идти в столовую, а иметь завтрак в комнате. Они все хотели, и вот почему. Завтраки разносили рослые красотки, девки-солдатки. Затянутые в различные военные штаны. Хоть штаны и были различными, на девках все они выглядели как бриджи. Ибо female в возрасте 25–30 лет, а все они были именно в этом прекрасном возрасте, имеют развитые попы, грушевидные и яблоко-видные, и они натягивают им штаны в бриджи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25