Это только один пример.
В Екатеринбурге, в квартире генеральской дочки мы поссорились с Тарасом Рабко. Вообще-то к моменту этой поездки Тарас так далеко отошёл от партии, я удивляюсь из сегодняшнего дня, из тюрьмы, зачем я его взял тогда с собой. Возможно для того чтобы поговорить в поездке, устроить разборку. Он был мой "ученик" и я, честно говоря переживал его уход. Я видел что хотя формально он да не сказал "ухожу из партии", фактически он перестал делать для нас те малые юридические надобности, которые делал до сиз пор, сбросил всё на молодого Андрея Фёдорова.
Я написал "он был мой ученик". Да, как Карагодин был учеником Дугина. Своего последнего ученика Карагодина Александр Гельевич изгнал в 1996 году. С огромным скандалом. И по-своему по-дугиновски пережил этот разрыв. "Эдуард, может быть что-то с нами не то, что-то мы им внушаем не то, почему Андрей из тоненького блондина с ангельской физиономией, желавшего познать истину, превратился в циничное, разбухшее от пива существо?"-сказал мне однажды Мэрлин. Меня он присовокупил чтобы я разделил виновного и даже упомянул Тараса, но Тарас для него всегда был враждебным существом. В отличии от Дугина я знаю, что Тарас Рабко был моим учеником, но я также был его учеником, Тараса. Я приехал в страну которую забыл и Тарас был моим учителем России. Он показывал мне Россию, объяснял её, он представлял для меня Россию. Он первое время был для меня народ России - его друзья в Твери, его родители в Кимрах - были для меня народ России. И в нашу четвёрку отцов - основателей Тарас внёс свою четвёртую часть, -он внёс молодёжь России и её народ. Олицетворял. И вот в Екатеринбурге мы пользуясь незначительным предлогом - (всего-то я накричал на него что он уже час сорок минут разговаривает по телефону с обожаемым объектом графиней Толстой-младшей, в Питере)хлестали друг друга по чувствам. Я не очень его обижал - мог бы больше. Мог бы сказать что он струсил. Что проверив себя понял что не храбрец. Но почему он этого не скажет: "Почему ты не скажешь этого, Тарас, что ты боишься идти по пути партии и потому от страха уходишь!" Он обвинил меня только в том что я после выборов 93 года сразу уехал из Твери. Боже, но он сам делал всё, чтобы у нас не было партийной организации в Твери, он боялся, он ведь учился там - он делал всё, чтобы в Тверь не попала наша газета. Он ведь был её учредителем, там стояла его фамилия. Буря его чувств вылилась тогда в ночной побег Тараса из квартиры. Под утро он вернулся, мы выпили множество пива и уехали на вокзал. В поезде из 26 часов он проспал 22 часа. И сказал едва ли десяток слов.
Волков же сориентировал мой визит так, что я увидел человек шестьдесят в аудитории Политеха минут на десять, после чего нас изгнал из здания проректор и его охрана. А в последствии переехав через полгорода в присутствии чужих людей мы вынуждены были провести (?)ное партсобрание. Вот и всё общение с национал -большевиками. Осталась фотография где мы сидим с натянутыми лицами.
В апреле 1997 года я уехал в Казахстан в Кокчетав с отрядом национал-большевиков. Проехав всю Азию мы вернулись в первые дни июля. А уже 14 июля помещение на 2-й Фрунзенской взорвали. Возможно казахи в отместку за попытку поддержать Кокчетавских казаков. А может взорвали доблестные органы. В тот день я впервые увидел одного из офицеров ФСБ, которые через четыре года будут арестовывать меня на Алтае: Дмитрия Кондратьева. Уже в июле 1997 года я отправился в город Георгиевск, Ставропольского края. Там, ознакомившись с положением вещей, я принял предложение местных национал большевиков во главе с Сашей Тибковым - предложение баллотироваться в депутаты ГосДумы от Георгиевского округа на довыборах. Довыборы должны были состояться в середине сентября. Я пробыл в Георгиевске за работой до середины сентября и проиграв выборы, вернулся в Москву на поезде "Владикавказ - Москва". В Москве я узнал, что моя возлюбленная девушка Лиза -больше не моя девушка - Лиза сообщила мне что "влюбилась". Я дал ей пощёчину. Разумеется, когда путешествуешь так долго и так часто, то надеяться на верность женщин нереально.
2 октября в штабе НБП на 2-й Фрунзенской Анпилов, я и подполковник Терехов подписали трёхстороннее соглашение согласно которому мы вступаем в союзнические отношения с целью выступать вместе одним блоком на выборах в ГосДуму в декабре 1999 года. А уже 7 ноября мы шли единой колонной неся огромный кровавый транспарант с белыми настрочными буквами: "Фронт трудового народа, армии и молодёжи". Транспарант сшила Надя Воронова, впоследствии она прославится тем что на присуждении премии "Овация" хлестнёт Горбачёва букетом по лицу.
ГЛАВА XIII. РАСКОЛ
В моей жизни никогда не было разделения на частное и коллективное. Напротив, оба элемента переплетались. 11 ноября 1997 года вернулась Лиза. Пришла, поставила "наш" семейный диск Эдит Пиаф, села ко мне на колени. Мы с ней поехали в Питер, я уговорил её бросить работу. Пришёл Новый 1998 год. Вначале год был вполне удачным, я делил время между бункером, квартирой на Калошином переулке и квартирой Лизы рядом с тарелкой Олимпийского. 12 января, помню мы разрисовали с ней холодильник. Как бедные мексиканцы.
Любовник. Я был вождём партии. По утрам Лиза долго спала, а я уже сидел на кухне,-работал с письмами, строил партию. Я не мог позволить себе расслабиться. К осени 1998 года мы хотели провести 1-ый Всероссийский съезд и после съезда сдать документы на регистрацию партии как общероссийской политической. Всё это нужно было закончить и получить на руки регистрацию не позднее середины декабря 1998 года, за год до выборов. У меня было впереди дикое количество работы.
К весне мои отношения с Лизой разладились. Она делала нам газету. Дело в том что Артём Дебков давно устроился на постоянную работу в престижную фирму, после Дебкова нам делал газету один парень, из журнала, помещавшегося в доме где помещается Центр Ролана Быкова, на Цветном Бульваре. А затем газету стала макетировать Лиза. И очень хорошо макетировала. Однако со мной, близким человеком, она капризничала, требовала вина и потому всякий номер мне приходилось буквально вытаскивать на себе, участвовать в этом. Когда я покидал её квартиру на Олимпийском, не мог же я сидеть охранять свою подружку, она принимала у себя "друзей" или "гостей", судя по многочисленным пустым бутылкам, гости изрядно пили. Я стал замечать что у её гостей одни и те же вкусы: "они" пили коньяк, тогда когда Лиза коньяк не выносит и пьёт сухое, "они" покупали идя в гости к Лизе дорогую рыбу: белую и красную. Из чего я вывел предположение, что гости у неё одни и те же. И такое предположение мне не нравилось.
Как-то я зашёл в штаб под вечер, в неурочное время. И обнаружил там вычурного, кудрявого старовера в поддёвке и сапогах и пахнущую духами девку. Старовер и девка обмеривали наших ребят на предмет пошива им чёрных староверских рубах. Я спросил Костю Локоткова о цене, оказалось удовольствие стоило громадных денег: 167 рублей. Я спугнул всю эту компанию, быстро разбежались по углам, мелькнул юноша по фамилии Бутрин, похожий на восточного мальчика с картины Пиросмани. Бутрин сменил Карагодина в качестве самого близкого ученика. Староверов сделал модными и в партии Дугин. Он уже около года занимался староверчеством, со знанием дела растолковывал читателям "Лимонки" различия между староверческими "согласиями", вещал о "беспоповцах", "кондратьевцах". В газете была опубликована фотография: Дугин с бородищей, а вокруг него с дюжину бородачей - староверов. Я счёл увлечение Дугина староверчеством его очередной блажью и думал успокаивая себя, что пройдёт и это увлечение. Однако партия вовсе не должна была следовать всем интеллектуальным и религиозным увлечением Мэрлина, целых девять рубах должна была сшить обмерявшая наших девка. Девять душ, которые пытается выкрасть Мэрлин - внезапно для себя так сформулировал я ситуацию.
Я поговорил тогда с Локотковым "Кость, и ты!"-сказал я "ну уж от тебя не ожидал." "Я как все, Эдуард Вениаминович", застеснялся он "знаете, давление коллектива, не хочется быть белой вороной." "Блин,"сказал я "тебе жрать нечего, а ты 167 рублей на костюмированную одежду. Ты что в нёй на маскарад пойдёшь, костюм Осляби? "
Мэрлин читал им лекции. В 1997 году я много ездил, отсутствовал большую часть года, и потому не наблюдал воочию как устраивается этот к тому времени, обычай лекций. Возвратившись, я приходил в штаб по понедельникам, к окончанию лекций Дугина, строил народ, обсуждал практические дела, выход газеты, решал денежные проблемы. Партстроительство высасывало всё моё время, потому я обычно появлялся в самом конце лекции Дугина. Он убегал на радио 101, и слово брал я. В тот вечер я пришёл на 40 минут раньше обычного и присутствовал при последних сорока минутах лекции Дугина под названием "Философский русский". Я внимательно прослушал, что говорил Дугин, и то что он говорил, мне очень и очень не понравилось. А он говорил что мы не готовы к революции, что вначале путём кропотливого совершенствования следует создать новый тип человека, а именно "философского русского". Все мы обязаны стать таковыми. А уж потом, когда-то, в неопределённом будущем мы возможно сможем приступить к революции, закончил он совсем абсурдным призывом к нацболам научиться делать деньги, и убежал на радио.
Я вынужден был мягко, завуалировать перед нацболами и призыв Дугина и призыв самосовершенствоваться. Я сказал что партия это не кружок совместного изучения литературы и искусства. Партия ставит перед собой задачи политические. Самосовершенствование не есть политическая задача. Никто не против вашего самосовершенствования, но занимайтесь им что называется в свободное от выполнений заданий партии, время. Когда я это говорил, я заметил на лицах нескольких нацболов скептические улыбки.
Пока я бороздил пески Центральной Азии, агитировал народ на границе с Чечнёй, Мэрлин оказывается увёл души ребят. На следующий день ко мне явились Локотков, Охапкин, Хорс очень взволнованные. "Эдуард Вениаминович, Вы должны сказать ему, чтобы он извинился." "Кому, за что?" "Дугину. Он думает, что может нас безнаказанно унижать." "В чём дело?" Они протянули мне "Лимонку", где в рубрике "Как надо понимать"-была отмечена короткая заметка "как надо понимать бункерских нацболов, детей подземелья" Дугин излил свою желчь на попивающих пиво, играющих в шахматы, боксирующих обитателей бункера "бесполезных полудурков, которые ещё к тому же и не прочь взять то что плохо лежит". "Почему вы относите это на свой счёт?" Они объяснили мне что случились в жизни бункера определённые события, о которых знают все партийцы, что у Дугина из кассы пропали какие-то 248 чтоли рублейи он по этому поводу окрысился на Локоткова, Охапкина, Хорса и Дементьева. Что они требуют извинения, что Дугин высокомерно презирает всех, что у него мания величия и что такие отношения не могут существовать дальше.
Очень с большой неохотой я позвонил Дугину. Он сразу стал называть меня "Эдуардом Вениаминовичем", что уже ничего хорошего не предвещало. "Эти люди-неадекватный человеческий материал"-сухо заявил Дугин. "Вместо того чтобы быть благодарными за то что их допустили в Историю они хамят. Они недурно пристроилсь, воруют у меня деньги..."
"Саша, я не уверен что именно они взяли Ваши деньги. Ключ от бункера есть и у электриков и у сантехников. Потом вы ведь знаете, что я был против того, чтобы в бункере продавали что-либо кроме газеты. Деньги неотменно развращают личный состав."
"Ещё мне показали творение Тараса Рабко, в котором он призывает обманывать меня, торгуя моими книгами. Что за мерзкая раса прощелыг."
"Что за творение?"
"Ваш ученик Тарас в письменном виде рекомендует надувать меня, накручивая на каждую книжку "Геополитики" по 50 рублей. Он учит партийцев как отнимать у моих детей молоко!"
"Саша, именно потому, чтобы не создавать подобных ситуаций я и противился открытию торговли в бункере".
Мы помолчали. "Саша,"-сказал я "Вам ли ставить себя на одну доску с пацанами. Это же бытовая ссора. Вам ли, философу, одному из основателей партии втягиваться в склоку из-за 248 рублей. Хотите я Вам возмещу убыток? Моя роль в партии всех сгребать вместе."
"Я требую чтобы эти четверо были исключены из партии."сказал Дугин "Я не потерплю... Выбирайте Эдуард или я, или эти подонки..."
"только из уважения к Вам я ещё не набил ему толстую бородатую морду"-сказал Костя Локотков, узнав о требовании Дугина.
24 марта я улетел в Новосибирск. Там только что родилась вторая по счёту новосибирская организация НБП, во главе её стала высокая девочка Вика Попова, побывав в Санкт - Петербурге она увидела работу Гребнева и тот "положил" её на руководство регионалкой. 26 вечером в Москве, позвонив Лизе, узнал что она придти сегодня не может и когда придёт не знает. Я понял что моя девушка - опять не моя девушка. Я пережил тяжёлую ночь и утром решил прекратить эту связь. Личное развалилось. Коллективное, увы торопилось развалиться вслед за личным.
5 апреля мы провели самый активный День Нации: шествие и митинг, за всю Историю Партии. Около 1400-1500 человек собрались к Храму Христа Спасителя.
6 апреля был понедельник. Я проводил обычное собрание, Дугин не присутствовал, однако в этом не было ничего удивительного. Он чаще не присутствовал на обычных собраниях. Организация его не интересовала. Его интересовали уши нацболов. Я провёл собрание и передал слово Максиму Суркову. За три года истекшие со времени выборов 1995 года, Макс стал авторитетным человеком в партии, "бункерфюрера" слушались и уважали. Он огласил план работы отделения партии на неделю и сказал вдруг "Ну и последнее. Хотелось бы обсудить ситуацию с просьбой Александра Гельевича Дугина к Эдуарду Вениаминовичу с просьбой исключить из партии Охапкина, Дементьева, Локоткова и Хорса." Я не ожидал от Максима такого удара в спину. "Максим", сказал я, "кто тебе позволил выносить этот сор из избы, пока я улаживаю ещё этот конфликт." "Алксандр Гельевич просил", ответил Макс "вынести перед партией эту историю" "Все и так всё знают" - заметила Таня Тарасова с места.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35