- А до Индии еще сколько дней идти?
- Не знаю. Я многих спрашивал, никто так и не мог сказать точно.
Старуха покивала, обдумывая ответ, потом вынесла из дома скамеечку,
поставила ее с другой стороны входа, села и стала опять смотреть на Дидима,
как он ест, как наблюдает за домом через улицу.
- Не к ним ли направляешься? - спросила она, кивая в ту сторону.
- А кто они такие? - обернулся к ней Дидим.
- Перехитрить меня хочешь? - засмеялась старуха. - Я же вижу, ты глаз не
сводишь с дома Иуды. Мне с первой минуты подозрительно было, что ты именно у
меня решил на ночлег остаться, а циновку не в доме постелил, а на улице.
- Не веришь, что я в самом деле в Индию направляюсь? - принял вызов Дидим.
- Верю, не верю - мое дело. Но, уж коли на то пошло, скорей не верю. Думаю,
братьев ты ищешь. Денег у тебя не так много, я сосчитала.
- Понемногу буду расходовать. Как-нибудь не умру.
- Зачем иудею в Индию? - все качала головой старуха. - Ты ведь, я вижу,
иудей.
- Брата иду искать.
- Эти вот, - старуха опять показала на дом напротив, - тоже себя называют
братьями. Иудеи, а поклоняются какому-то Иисусу, называют его Христом. Все
делят меж собой поровну, даже деньги.
Дидим молча ел хлеб и фрукты.
- Не говори, что ничего про них не слыхал. Иисус тоже был иудей, его на
кресте распяли в Иерусалиме, но он из мертвых воскрес. Он учил, чтобы люди
помогали другим, жили друг с другом в мире. Это они мне сказали, братья.
Если ты и вправду из Иерусалима, должен об этом знать.
- Брат мой был учеником Иисуса, встречался с ним. Даже после того, как тот
воскрес.
- Тогда ты мне все-таки неправду сказал: к этим ты пришел.
- Если бы к ним, то к ним бы и постучался, не к тебе.
Старуха качала головой все более недоверчиво.
- Скрываешь ты что-то, не верю я тебе. Ты что, не знал, что они тут живут?
- Откуда мне было знать? - Дидим смотрел на старуху чистыми, как у младенца,
глазами. - Я в Христа не верю, я за братом своим иду в Индию.
- Тогда совсем я тебя не пойму, - сказала старуха. - Может, ты злое дело
задумал против этих людей? Может, дом их поджечь собираешься?
- Зачем ты такое говоришь?
- А затем, что много тут нехорошего было. Тутошние иудеи по сей день
ненавидят этих братьев. Были здесь ох какие драки, даже убийства были.
Одного человека, Ананию, забили до смерти - за то, что он денег хотел дать
этим братьям. На этой улице он жил, только в другом конце, где живут
богатые, отсюда неблизко. Жена его, как узнала, тут же упала без чувств, а
потом померла.
- Когда это случилось?
- Лет двадцать тому назад.
- Говоришь, убили Ананию?
- Я там сама не была: что мне делать среди иудеев? Но люди много об этом
судачили. Иудеи рассказывали: Ананию сами христиане убили, чтобы деньги его
присвоить. Он богатый был, земли у него было много. А эти здесь, братья-то,
говорили: иудеи во всем виноваты. Дом этот тоже не раз забрасывали камнями,
это я своими глазами видела. Подберутся, бывало, когда те в доме молятся, и
бросают в них камни, кричат, поносят их. Мужчины выскочат, накинутся на
этих, колотят друг друга что есть мочи, кровь течет. А ведь и те и другие -
иудеи, только вот не могут жить в мире между собой. Начинают, правда, не
братья, это точно. Братья, они тихие, кроткие, даже со мной первыми
здороваются, хотя я им чужая, язычница. Я тебе честно скажу: мы с ними
всегда находим общий язык, у нас ссор почти не бывает...
Стемнело. Улица обезлюдела. Лица Дидима и старухи брезжили бледными пятнами
в свете молодого, едва народившегося месяца.
- Почему ты мне не веришь? - спросил Дидим.
- Ты сказал, твой брат был учеником Иисуса. А потом сказал, что не веришь в
Христа. Не бывает такого, чтобы у двух братьев была разная вера. А если так,
то чего твоего брата понесло в Индию и чего тебя несет следом за ним? И еще:
чего ты с первой минуты, как пришел, глаз с этого дома не сводишь? Я не
люблю, когда мне голову морочат...
- Не морочу я тебе голову. - Дидим отодвинул пустое блюдо. - Брата моего
зовут Фомой, он уверовал в Иисуса, потом ушел в Индию. Я же служил в
Иерусалиме чиновником, жил по законам древней веры. Но брат мне - все равно
брат.
- Вас не поймешь. Один - богач, другой - беднее последнего нищего. Один -
богатством гордится, другой - нищетой. Твердите, что надо быть вместе, надо
любить друг друга. А сами злобой друг к другу исходите.
- Страхом. Не злобой, а страхом.
- Страх и рождает злобу, потому что не может человек любить того, кого
боится. Я, например, ненавижу ночь, потому что боюсь ее. Состарилась вот, а
засыпать боюсь. Вы же - дня боитесь.
- Может, ты и права...
Они замолчали. Темнота вокруг полна была шорохами.
- Так ты говоришь, это - дом Иуды? - тихо спросил Дидим.
- Вижу, все ж сильно интересует тебя этот дом, - хмыкнула старуха.
- Говорили мне о нем в Иерусалиме.
- Давно это было. Младшенький мой еще на руках у меня сидел, а теперь вон -
лысеет уже. Дом долго стоял пустой; говорят, выстроил его какой-то торговец
коврами, у него много было домов повсюду, в этом он жил редко, только когда
случалось в Дамаск наведаться. Слуг у него было - целая армия. Потом продал
он дом человеку по имени Иуда, но человека того никто никогда не видал.
Говорят, жил он в деревне Кокеб, а к старости собирался сюда перебраться.
Потом появились Симон с Марией, это они здесь живут, к ним братья ходят. Не
знаю, владеют ли они этим домом или снимают его. Но все говорят: это дом
Иуды. И что Иуда купил его тайно, для братьев. Как потом Анания, которого
убили, потому что он деньги, вырученные от продажи земли, хотел отдать
братьям. - Старуха замолчала, глядя в темноте на Дидима. - Может, ты и есть
Иуда?
- Мое имя Дидим, я служил чиновником, денег у меня никогда много не было,
хватало только на семью, чтобы не терпеть нужды.
- Слишком много тут непонятного, чтобы я тебе просто так поверила.
Постучался в дом, на ночлег попросился, я отказала, а ты отдал мне свой
кошелек. Так даже иудей с иудеем не поступает. Особенно если у него денег
немного.
- К чему ты клонишь-то?
- Ни к чему я не клоню. Сидишь, смотришь на дом, где сейчас братья молятся.
Деньги мне отдал, чтобы я тебе доверяла. Ничего я о тебе не знаю, так же как
Иуду тут не видела никогда, а все-таки дом - дом Иуды. Может, Иуды этого и
не было, только имя его зачем-то понадобилось. Может, и деньги принадлежали
не Иуде, а братьям...
- Те деньги, что я тебе отдал, - мои.
- На них не написано, чьи они. На деньгах никогда не написано, чьи они на
самом деле.
Они снова замолчали. Осторожно шуршал вокруг вечер, переходя в ночь.
- Ты чего не ложишься? - спросил Дидим.
- Говорю же: боюсь я темноты, ночи боюсь, не засну до рассвета. Потом, на
рассвете, усталость навалится и сон придет. Сплю я мало. Но ты - спи.
- Не могу. От усталости.
- Это беда еще больше, чем моя.
А ты не слыхала про человека по имени Савл?
- Нет. Зачем тебе? Ты же сказал, направляешься в Индию.
- В Иерусалиме рассказывали, здесь его лечили. Он долго лежал без сознания.
Это тоже дело давнее.
- Меня в тот дом никогда не звали, да я и не напрашивалась. Вижу, люди
приходят, уходят. На вечерней заре, на утренней. Иудеи, которых другие иудеи
ненавидят. Я - язычница, мне своих забот хватает. Зачем тебе знать про
какого-то Савла?
- Слышал, он в этом доме перешел на сторону братьев. После того как много
дней пролежал в беспамятстве.
- Вот у них и спроси.
Дидим, помолчав, ответил:
- Я с тобой сейчас разговариваю. - Он опять помолчал, размышляя о чем-то,
глядя, как в доме напротив борются с темнотой блики лампады. - Ладно,
забудь, что я тебя спрашивал. Просто в голову пришло.
- Много всего тут бывало. Принесли как-то больного, я видела. Хоронить из
этого дома никого не хоронили. Хоть кровь иногда и лилась. Коли ты в самом
деле в Индию держишь путь, отдохнуть тебе надо. Поспи...
- Я в самом деле хотел бы туда попасть... - Дидим лег на циновку, вытянулся,
потом приподнялся, опираясь на локоть. - Говорят, этот Савл был их злейшим
врагом, а они все же спасли ему жизнь.
- Может быть. - Старуха подняла глаза к небу. - Месяц еле светит... Да,
случались тут всякие нехорошие вещи: и убийства, и драки. Нынче - тихо.
- Того Савла они вроде сами же и стукнули. Он несколько дней без памяти был.
Ты должна была его видеть.
- Ну, а если видела?.. Ты ведь в Индию направляешься, брата искать. Спи. Я
тоже пойду лягу. - Старуха тяжело поднялась, неловко двигаясь во тьме,
забрала скамеечку. - Насчет платы утром поговорим, как я сказала. Тогда и
кошелек отдам. До тех пор не ищи, все равно не найдешь. Видишь, в доме Иуды
все еще молятся, так у них принято. Я только с виду их знаю. Может, и Савл
здесь когда-то был. Я - язычница, мне хватает, что я ночь ненавижу. Спи. - И
старуха, шаркая ногами, ушла.
Дидим смотрел на дом, что стоял через улицу. И думал: они, те, кто сидит там
вокруг лампады, молятся и счастливы, ибо не знают, откуда взялась их вера...
И еще думал Дидим, что никогда, наверное, не попасть ему в Индию. Доберется
до пустыни, где все сжигает яростный солнечный свет, и будет идти, идти,
пока не обнимет его вечная тьма. Кости его будет шлифовать колючий песок, и
он не почувствует ни страха, ни боли...
Утром старуха нашла в сенях, рядом с дверью, аккуратно свернутую циновку.
Сначала она подумала, что чужак, наверно, пошел к колодцу умыться. Потом у
нее появились нехорошие мысли, она проверила, не пропало ли что-нибудь в
доме; однако все было на месте, и кошелек лежал там, куда она его спрятала,
деньги, до последнего динария, никуда не делись. Она ничего не могла понять.
Постояла, держа кошелек, у входа: вдруг вернется чужак, ведь до Индии путь
неблизок, не раз и не два придется ему искать ночлег. Мимо гнали скотину,
шли туда-сюда люди, улица оживилась. Из дома напротив один за другим
выходили братья, Симон и Мария стояли в воротах, они поклонились, увидев
старуху.
- Жаркий день будет сегодня, - улыбаясь, сказал Симон.
Старуха покивала; потом, пропустив прохожих, перешла улицу и шепотом
спросила:
- Не приходил тут к вам человек? Немолодой уже, борода седая почти.
- Никого мы не видели, - сказала Мария.
- Ночь прошла мирно, - сказал Симон.
- Тогда ничего я не понимаю, - растерянно развела руками старуха. - Вечером
пришел он ко мне, на ночлег попросился. В Индию, говорит, иду, брата искать.
За ночлег, говорит, заплачу. Дала я ему циновку, он лег на улице, возле
входа, мы долго с ним разговаривали, месяц был уже высоко. Он про вас
расспрашивал: почему этот дом называют домом Иуды да знала ли я Савла,
которого когда-то давно здесь лечили...
- Савла? - переспросила Мария.
- Савла? - повторил за нею Симон.
Старуха усердно покивала.
- Вот и я говорю: очень он показался мне подозрительным. Он даже кошелек мне
свой отдал, чтобы я хранила, если не верю ему. Я кошелек спрятала и сказала:
насчет платы утром поговорим. Думала, попрошу у него динарий, какие-никакие,
а деньги, и принесла ему хлеба и фиников. А утром он исчез. Я подумала,
может, он к вам пришел, потому что спрашивал про Савла и еще говорил, что
брат его был учеником Иисуса, даже видел его после того, как тот воскрес...
- Никто к нам не приходил. И никто не стучался, - бледнея, сказала Мария.
- Деньги эти я у себя не оставлю. - Старуха вертела в руках кошелек. - И к
фарисеям их отнести не могу, он к ним отказался идти, хоть я и говорила, что
там он найдет ночлег получше, там рады будут человеку из Иерусалима...
- Из Иерусалима? - переспросил Симон.
- Да, он сказал, что из Иерусалима и что седьмой день в пути, - кивнула
старуха и протянула кошелек. - Пускай у вас будут эти деньги, по-моему, он
для вас их и принес, иначе никак не получается. Наверно, хотел, чтобы никто
о нем не узнал.
- Да ведь мы... - Мария не знала, что сказать.
- Иначе бы не смотрел он все время на дом, не спрашивал бы, знала ли я
Савла, который в этом доме обратился в вашу веру. По всему видать, это
пожертвование, только никто не должен догадываться, от кого оно. Вообще он
загадками говорил; да и Индию, я так думаю, поминал, чтобы следы запутать.
Ну, будьте здоровы. - И старуха пошла назад через улицу, уступая дорогу
прохожим.
- Что ты насчет этого думаешь? - спросила Мария Симона.
- Думаю, трудные времена надвигаются, об этом хотели нас предупредить братья
из Иерусалима... Если не вернется тот человек за деньгами, разделим между
нуждающимися.
Они вошли в дом. Симон заботливо спрятал кошелек.
- А если это ловушка? Вроде украли мы деньги? - с тревогой посмотрела на
Симона Мария.
- Расскажем все как было. Свидетель у нас есть, на нее можно положиться.
Симон пошел готовить инвентарь для работы в саду. Мария поставила лампаду на
полку и принялась за уборку горницы.
Протокол I
Беседа с первосвященником Ананией, предложение о снятии его с должности.
Присутствуют: члены особой комиссии Синедриона, глава комиссии Измаил из
рода Фаби, а также Анания. Иосиф из рода Симона объявляет: беседа проводится
по инициативе Измаила из рода Фаби, получившего ряд сигналов из Синедриона.
Вопрос предварительно несколько раз обсуждался в узком кругу; в ходе
обсуждений сложилось единое мнение, что с Ананией следует побеседовать и из
первосвященников его снять. Участники предварительных обсуждений посчитали
нецелесообразным созыв Синедриона в полном составе ввиду сугубой секретности
вопросов, которые тут неизбежно встанут. Иосиф из рода Симона сообщает:
Анания, естественно, принимает участие в беседе как первосвященник, решение
о снятии его с занимаемого поста не входит в компетенцию комиссии, однако,
будучи избранным внутренним органом Синедриона, комиссия воспользуется
правом представить свои предложения царю Агриппе. Иосиф из рода Симона
сообщает также, что вести допрос после единогласного голосования поручено
Измаилу из рода Фаби. И просит Измаила приступить к допросу.
Измаил осведомляется у Анании, есть ли у того какие-либо возражения или
замечания. Подчеркивает, что беседа проводится в соответствии с
существующими правилами и что, даже при наличии сложившегося мнения, особая
комиссия располагает правом и возможностью взвесить все за и против.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20