И все же сердце Фелиси учащенно забилось — уж очень знакомый голос… А вдруг это и вправду… Тот, кто окликнул девушку, подошел поближе и, поравнявшись с ней, ласково спросил:
— Боже мой, да неужто это ты, Фелиси, стала такой красоткой?
Тут она наконец обернулась и, смеясь от счастья, упала в объятия Бруно.
Парень повел сестру обедать в хороший ресторан, но ни тот, ни другая почти не обращали внимания на еду — у обоих накопилось слишком много вопросов и больше всего им хотелось говорить и слушать. Бруно рассказал сестре, что недолго носил полицейскую форму — успешно сдав все экзамены, он получил звание инспектора и теперь будет служить в комиссариате, под началом у своего покровителя Пишранда.
— Но тогда, Бруно… случись что-нибудь в нашем квартале, туда могут послать тебя?
— Конечно.
— О Матерь Божья! Да подумай же хоть немного об отце!
Бруно пожал плечами.
— Об отце? Я не хочу иметь с ним ничего общего, но пусть только попробует ставить мне палки в колеса — узнает, почем фунт лиха.
Фелиси, в ужасе от такого кощунства, молитвенно сложила руки.
— Но отец…
— Послушай, Фелиси, для меня мир делится на честных людей и всех остальных… И хватит об этом. А как мама?
— Скучает по тебе, как и бабушка с дедом…
— А Эстель, говорят, вышла замуж?
— Да, за пьемонтца. Живет в Турине… Мы не пишем друг другу… и на свадьбу она меня не позвала…
— Тем лучше для тебя… Эстель кончит очень скверно. А как Илэр?
— В пансионе неподалеку от Экса… За него я тоже беспокоюсь, Бруно… мальчишку чуть не отправили в исправительный дом.
— Я в курсе. Попытаюсь его урезонить… Во всяком случае, дорогая моя Фелиси, я очень рад, что ты не похожа на Эстель и Илэра.
— Надо думать, скорее на тебя…
Брат и сестра чуть смущенно рассмеялись. Оба прекрасно понимали, что, хотя никто из них не назвал имени Пэмпренетты, оно так и вертелось на языке. Наконец Бруно решился:
— Ах да, кстати… а дочка Адолей… — голос Бруно слегка дрогнул, и у Фелиси на глазах выступили слезы. — Памела… Что с ней теперь?
— Пэмпренетта все такая же… Продолжает смеяться и… делать глупости…
— Так ты думаешь, она…
— Нет-нет, совсем не то, что ты подумал! Насчет поведения я ни разу не слышала ничего дурного…
Бруно с облегчением перевел дух.
— Но Пэмпренетта по-прежнему ворует… Ума не приложу, как ее до сих пор не поймали… Скажи, Бруно, а ты все так же любишь Пэмпренетту?
— Да, все так же.
— И хочешь на ней жениться?
— Да.
— Тогда тебе надо бы поспешить!
— А что такое?
— Да Ипполит Доло вот-вот выйдет из Бомэтт, где провел два года, а я знаю, что он тоже не прочь жениться на Пэмпренетте!
— Ну и что?
— Я думаю, твой отъезд ее страшно огорчил… Но теперь даже не знаю, что у нее на уме — мы ведь больше не встречаемся.
— Но ты все же могла бы увидеться с Пэмпренеттой?
— Ну да, достаточно просто сходить к Адолям.
— Может, передашь, что мне бы очень хотелось с ней поговорить?
— С удовольствием, Бруно… А маме ты ничего не хочешь передать?
— Поцелуй ее… и всех остальных… Да скажи, как мне жаль, что я не могу прийти домой. Но, боюсь, отец снова выставил бы меня вон.
— Очень возможно.

Утром 23 мая дежурившему в комиссариате Бруно сообщили, что портовая полиция выловила из воды труп мужчины и, судя по всему, его сначала убили, а уж потом бросили в море. Бруно немедленно предупредил комиссара, а тот вызвал коллег Маспи — молодого инспектора Жерома Ратьера и старого служаку Пишранда. К полудню следствие уже шло полным ходом. Выяснилось, что покойный — некто Томазо Ланчано, подозреваемый в убийстве супругов-мультимиллионеров Беттола, живших на вилле в пригороде Генуи, и похищении великолепной коллекции драгоценностей. С этой минуты стало ясно, что Ланчано надеялся продать бесценную добычу в Марселе, но не нашел ожидаемой помощи. Более того, по-видимому, тот, к кому ехал итальянец, счел, что куда выгоднее убить его и прикарманить драгоценности.
Во второй половине дня комиссар Антуан Мурато вызвал к себе подчиненных.
— История выглядит довольно просто… Ланчано украл драгоценности и, понимая, как рискованны любые попытки сплавить их в Италии, с помощью какого-нибудь контрабандиста тайком пробрался во Францию. По всей видимости, ему дали адрес человека, способного собрать достаточно денег (а их понадобилось немало!), чтобы купить такой дорогостоящий товар. Очевидно, покупатель разлакомился и предпочел, избавившись от итальянца, получить коллекцию даром. Я думаю, ждать, пока драгоценности всплывут на рынке, бесполезно… Это слишком опасно для убийцы. Он же понимает, что дело попахивает гильотиной. Стало быть, по-моему, надо выяснить, кто переправил Ланчано из Генуи в Марсель, и этим займетесь вы, Маспи… Вы, Пишранд, покопайтесь в окружении Элуа — наверняка там что-то знают. Вам, Ратьер, надо поставить на ноги всех осведомителей, что вертятся вокруг Тони Салисето. Корсиканца кровь не пугает, особенно когда речь идет о миллионах. Ну, что вы об этом думаете, Пишранд?
— Я согласен с вами, шеф. Но только, мне кажется, Элуа и его друзья тут вряд ли замешаны… Слишком крупная игра для них, и потом, они еще никогда никого не убивали.
— Верно, но такой куш может свести с ума и самых благоразумных.
— Мой отец не мог запачкаться в таком деле — разве что за три года изменился до неузнаваемости, — сказал Бруно. — Зато Адоль вполне мог перевезти сюда Ланчано, даже не догадываясь о краже драгоценностей… Дьедоннэ — контрабандист, а не убийца.
— Не мне вам говорить, Маспи, что нередко человеком управляет случай. Но, так или иначе, хорошенько встряхните Адоля. Я хочу знать правду!
— Будет сделано, шеф!
Ответ парня прозвучал не слишком уверенно — он прекрасно понимал, что это не лучший способ доказать свою любовь Пэмпренетте. Не очень-то хорошо допрашивать ее родителей… Но, выбрав профессию полицейского, Бруно сознательно шел на подобный риск. Пишранд обещал наведаться к Двойному Глазу. По его мнению, столь важное событие в марсельском преступном мире никак не могло ускользнуть от внимания Амедэ Этувана. А Ратьер уже мысленно перебирал имена лучших осведомителей, обещая себе непременно выжать из них все возможное. Что до комиссара Мурато — то он радостно потирал руки: серьезные расследования отнюдь не портили ему настроение, а, напротив, скорее радовали.
— Ну, дети мои, вперед! И без проволочек!

Примерно в это же время Пэмпренетта собиралась, как обычно, пройтись по набережной и взглянуть, нельзя ли что-нибудь стянуть без спросу. Девушка осталась верна себе. В прелестном новеньком платье, держа нос по ветру, она шла по своим охотничьим угодьям. Встречные таможенники окидывали Пэмпренетту подозрительными взглядами. Время от времени кто-нибудь из старших окликал девушку:
— А, Пэмпренетта! Опять замышляешь какую-нибудь пакость?
Она с видом оскорбленной добродетели пожимала плечами.
— Берегись, как бы в один из ближайших дней тебя не упекли за решетку, и надолго!
Она дерзко смеялась в ответ, и в этом смехе было столько солнца и радости, что даже самые ворчливые опускали руки и совершенно искренне бормотали:
— А было бы чертовски жаль запереть в камере такую красотку!
По правде говоря, Пэмпренетта продолжала воровать на набережных только потому, что ничего другого не умела, но теперь душа у нее не лежала к этому занятию, и все из-за Бруно! Пэмпренетте так и не удалось его забыть. Очень долго она ждала, когда же парень даст о себе знать, не ведая, что мать перехватывает все письма Бруно. В конце концов девушка решила, что старший сын Элуа Маспи забыл о ее существовании. И это — после всех обещаний и клятв! Мысль о таком чудовищном предательстве надолго отвратила Пэмпренетту от всех представителей сильного пола.
Добравшись до Старого Порта, девушка заметила Ипполита. Она сразу узнала чуть пританцовывающую походку молодого бандита — он нарочно ходил так, стараясь казаться «крутым». В первую минуту Пэмпренетта хотела уклониться от встречи, но теперь, когда Бруно навсегда исчез из ее жизни, Ипполит нравился ей не больше и не меньше других, а потому мадемуазель Адоль бодро продолжала идти вперед. Сын Жоффруа и Серафины Доло подошел поближе.
— Пэмпренетта! Это и вправду ты!
— А почему бы и нет?
— Мне так давно хотелось тебя увидеть! Два года, знаешь ли, это очень много…
Теперь они медленно шли рядом. А солнце заливало ослепительным светом знаменитый марсельский порт.
— Солоно тебе пришлось? — вежливо спросила Пэмпренетта.
— Сначала — да, но потом я всем показал, чего стою.
Краем глаза девушка увидела, как Ипполит гордо выпятил грудь.
— А что ты думаешь делать теперь?
Парень слегка замялся.
— Пэмпренетта… я открою тебе одну тайну… Похоже, Корсиканец не прочь принять меня в компанию.
Девушка в изумлении замерла.
— Ты хочешь сказать, что готов переметнуться на их сторону?
— У нас нет никакого будущего, — с жаром стал объяснять Ипполит. — Папаша Маспи — конченый тип… Мой отец стареет… Двойной Глаз — тоже… Фонтан больше не желает рисковать… и занимается ерундой… Остаются лишь твои родители, но к контрабанде я не чувствую никакого призвания…
— Послушай, Ипполит, так ведь у корсиканцев и наркотики, и девки, и вообще… каких только гадостей они не делают!
— Согласен, зато там можно быстро добиться приличного положения, а я очень тороплюсь!
— Почему?
— Из-за тебя, Пэмпренетта.
— Из-за меня?
— Я ведь по-прежнему тебя люблю… Там, в Бомэт, я все время думал о тебе. «Чем она занимается?» — говорил я себе. И ужасно боялся, что ты выскочишь замуж… Ну и короче, чуть не сбрендил… Так вот, если ты согласна выйти за меня, я заработаю такие горы бабок, что ты будешь жить как принцесса!
Слушая парня, Пэмпренетта вспоминала Бруно. Он обещал превратить ее не в принцессу, а лишь в добропорядочную мать семейства с кучей ребятишек… Вечно у этого Бруно были какие-то дурацкие фантазии!
— Пэмпренетта, ты меня слушаешь?
— Само собой, да.
— И как тебе мое предложение?
— Пожалуй, над ним стоит поразмыслить.
Ипполит обнял девушку за плечи и прижал к себе.
— Ох, ты и представить не можешь, как я счастлив! Я так боялся, что ты все еще мечтаешь о Бруно!
Пэмпренетта чуть принужденно рассмеялась.
— Бруно? О-ля-ля! Да я сто лет как и думать о нем забыла! Легавый! Нет, да за кого ж ты меня принимаешь?
— Так, значит, моя Пэмпренетта, я могу потолковать с твоими родителями?
Комок в горле мешал девушке говорить.
— Ну, если хочешь… — с трудом выдавила она из себя.

Занятые расследованием полицейские большую часть ночи провели за работой. Инспектор Ратьер вызвал к себе в кабинет всех мелких осведомителей. Ничего особо полезного он от них не ждал, но решил не пренебрегать ни единой возможностью узнать хоть что-то. Бруно допрашивал тех, кто имел какое бы то ни было отношение к контрабанде, лишь встречу с Адолем он оставил на потом, отлично понимая, что именно к отцу Пэмпренетты все преступники побережья как Франции, так и Италии — от Генуи до Марселя — обращаются за помощью в первую очередь. Что до Пишранда, то он долго, очень долго пробыл у Амедэ Этувана по прозвищу Двойной Глаз. Но, вопреки ожиданиям инспектора, последний не смог рассказать ровно ничего интересного. Этуван вообще ничего не слыхал об этом деле и, как человек с большим жизненным опытом, в заключение заметил:
— Если хотите знать мое мнение, месье Пишранд, все это попахивает импровизацией… Случайное убийство, чего там… Тот тип увидел побрякушки и потерял голову…
— Кто, Тони Салисето?
— Понятия не имею, но среди его дружков масса любителей поработать ножом…
— Да и сам Тони неплохо управляется с холодным оружием, а?
— Верно, очень даже неплохо.
Рано утром подчиненные комиссара Мурато разошлись по домам совершенно измученные и в отвратительном настроении.

В доме Адолей на Монтэ-дэз-Аккуль тоже царило далеко не радужное настроение. Неподалеку от замка Иф в открытом море таможенники перехватили не слишком ценный, но все-таки полезный груз. И Дьедоннэ упрекал жену, что она рискует семейной репутацией, ввязываясь в мелкие и к тому же неудачные аферы. Оскорбленная Перрин отвечала, что, выйди она замуж за настоящего мужчину, ей бы не пришлось всем заниматься самой. Пэмпренетта давно привыкла к таким стычкам и обычно избегала вмешиваться в дела родителей. При первых же раскатах грома она на цыпочках удалялась к себе в комнату. Однако в то утро у нее было так тяжело на душе, что не хотелось двигаться с места. А потому случилось то, чего и следовало ожидать. Перрин Адоль, не найдя в муже достойного противника, без всякой причины накинулась на дочь. Она вопила, что Пэмпренетта — лентяйка, ни в чем не может помочь матери и в двадцать лет ведет существование умственно отсталой.
— Честное слово, можно подумать, что с тех пор как ты чуть не выскочила замуж за мерзавца Бруно Маспи, у тебя поехала крыша!
— Бруно не мерзавец!
— Вот-вот! Давай защищай его теперь!
— Я его не защищаю… Я говорю только, что он думает иначе, чем мы, и все.
— И все? Нет, ты слыхал, Дьедоннэ? Она считает, что разговор на этом закончен! Нет, мадемуазель, я замолчу, когда сама сочту нужным!
— Да ладно тебе, мама!
— Нахалка! И где, скажи на милость, тебя воспитывали?
— Сама знаешь, в монастырской школе.
— И она еще имеет наглость издеваться над родной матерью! Нет, ты и впрямь достойна своего Бруно! И надо думать, охотно подсобила бы ему отправить за решетку своих мать и отца, бесстыдница этакая!
Обожавший дочь Дьедоннэ попробовал за нее заступиться:
— Ну знаешь, Перрин, по-моему, на сей раз ты перегнула палку! Девочка не говорила ничего такого!
— И ты еще смеешь высказывать свое мнение, жалкий бездельник? Да как у тебя хватает наглости спорить со мной и поддерживать эту неблагодарную девчонку? Эту бессердечную! Может, ты забыл, что это я ее родила?
— Ну, не без моей помощи…
— Ты уверен?
Коварный намек Перрин глубоко уязвил Дьедоннэ.
— Боже мой! — жалобно заметил он. — И чего только не услышишь в этом доме!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21