Водку она хранила под раковиной, в бутылке из-под жидкости для чистки духовок.— Когда я впервые об этом рассказала, — говорила она, — какая-то женщина воскликнула: «Господи Иисусе, представьте, что будет, если вы схватите не ту бутылку и отхлебнете настоящего очистителя!» Я ответила ей: «Милая, будьте реалисткой. Там не было другой бутылки. Какой там очиститель?! Я прожила в том доме тринадцать лет, но никогда не чистила духовку». — Я понимаю, что вам не очень-то приятно меня слушать, но именно так все и было, — горько закончила она.Каждая встреча проходит по-своему. В этом соборе собрания обычно продолжаются полтора часа, по пятницам там чаще всего обсуждают программу «Анонимных алкоголиков» по возрождению человеческой личности. На этот раз мы говорили о пятой ступени этой программы. Не помню, что сообщил докладчик и какие мудрые мысли высказал я, когда подошла моя очередь.В десять мы поднялись, чтобы прочитать «Отче наш».Как всегда, только одна женщина, Кэрол, не приняла участия в обшей молитве. Затем я собрал складной стул, отнес его на место, выбросил в ведро бумажный стаканчик из-под кофе, отнес пепельницы к двери, перекинулся несколькими словами с парой друзей и уже собирался уходить, как меня окликнул Эдди Данфи.— О, привет! — сказал я. — Прости, не заметил.— Я сидел сзади, к тому же опоздал минут на пять. А ты здорово сегодня говорил!— Спасибо, — ответил я, прикидывая, что именно могло ему понравиться в моем выступлении.Он осведомился, не хочу ли я кофе. Я сказал, что собираюсь кое с кем заскочить в «Пламя», и предложил ему присоединиться к нам.Мы прошли квартал к югу по Десятой авеню и устроились в кафе за угловым столиком, где уже сидели шестеро или семеро посетителей. Я заказал бутерброд, жареный картофель и кофе. Разговор шел больше о политике. До выборов оставалось меньше двух месяцев, и мы говорили о том же, что и всегда перед голосованием: настоящий позор — нет никого достойного получить наши голоса.Я, впрочем, больше помалкивал. Политика меня интересует мало. С нами была женщина, которую звали Элен; она бросила пить почти одновременно со мной. Несколько раз я хотел было пригласить ее прогуляться со мной, но никак не решался. Пока же исподтишка наблюдал за ней, накапливая отрицательные впечатления. Она скрипуче смеялась, ее зубам не помешал бы визит к дантисту и в каждой слетающей с ее языка фразе обязательно присутствовали слова «вы знаете». К тому времени, когда она разделалась со своим гамбургером, наш роман скончался, так и не успев родиться. Скажу вам, это великолепный метод работы: мысленно вы, словно скальпелем, обнажаете самую суть женщины, а она этого даже не замечает.Вскоре после одиннадцати я сунул под тарелку какую-то мелочь, распрощался и, взяв счет, направился к кассе. Эдди поднялся одновременно со мной, заплатил по счету и вышел следом. Я совершенно забыл о его присутствии: он почти не участвовал в общем разговоре, как и я.На улице он сказал:— Прекрасная ночь, верно? Хочется дышать глубже, когда такой воздух. У тебя есть время? Может, пройдем вместе несколько кварталов?— Ну, конечно.— Я тебе звонил. В гостиницу.— Когда?— Не помню точно. Где-то после обеда. Наверное, ближе к трем.— Мне никто ничего не передавал.— А я и не просил. Я просто так позвонил. В любом случае ты не смог бы мне перезвонить.— Верно, у тебя же нет телефона.— Ну, аппарат-то есть. Он стоит прямо у моей кровати. Только испорчен, это его единственный недостаток. Чем ты занимаешься? Продолжаешь разыскивать ту девушку?— Ну, во всяком случае, пытаюсь это делать.— Так ничего и не раскопал?— Пока нет.— Ну, может, еще и повезет.Достав сигарету, он слегка размял ее.— Стоило болтать о такой ерунде столько времени! — сменил он тему. — Должен признаться, я не очень-то понимаю, что такое политика. А ты пойдешь голосовать, Мэтт?— Не знаю.— Я вообще диву даюсь, почему кто-то хочет стать президентом. Знаешь что? В своей жизни я никогда ни за кого не голосовал. Впрочем, соврал. Хочешь, скажу, за кого я голосовал? За Эба Бима.— Ну, это старая история.— Подожди минутку, я назову тебе год... Да, семьдесят третий. Ты еще помнишь Бима? Смахивал на клопа. Боролся за пост мэра — и победил. Помнишь?— Конечно.Он засмеялся:— Наверное, я раз двенадцать голосовал за Эба Бима. Или больше. Пожалуй, пятнадцать.— Видно, он произвел на тебя сильное впечатление?— Да уж, его речи меня просто потрясли. А началось это так. Парни из местного партклуба подцепили школьный автобус и таскали нас, пацанов, по всему Вест-Сайду.В каждом отделении полиции, куда нас привозили, я называл себя по-иному, а у них уже была заготовлена соответствующая регистрационная карточка. Я заходил в кабину и, как дисциплинированный солдат, выполнял свой гражданский долг — честно отдавал голос за демократический список, как мне было велено.Он остановился, чтобы зажечь сигарету.— Не помню, сколько нам заплатили, — продолжал Эдди. — Кажется, пятьдесят баксов, а может, и меньше. Пятнадцать лет назад я был еще мальцом, так что мне дали совсем немного. К тому же все рвались пожрать и выпить на дармовщинку. Целый день вино лилось рекой!— Как в сказке!— Разве не правда? Даже когда платишь, все равно знаешь, что выпивка — это дар Божий. А на халяву, Господи Иисусе, ничего лучше не придумать!— Из-за выпивки мы иногда поступаем наперекор всякой логике, — заметил я. — Я знал в те времена одно местечко, где можно было выпить бесплатно — с меня там денег не брали. Помню, ездил туда на такси из Бруклина. К черту на кулички! Дорога обходилась мне в двадцатку, а выпивал я, ну, разве что на десять или двенадцать долларов. Потом возвращался домой на такси. И все-таки я был убежден, что обдурил чуть ли не целый свет. Причем проделывал это не один раз.— В свое время это казалось разумным.— Вполне.Он затянулся.— Забыл, кто выступал против Бима, — сказал Эдди. — Странно, почему-то одно помнишь, а другое забываешь. Как же звали того беднягу?.. Я пятнадцать раз голосовал против него, а даже не помню его имени. Забавно вот еще что: проголосовав первые два-три раза, я с трудом удерживался от желания, зайдя в кабину, перечеркнуть весь список. Знаешь, хотелось поступить наперекор: взять их деньги, а голос отдать республиканцам.— Почему?— Кто знает, почему. К тому времени я уже был изрядно пьян, и эта мысль показалась мне неплохой. К тому же я подумал, что все равно никто не узнает. Голосование ведь тайное, не так ли? Однако быстро спохватился. Несмотря на все правила, смогли же они возить нас по городу, чтобы мы проголосовали пятнадцать раз? Значит, смогут и узнать, честно ли я отработал их денежки. Вот я и сделал то, что от меня ждали.— Честно?— Точно. В любом случае тогда я голосовал впервые. Мог бы, конечно, сделать это и годом раньше — лет мне было уже достаточно, — но не стал. После того как пятнадцать раз проголосовал за Эба Бима, я решил, что этого хватит на всю жизнь и больше никогда в выборах не участвую.Загорелся зеленый огонек светофора, и мы перешли Пятьдесят седьмую улицу. По Девятой авеню в северном направлении пронесся, включив воющую сирену, полицейский автомобиль. Мы, повернув головы, проводили его взглядами. Затихающий вой сирены был долго слышен, даже когда машина пропала из вида.Эдди сказал:— Похоже, произошло что-то скверное.— А может, пара легавых просто куда-то торопится.— Да, Мэтт, а что говорили на встрече о какой-то пятой ступени?— Что же тут непонятного?— Сам не знаю. Может, просто побаиваюсь к ней подступиться?Ступени программы придуманы для того, чтобы дать борющимся со своими слабостями пьяницам возможность измениться, духовно вырасти. Основатели общества «Анонимных алкоголиков» пришли к выводу, что люди, которые стремились расти в духовном отношении, более успешно справлялись со своим недугом. Те же, кто не хотел никаких перемен, рано или поздно снова начинали пить. Пятая ступень программы призывает раскрыть, перед Господом, перед самим собой и перед другими людьми природу дурных поступков.Когда я рассказал Эдди о смысле этой части программы, тот нахмурился и спросил:— Да, но к чему все сведется? Садишься с кем-то рядом и выкладываешь ему все, что натворил?— Примерно так. Говоришь обо всем, что бередит тебе душу, камнем лежит на сердце. Ведь если этого не сделать, то снова можно запить.Он призадумался:— Не уверен, смогу ли я так поступить.— Ну, торопиться некуда. Не так уж давно ты и пить перестал, спешить не стоит.— Понимаю.— Многие считают, что все эти ступени — вздор. «Не выпивай и ходи на собрания, а остальное — лишь треп», — тебе, наверное, уже говорили подобный вздор?— Ну, конечно. «Если не пьешь, то не пьянеешь». Отлично помню, как впервые услышал это изречение. Мне тогда показалось, что никогда в жизни ничего более умного я не слышал.— В этих словах есть определенный смысл...Он было стал говорить что-то еще, но замолк — из подворотни на тротуар выступила женщина. Растерянное, с безумными глазами, сбившимися волосами существо. Укутавшись в шаль, она держала одной рукой ребенка: рядом, прижавшись к ней, вцепившись в ее юбку, стоял еще один малыш. Она молча протянула свободную руку.Более уместно она выглядела бы где-нибудь на улицах Калькутты, чем у нас, в Нью-Йорке. Последнее время она не раз попадалась мне на глаза, й я всегда давал ей деньга. Протянул доллар и на этот раз. Женщина, продолжая молчать, отступила в темноту.Он сказал:— Как страшно, что на улице встречаются такие женщины! И уж совершенно невыносимо, если они с детишками.— Понимаю тебя.— Мэтт, а сам ты когда-нибудь делал это? Я имею в виду пятую ступень.— Да.— И ничего не утаил?— Старался. Рассказал обо всем, что вспомнил.Он задумался.— Все-таки ты был полицейским, — произнес наконец он. — Ты и не мог совершить что-то уж совсем скверное.— Ну, что ты говоришь! — воскликнул я. — Я сделал много такого, чего теперь стыжусь. Кое за что меня могли даже посадить. Я прослужил в полиции не один год, и почти с самого начала стал брать взятки. Никогда не жил на одно жалование.— Так все делают.— Нет, — сказал я. — Не все. Просто у одних полицейских чистые руки, а у других — грязные. Я всегда успокаивал себя рассуждениями о том, что ничего по-настоящему плохого не совершаю. Я не занимался вымогательством, не покрывал убийств, но деньги принимал. Но меня-то взяли на работу не за тем! Это было незаконно, это было бесчестно!— Пожалуй.— Но и это еще не все. Прости меня, Господи, но я был вором, я крал!.. Однажды я расследовал налет и рядом с кассовым аппаратом увидел сигарную коробку, которую вор почему-то проглядел. В ней была почти тысяча долларов. Я взял деньги и спрятал в карман. Хозяин, размышлял я, все равно застрахован. К тому же эти деньги он наверняка утаил. Одним словом, успокаивал себя тем, что обворовывал вора. Но как бы я себя ни оправдывал, невозможно отрицать факт, что я забрал деньги, которые мне не принадлежали.— Легавые поступают так постоянно.— Они обворовывают даже мертвых. Сам делал это годами. Представь: ты обнаруживаешь труп в ночлежке или на квартире, а при нем пятьдесят или сто долларов. Вы делите их с партнером, прежде чем задернуть молнию на мешке, в котором спрятано тело. Какого черта?! Эти деньги все равно замотают чиновники. Даже если и обнаружится наследник, он скорее всего их не получит. Так почему же не облегчить всем жизнь, сразу забрав их себе? Беда одна — это кража.Он было заговорил, но я еще не закончил.— Есть за мной и другие делишки. Я отправлял парней в тюрьму за проступки, которых те не совершали. Это не значит, что я подлавливал детишек из церковного хора. Начнем с того, что я «шил дела» только тем, кто был в чем-то виновен. Мне, скажем, стало известно, что парень провернул незаконное дельце. Однако я уверен, что и пальцем не смогу его тронуть за это дело. Но тут мне неожиданно удается найти сговорчивых, поддающихся внушению очевидцев, готовых уличить этого парня в том, чего он никогда не совершал. Вот и основание, чтобы его упечь. Дело закрыто.— В тюряге всегда полно парней, мотающих срок за то, чего не делали, — согласился Эдди. — Не все, конечно, такие, нет. Трое из четырех зеков будут на себе рубашку рвать, уверяя, что не виновны в том, за что попали туда. Но им нельзя верить. Зеки скорее всего обманут. Понимаешь, они лживы.Он пожал плечами и добавил:— Но иной раз говорят и правду.— Знаю, — сказал я. — И все-таки не жалею, что по ложным обвинениям отправлял за решетку преступников. Они представляли опасность, и я очищал от них улицы. Но это отнюдь не означает, что я имел право так поступать. Вот почему я решил, что такие проступки относятся к пятой ступени.— Ты кому-нибудь об этом рассказывал?— И не только об этом. Рассказал и о делах, которые не были нарушением закона, но мучили меня сильнее, чем настоящие преступления, — вроде измен жене, пока еще у меня была семья, или отсутствия времени на детей, которых я совершенно забросил, когда ушел из полиции. Я был настолько погружен в свои проблемы, что не оставалось у меня времени на других людей. Моя тетка Пег умирала от рака щитовидки. Она была младшей сестрой моей матери и единственным, еще оставшимся в живых членом моей семьи. Я снова и снова обещал себе побывать у нее в больнице, но постоянно откладывал визит, и она скончалась, так и не увидев меня. На душе было так скверно от чувства вины перед ней, что я заскочил в какую-то церковь и поставил там свечу. Чего ради? Разве это могло утешить бедную женщину?.. * * * Несколько минут мы молча шагали по одной из пятидесятых улиц, а затем на Десятой авеню повернули влево. Мы миновали полуподвальную забегаловку, откуда через открытую дверь распространялся тяжелый запах пива — одновременно отталкивающий и манящий. Эдди спросил, бывал ли я здесь.— Давно, — ответил я.— Вот уж где пролито море крови! — сказал он. — Мэтт, а ты убивал?— Дважды. При исполнении служебных обязанностей. А еще один раз — случайно. Причем опять же при исполнении: моя пуля рикошетом попала в ребенка.— Ты упоминал об этом сегодня вечером.— Неужели? Иногда я об этом рассказываю — иногда нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29