обновить интерьер. Сменить шторы, хорошенько отчистить ковры или купить новые, перетянуть мебель и так далее. Мы знали, что по этой части от меня мало проку. Строго говоря, цвета я, конечно, различаю, однако в эстетическом отношении абсолютно бездарен. А у нее превосходное художественное чутье. Мы условились, что я буду принимать участие в решении денежных вопросов, но во всем остальном выбирать будет она.
Солборн покачал головой и продолжал:
— Само собой, сидя в Ньюландсе, ничего не выберешь. Хелен было необходимо отправиться в Дорчестер, что в двадцати милях к северу от нас, или даже в Бристоль — в семидесяти милях. Там гораздо больше всяких материалов и моделей. Я не возражал. Хелен уже и раньше путешествовала без меня, даже на Континент, да и вообще моя сестра всегда отличалась независимым складом ума.
Молодой сквайр замолк и глубоко вздохнул с таким видом, точно мог бы сказать по этому поводу гораздо больше. Слушатели терпеливо ждали.
— Не имею чести знать ваши политические взгляды, — наконец решился он, — но позвольте привести такой пример независимости Хелен: в то время, как я решительно возмущен прошлогодней революцией в американских колониях, сестра моя от нее в восторге.
Прежде чем ответить, Дарвин обвел взглядом Ватта, Поула и Бултона.
— Мы на этот счет разных мнений. Лично я надеюсь на полный успех отъединившихся колоний. Куда более волнующий вопрос — приведет ли американский мятеж к новым революциям, ближе к дому?
Мэтью Бултон энергично кивнул и подался вперед.
— Именно это я и твержу Эразму. Мы тут все убежденные монархисты — спокойней, Джимми. — Ватт издал сдавленный звук, что-то среднее между фырканьем и астматическим шипением, и Бултон обернулся к нему. — Я знаю, что вы предпочитаете Молодого Претендента, но все равно ведь вам нужен монарх, пусть даже и не король Георг. Мистер Солборн, после американской революции я много путешествовал по Европе. Франция зашевелилась. Королевские семейства Баварии и Богемии трепещут от страха. Маркграф Брандербургский основал специальную гвардию для розыска революционеров. Где же этому конец? И чем все это кончится?
— Отложим эту беседу до следующего раза. — Дарвин вскинул ладонь, останавливая Поула, который сидел, насупившись и ожидая своей очереди высказаться. — Тише, Джейкоб. Сейчас слово принадлежит мистер Солборну.
Гость, непривычный к манере членов Общества Луны отвлекаться на посторонние темы, внимал сему обмену репликами в некотором недоумении.
— Несмотря на юный возраст и самостоятельный ум, Хелен неплохо знает жизнь. Во всяком случае, я так думал.
Солборн снова замолчал и молчал так долго, что Дарвину пришлось подбодрить его:
— Расскажите нам про нее. Как она выглядит, чем интересуется?
— Она такая же светленькая, как я темный. Друзья всегда говорили, что просто удивительно, как две столь яркие противоположности могли появиться из одного чрева. Хелен очень низенькая, даже для женщины. Она утверждает, что в ней пять футов, но, подозреваю, прибавляет дюйм. Само изящество — и лицом, и сложением. Мужчины явно считают ее очень привлекательной — где бы она ни появилась, на рынке, ярмарке или танцах, на нее оглядываются. Кавалеры за моей сестрой так и бегают, но она всем отказывает.
— Хелен не интересуется мужчинами?
— Скажем, интересуется куда меньше, чем всякими другими вещами. Я уже упомянул ее художественные таланты. Однако они уступают ее интересу к философии и математике. Хелен наделена острым математическим умом. Мало какой мужчина в силах вынести более пяти минут Эвклида, Архимеда, Спинозы и Ньютона. Кавалеры приходят, слушают и уходят, покачивая головами. Так что когда моя сестра отправилась в Бристоль подбирать парчу и написала оттуда, что ходила на демонстрацию необыкновенного математического устройства, я ничуть не удивился. Как и тому, что она задержалась там еще на три дня, чтобы ознакомиться с этим устройством получше. Однако я весьма удивился неделю спустя, когда Хелен вернулась в Ньюландс, но не одна, а с профессором Антоном Рикером из Бордо и его уникальной вычислительной машиной. Вы о ней слышали?
Все головы повернулись к Дарвину. В задумчивых серых глазах доктора шевельнулось чувство, которое Поул по крайней мере уже видел в них прежде: всепоглощающее и ненасытное любопытство.
— Я знаю про вычислитель, построенный мсье Паскалем более века тому назад, — медленно произнес он, — который складывает и вычитает при помощи механического устройства. Знаком я и с усовершенствованной версией, поколение спустя сконструированной герром Готфридом Лейбницем , — она осуществляет еще умножение и деление. Однако имя профессора Рикера я слышу впервые.
— Как и мы с Хелен. Она настояла на том, чтобы профессор вместе со своей машиной погостил у нас в Ньюландсе. Позвольте сразу уточнить, что поначалу внешность гостя меня поразила, но не обеспокоила. Неприязнь к профессору Рикеру пробудилась во мне значительно позднее.
— Если не возражаете, опишите профессора Рикера.
— Выше среднего роста и худее полковника Поула. Хелен утверждает, что глаза у него серые, с янтарными зрачками, а взгляд очень пристальный и властный, хотя сам ничего сказать не могу: со мной он ни разу взглядом не встречался. В речи у него заметен своеобразный акцент — думается, европейский, откуда-то из центральной части Европы, но точнее определить не берусь: у меня по этой части ни слуха, ни опыта. Манеры у него учтивые и обаятельные, однако мерещится в них что-то фальшивое: точно у актера или учителя танцев.
— Так мерещится только вам?
— Вы крайне проницательны, доктор Дарвин. Мы с Хелен сильно расходимся во мнениях. Она не замечает ничего, кроме его одаренности, коя, по всей видимости, и впрямь велика. Вычислительная машина Рикера просто не поддается описанию.
— И все же попрошу вас попытаться и все-таки описать ее.
— Я и не сомневался, что вы попросите. Вот. — Солборн порылся в кармане кожаного камзола и вытащил сложенный листок плотной кремовой бумаги. — Рисунок не мой, а Хелен.
Дарвин развернул листок и поднес его поближе к светильнику. Остальные слушатели сгрудились вокруг. Нижнюю половину листка занимал набросок самой машины, выполненный зелеными чернилами, а верхнюю — более подробное изображение одной из деталей.
— Я видел эту машину собственными глазами, — произнес Солборн. — Она ровно такая и есть — и видом, и пропорциями. Вот здесь, на верхней поверхности, девять ключей или рычагов. Вот здесь еще девять. Каждый рычаг может занимать десять позиций, соответствующих цифрам от ноля до девяти. Таким образом, возможно задать два числа до девяти знаков в каждом. Вот это — рычаг, которым определяется непосредственно операция. Он имеет восемь позиций: сложение, вычитание, умножение, деление и извлечение корней вплоть до пятой степени. А здесь, — он снова коснулся бумаги, — появляется полоска бумаги с числом вплоть до восемнадцати знаков. Причем ответ напечатан — точно каким-то механическим образом.
— И расчеты точны? — Дарвин чуть не прилип носом к бумаге.
— Точны. Вся машина, включая и основание, имеет два фута в ширину, три в длину и чуть меньше трех в высоту. И довольно-таки тяжелая, стоунов десять, а то и больше.
— Вот оно что. — Дарвин откинулся на спинку кресла. На лице его отражалось странное разочарование. — Тогда вынужден усомниться в инженерном гении профессора Антона Рикера. Такое уже было восемь лет тому назад, когда австрийскому двору императора Иосифа представили…
— Автоматического шахматиста в форме сидящего турка, сделанного бароном Вольфгангом фон Кемпеленом.
— Вы слышали?
— Безусловно. Это оказался не автомат. Играл спрятанный помощник. Иначе подобное устройство было бы невозможным.
— Не уверен, мистер Солборн, не уверен. До того, как тайна фон Кемпелена была разоблачена, я потратил уйму времени, пытаясь отгадать устройство подобного механизма. И мне не удалось доказать, что оно в принципе невозможно: лишь что оно было бы очень сложным и скорее всего огромных размеров.
— Для «вычислительной» машины все эти умозаключения оказались бы еще более справедливы. Доктор Дарвин, первая моя реакция в точности совпадала с вашей. Должно быть, решил я, новая машина, подобно шахматному автомату, управляется каким-то сообщником профессора Рикера. Но Хелен скоро убедила меня, что это не так. Во-первых, машина стоит совершенно одна, на полу, а не на помосте или возвышении, где бы мог скрываться подручный. Работает она не в таинственном полумраке, а при ярком свете, когда все отчетливо видно. Механизм фон Кемпелена действовал при помощи сложной системы шаров и магнитов, в данном случае совершенно немыслимой. И последнее — самое главное: подумайте, что именно делает машина — полоска с результатом является плодом сложнейших арифметических вычислений, а появляется уже через тридцать секунд после постановки задачи. Ввод условий осуществляется не Рикером, а кем-нибудь из публики — я сам это проделывал. Никакой пособник просто не мог бы узнать, что именно требуется вычислить. Даже при помощи таблиц было бы невозможно так быстро извлечь кубический или квадратный корень девятизначного числа или осуществить с такими цифрами сложную арифметическую операцию.
— Пожалуй. — Дарвин надул полные губы. — Итак, мы столкнулись с какой-то тайной.
Казалось, он готов был с головой погрузиться в раздумья, однако Солборн не позволил ему и, взяв у доктора рисунок, спрятал листок обратно в карман.
— Возможно, тайна, но не та. Я бы не пустился в столь долгое путешествие, да еще зимой, только ради вычислительной машины. Меня больше волнуют Хелен и профессор Рикер. Как я уже сказал, профессор мне не понравился, и я попросил Хелен, чтобы он не задерживался в Ньюландсе. Профессор со своей машиной отбыл через три дня после приезда, и за эти три дня многократно демонстрировал мне, на что она способна. Итак, он распрощался — но уехал не далеко. Снял маленький домик на утесе, менее чем в полумиле от Ньюландса, и поселился там в полном одиночестве. И с того самого дня Хелен начала чахнуть.
— Меланхолия?
— Не совсем. Я заметил — и наблюдаю и посейчас — физическое истощение. Она постепенно теряет вес. Моя сестра всегда была бледной, а сейчас сделалась почти прозрачной. Глаза у нее ввалились, а под ними появились красные пятна, чуть ли не синяки.
— А ее манеры?
— Порывиста, лихорадочна, но весела. Она словно бы отдалилась от меня, как никогда прежде. Если я спрашиваю ее о здоровье, отвечает лишь, что устала и никак не может выспаться. И похоже, так оно и есть. За обедом, или вообще стоит ей только присесть, начинает клевать носом. Я теряюсь в догадках, что же такое происходит.
Настал черед Дарвина медлить в нерешительности.
— Мистер Солборн, — наконец произнес он. — Мне больно предполагать это, но, думается, вам приходило в голову самое напрашивающееся объяснение?
— Что у Хелен с Рикером роман и она проводит с ним ночи? Разумеется. Нет, дело не в этом.
— Откуда вы знаете?
— Принял некие, хотя и не вполне благородные, меры. Как уже упоминалось, основная часть Ньюландса, включая гостиные, спальни для гостей, столовые и людские, выстроена из кирпича. Однако с северной и с южной сторон особняка находятся две каменные башни. Мои покои, в том числе спальня и кабинет, расположены в северной башне. Хелен занимает южную. Там у нее спальня, гостиная и комната для рукоделия. В каждую башню ведет по два входа. Один соединяет ее с основной частью дома, другой же, которым пользуются крайне редко и который, сдается мне, изначально был выстроен на случай пожара, выходит наружу, на бегущую вдоль утесов тропинку. Тропа эта как раз и проходит мимо дома, снятого Антоном Рикером. Заподозрив Хелен, я начал действовать в двух направлениях. Во-первых, навесил замки на наружные входы в башни. Теперь никто не может проникнуть в Ньюландс, минуя основную часть здания. А единственное окно южной башни, которое раскрывается достаточно широко, чтобы туда мог пролезть человек, находится на самом верху сорокафутовой отвесной стены.
— А во-вторых?
— Во-вторых, я поселил одну из горничных, Джоан Роулэнд, в спальню совсем рядом со внутренним входом в башню. Джоан спит очень чутко, и я велел ей рассказывать мне, если она вдруг услышит, как кто-то входит или выходит через эту дверь ночью.
— И она слышала что-нибудь подозрительное?
— Ни разу. По ее словам, она слышала, как Хелен — или кто-то еще — ходит по башне, причем зачастую очень поздно, когда все в доме уже спят. Но Хелен никогда не покидала своих покоев.
— Условие, необходимое для соблюдения целомудрия, но отнюдь не достаточное. — Доктор Дарвин поудобнее устроился в кресле. — Мистер Солборн, когда я учился в Кэмбридже, меня всегда забавляло правило, возбраняющее присутствие дам в колледже в ночные часы, тогда как днем любая женщина могла проникнуть туда совершенно беспрепятственно. Похоже, тут работает древняя предпосылка, будто все беспутства происходит исключительно по ночам. А каковы передвижения вашей сестры в дневное время?
— Доктор Дарвин, Джейкоб Поул предупреждал меня о вашей прозорливости. Вы просто мысли читаете!
— Нисколько. Всего лишь ищу возможные логические просчеты. Итак, что там днем?
— На закате, то есть в эту пору года между четырьмя и пятью часами, Хелен выходит из Ньюландса и прогуливается к югу вдоль утеса.
— В сторону дома, снятого профессором Рикером?
— Вот и я предположил, будто тут речь идет о заранее условленном свидании. Оказалось, вовсе нет. В то время, как она идет к югу, профессор движется вдоль утеса к северу. Встретившись на середине, они минут пять-десять стоят и беседуют о чем-то у всех на виду. Только разговаривают. И пальцем друг к другу не прикасаются. Потом, еще до наступления темноты, они расстаются, и Хелен поворачивает обратно домой.
— Вы следили за ними?
— Да. Очень уж беспокоился за сестру. Она с каждым днем все бледнее и нервознее, все изнуреннее и бескровней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41