Вечером разбили лагерь рядом с парком. Повар
приготовил обед из двух блюд и на третье дал переспелую, очень
сладкую папайю и апельсины. Я имел неосторожность похвалить
действительно вкусный суп. Когда вечером я сидел у костра и
прислушивался к голосам зверей, повар спросил меня, где я живу.
- Один? - удивился он. - Босс, возьми меня в Америку, я буду
готовить тебе вкусную еду.
- У тебя есть семья? - спросил я, обдумывая, как помягче
отказать.
- Жена и сын. Но ты заплатишь только за мой билет, их я привезу
на свои деньги.
- А где вы будете жить? Мой дом небольшой.
- Ты не беспокойся, я построю свой дом у тебя во дворе.
Я обещал ему обдумать предложение.
Какие иронические шутки иногда выкидывает история! Это через
Танганьику шли к берегу океана колонны рабов, которых местные
царьки обменивали на бусы или ром у работорговцев; если не
хватало военнопленных, царек продавал своих подданных. И вот
теперь, два века спустя, потомки этих вождей гнут спину на
плантациях сизаля или собирают кофе, а потомки тех, кого они
продали в рабство, разъезжают по Нью-Йорку в лимузинах,
преподают в колледжах или даже заседают в Конгрессе! Недаром
говорят, что все что ни делается - к лучшему.
Я смотрел на усыпанное яркими звездами небо, вдыхал терпкие
ароматы тропического леса и чувствовал себя у истоков
человеческого общества. Все примитивно и первозданно, если
забыть об отдыхающем "Ленд Ровере" и звуках музыки из
транзистора в палатке новозеландок. К костру приблизилась
странная фигура: высокий человек, укрытый красным покрывалом, с
непропорционально длинными ногами. Он уселся у костра,
поздоровался и стал ковырять палкой угли.
- Кто такой? - спросил я у повара.
- Масаи. Он будет ночью поддерживать огонь и отгонять зверей.
Я присмотрелся к масаи. Его голова была выбрита наголо, а мочки
ушей продырявлены в нескольких местах и растянуты так, что почти
касались плеч. Одну из растянутых мочек он разрезал на длинные
лапшинки и завязал их симпатичным узлом; очевидно, это был верх
франтовства. У масаи в руках была дубинка из твердого дерева и
короткое копье - он дал их мне рассмотреть.
Я забрался в спальный мешок, застегнул изнутри полог палатки и
заснул сном праведника, как только моя голова коснулась
импровизированной подушки - моей сумки, покрытой чистой
рубашкой.
Мы часто встречали жирафов, большие стада зебр, гну и увидели
группу кабанов-бородавочников: самца с большими, выступающими
наружу, закрученными клыками, трусящего во главе семейства;
самку с более короткими клыками и четырех поросят - все животные
бежали, задрав хвосты с кисточками на концах вертикально вверх.
Наш гид был все чем-то недоволен: он то и дело останавливал
машину и осматривал буш в бинокль. Наконец, он обнаружил то, что
искал:
- Миграция! - воскликнул он, указывая вдаль, где маячили
несколько жирафов. Он погнал машину, не обращая внимания на
неровности. "Ровер" кидало из стороны в сторону. Он страшно
трещал, но упорно бежал вперед - это была очень крепкая машина.
- Миграция! - снова крикнул гид, указывая на клубы пыли.
Машина остановилась на едва обозначенной колее, по обе стороны
которой росли высокие акации и кусты.
Описать миграцию словами, передать чувства, охватившие всех,
включая гида, наблюдавшего эту картину, наверное, сотни раз, и
кончая хихикающими девицами, почти невозможно. Это надо увидеть.
Дорогу пересекала бесконечная цепочка животных. Антилопы гну шли
плотным косяком в несколько рядов, почти касаясь друг друга; у
них был странный вид: мощный, развитый, покрытый густой длинной
шерстью пояс передних конечностей и поджарая с подтянутым
животом задняя часть. Крупная голова с горбинкой на носу несла
сильно изогнутые рога; длинная борода, грива и хвост с метелкой
на конце отличали этих животных - их не спутаешь ни с кем. Их
было несколько тысяч (гид сказал, семь-восемь тысяч).
Зебры мигрировали вместе с гну, но шли кильватерной колонной. Мы
увидели голову колонны, но хвост ее, судя по пылевому облаку,
пропадал за горизонтом. Был слышен глухой топот копыт, ржание и
мычание, возникали короткие потасовки между самцами гну; зебры
подбрасывали зад и лягали друг друга, кусали за гриву. Они шли и
шли, то растягиваясь, то нагоняя передних легкой рысцой,
пощипывали на ходу траву, даже пытались заниматься любовью.
Вокруг нас появилось множество оводов и кусачих мух, запахло
навозом и кислым молоком - в стаде было много телят. Отдельные
животные выходили из косяка, приближались к машине и удивленно
глазели, мотая головами. Отдельной группой прошли слоны, их было
пятьдесят-шестьдесят голов, и они двигались медленно, уверенно и
время от времени трубили, подгоняя отстающую молодежь. Хищников
не было видно, за исключением шакалов, трусивших рысцой
параллельно мигрирующей колонне, но на почтительном расстоянии
от нее.
- Це-це, - сказал гид, прихлопнул насмерть муху у себя на руке и
показал ее нам: у нее на теле были желтые пятнышки и полоски и
она складывала крылья на спине одно на другое.
Гид посоветовал нам сгонять этих мух, так как они разносят
сонную болезнь. Поскольку клиентами нашего гида перебывали
представители почти всех европейских наций, он изволил
выразиться по-английски так:
- Это будет хорошо для вашего гезундхайта1.
Мы стояли часа полтора, а колонна все шла и шла. Девицы
забеспокоились насчет обеда, особенно низенькая, Стефани. У этой
худенькой невысокой девицы был волчий аппетит. Наши порции не
были ограничены, повар всегда готовил с запасом, чтобы не только
насытить нас, но и накормить ночного сторожа-масаи. Стефани
моментально съедала первую порцию, накладывала себе вторую, а ее
голодные глаза тревожно рыскали по сторонам: не пропустила ли
она что-нибудь съестное. Но самое удивительное было в том, что
неизвестно, куда это все уходило - она была тощей. Она съедала
как минимум в два раза больше меня, а когда мы делали остановки
в деревнях, первая летела в магазин, чтобы перехватить
что-нибудь съестное и бутылку-другую коки; в ее сумке всегда
были печенье и конфетки. Не в коня корм, как говорили в России.
Стало быстро темнеть. И мы поняли, что конца шествия нам не
дождаться. Мы сделали множество снимков.
- Они идут из Кении, - сказал гид. - Граница километрах в пяти
отсюда.
Не успели мы тронуться и отъехать от колонны несколько сотен
метров, как гид снова остановил машину: перед нами стояла зебра.
Она пыталась уступить нам дорогу и заковыляла к ближайшим
кустам, сильно припадая на переднюю ногу.
- Сломала ногу, - констатировал гид, - до утра не доживет.
Вот, оказывается, зачем шакалы сопровождали колонну.
Уже возле самого лагеря мы увидели одну из самых красивых и
грациозных африканских антилоп: бушбек гордо стоял под деревом и
смотрел на машину. У него вдоль всей спины шел хохолок густой
недлинной шерсти, от которого сбегали по бокам тонкие белые
полоски, резко контрастирующие с основным красновато-коричневым
тоном шерсти на боках.
Рядом пробежала большая стая мангустов, их было не меньше
двадцати пяти-тридцати особей. Они двигались довольно резво,
внезапно останавливались, поднимались на задние лапки и
осматривались. Мы видели мангустов и до этого, когда они
высовывали головы из оккупированных ими термитных строений, но
никогда сразу в таком количестве.
В лагере мы съели ланч вместе с обедом и с наслаждением вытянули
ноги. Впечатления были яркими, такими подавляющими, что говорить
не хотелось. Я отошел немного от лагеря и глядел на всходившую
луну. Внезапно послышался какой-то хруст и жвачные звуки в
соседних кустах. Кто был там?
Когда я влез на четвереньках в палатку, Джоэл уже сладко спал. Я
последовал его примеру.

Михаил Шапиро
КАКАО-КОКА
Михаил Шапиро относится к редкому, уже почти исчезнувшему типу -
романтика-одиночки. Таков он в жизни, таковы герои его книг.
Во время второй мировой войны он ушел на фронт не только
добровольно, но противозаконно, так как к тому времени не достиг
еще призывного возраста. Он воевал на Балтийском море, на
катерах-торпедоносцах, дослужился до офицерского чина, до
орденов и медалей, которые Родина сочла недостаточной наградой
для него, и поэтому вскоре после Победы присовокупила к ним еще
одну - несколько лет ГУЛАГа.
С его максимализмом и обостренным чувством справедливости он так
и не смог забыть подобной вот "благодарности", хотя и до сих пор
разделяет понятия "родная страна" и "чиновники родной страны".
Его оголтелый антикоммунизм был и есть результат не только
печального личного опыта и негативных эмоциональных всплесков,
но и следствие большой аналитической работы, чтения запрещенных
в то время книг, встреч с иностранцами - все это невзирая на
дотошность роящихся вокруг каких-то там агентов.
Нежелание прощать и приспосабливаться - вот основные
отличительные признаки Михаила Шапиро его московского периода
жизни. Будучи блестящим инженером, легко написавшим кандидатскую
диссертацию, он категорически отказался пополнить собой
партийные ряды, что в его случае ставило крест на научной
карьере. В 70-е годы, работая в одном из московских НИИ (который
он называл "филькинмаш"), он со злым удовольствием рисовал дома
стенные газеты с остроумнейшими карикатурами на все
институт-ское начальство, включая парт-, проф- и прочих оргов,
вывешивая потом эти газеты у себя на работе на самых видных
местах. Но, тем не менее, а может быть, именно поэтому, когда в
1978 году он уезжал в США, коллеги провожали его с большим
сожалением.
Мы уже привыкли с равнодушием относиться к невеселому парадоксу,
когда человек из России - в данном случае Михаил Шапиро -
находит счастье, благополучие, справедливое к себе отношение и
благодарность за свое прошлое в чужой стране. Он продолжил
заниматься своей профессией в Нью-Йорке, где сметливые
американцы быстренько скумекали и по достоинству оценили
инженерный талант и категорически не хотели отпускать его на
пенсию, приводя универсальный - по их мнению - аргумент:
баснословную прибавку к зарплате. Но Шапиро, в котором чувство
личной свободы, безусловно, является доминирующим абсолютом,
ответил отказом и перебрался именно туда, куда его уже давненько
тянуло.
Теперь он живет в маленьком городке Порт-Ричи (штат Флорида).
Прош-лым летом я гостил у него. У него морщинистая загорелая
кожа, он курит невкусные легкие сигарки (я пробовал) и пьет
вкуснейшее вино собственного изобретения и приготовления (я
пробовал тоже). Он бесконечно путешест-вует и пишет книги на
своем родном языке. К настоящему времени написаны и изданы в США
три книги - "Запах солнца", "Динамическое равновесие",
"Какао-Кока", фрагменты которой публикуются в этом номере "НЮ".
Все они относятся к жанру приключенческого авантюрного романа,
но их ценная особенность заключается в том, что все без
исключения события в них реально пережиты самим автором. Он
пишет картины маслом. Он держит у себя дома экзотических
ласковых животных, которые издают странные радостные звуки,
когда он приближается к ним. Он вовсю ухлестывает за местными
дамами и может с готовностью подраться из-за всякой
двусмысленности, подрывающей - по его мнению - авторитет любой
из них. Он состоит в любезной переписке с американскими
ветеранскими организациями. Он потешно рассказывает русские
скабрезные анекдоты. И знает, что добился в этой жизни всего,
чего хотел. И когда я спро-сил его, а не скучает ли он по дому,
он отрицательно покрутил головой, но сигарка в его тонких
пальцах вдруг преда-тельски вздрогнула, оставив в воздухе
затейливый завиток пахучего дыма.
Евгений ЛАПУТИН.
l
Из каждого путешествия в тропики я привозил домой косточки и
семена понравившихся мне растений. Я высаживал их в горшки с
богатой черной землей; приблизительно половина из них прорастала
и четверть - переживала пересадку во флоридский грунт. Буйно
росло роскошное дерево с Эспаньолы - у него были большие мягкие
зеленые листья с красной окантовкой. Устремилось вверх гинко с
этого же острова, дерево - живое ископаемое, его современники
образовали пласты каменного угля, а оно - выжило. Плодоносили
гуавы; Чили было представлено колючим деревом с
микроскопическими листочками; Аргентина - деревом с крупными
редкими розовыми цветами. Олива и хурма из Израиля чувствовали
себя плохо во влажном флоридском климате. Были у меня и
традиционные флоридские цитрусовые, манго, ананасы, авокадо,
локвисты и папайя. Участок вокруг дома был опоясан по периметру
живой изгородью из лимонов, покрытых большими колючками,
олеандров и кустов лигаструма. Я следовал мудрой англий-ской
пословице: "Хорошие живые изгороди делают хороших соседей".
Я считал свое решение в отношении живых изгородей мудрым, так
как на подъезде к моему дому иногда ночевали большие, сверкающие
никелем американские машины. В доме был гараж на один
автомобиль, и в нем законно жила моя "японка", а дорогой
престижный мастодонт, пожирающий неимоверное количество бензина
на сделанную милю, оставался на ночь под живой аркой
бугенвиллей, перекрывающей подъезд к гаражу. Мои соседи - в
подавляющем числе итальянцы с севера - ретиво посещают мессы, не
пропускают ни одной воскресной службы, но это почему-то не
мешает им оставаться мелочными, завистливыми людьми с
неисчерпаемым запасом ненависти. Они осуждают мой образ жизни не
только из-за ночующих машин, но и потому, что я отверг
общепринятый стандарт и не растил травяную лужайку, а превратил
небольшой участок в цветущий сад. Они презрительно называют мой
сад "джунглями", не сознавая, что делают мне комплимент: моя
цель достигнута - дом утопает в буйной зелени. Они даже
жаловались куда-то, и меня посетила женщина в непонятной форме,
не то - рейнджер из департамента парков, не то - полицейский, на
ней была уйма эмблем, и я не успел прочесть их.
1 2 3 4 5 6 7