Крис печально улыбнулась, и Полынов понял её: отныне им придётся угадывать мысли друг друга, если они захотят говорить о чем-нибудь серьёзном.Они сели друг против друга в унылом молчании. У них отняли последнюю свободу. Свободу общения, которой обладали даже узники концлагерей.Слабо пискнул электромагнитный засов. Оба вздрогнули.— Идёмте, док.Полынов кивнул Крис. Та еле сдерживала слезы.Грегори провёл психолога в конец длинного бетонированного коридора. У поворота они остановились перед дверью под номером одиннадцать.— Мне поручено проинструктировать вас, док, — сказал охранник. — Здесь ваше помещение. Дверь сюда открывается при слове “аптека”, запомните. Особо ценные лекарства, — Грегори выразительно посмотрел, — в сейфе. Запор настроен на ваш голос, на слово “сезам”, ясно? Дверь вашей камеры отпирает фраза “добрый вечер”…— Значит, я могу выходить из тюрьмы?— Разрешено. Обед с 13.00 до 13.30 в помещении под номером семь. Завтрак там же в…— Тоже паролем открывается?— Нет. В положенное время войдёте беспрепятственно. А сейчас к вам придёт…Грегори покрутил пальцем возле лба.Не успел Полынов как следует осмотреть своё хозяйство, как послышались шаркающие шаги и порог больницы переступил хмурый, тощий мужчина в мятом лабораторном халате, из нагрудного кармана которого торчала отвёртка-тестер. В открывшемся просвете двери Полынов заметил удаляющуюся фигуру Грегори. Охранник громко напевал:Далёкий свет, далёкий свет, далёкий светГорящих селИ звёзд.Залей вином, залей вином, залей виномГорящий светДалёких селИ звёзд.Вошедший сосредоточенно посмотрел на Полынова, мрачно сказал “так”, но остался стоять, поблёскивая стёклами очков. Глаза умницы, полуприкрытые веками, бесцеремонно изучали психолога. На щеках незнакомца темнела траурная щетина, его засаленный галстук и несвежая сорочка были под стать всему облику.— Так, — ещё раз мрачно произнёс он. — Эриберт, электрик. Главный! Так меня зовут. Ни одна сволочь меня тут не понимает, а вы?— Садитесь, — сказал Полынов. — На что жалуетесь?Эриберт загадочно усмехнулся.— Бессонница, моя бессонница… Одна таблетка — не сплю, думаю. Две таблетки — не сплю, мучаюсь. Три таблетки… Так и до могилы недалеко, верно? Никто моей болезни понять не может, никто…— Успокойтесь, я попробую понять. Вы ещё будете спать сном младенца.— Да? Разве тут уснёшь сном младенца? — У больного саркастически скривились губы.Он сел, как садятся усталые люди, сгорбившись. Его глаза за стёклами очков теперь не мигали, и это делало взгляд неприятным.— Расскажите все по порядку, — попросил Полынов, подкатывая диагностирующий аппарат.— Нечего рассказывать, нечего. Был, жил умный глупец. Нанялся, прилетел. Бессонница. Вскоре. Некому лечить. Услышал о вас, вот пришёл. Надеюсь, не веря.Его монотонный голос тем не менее был полон выразительности, и Полынов жадно прислушивался к интонациям: опыт психолога подсказывал, что сидящий перед ним больной не прост и его болезнь — тоже.— Раньше в космосе были?— Нет.— Давно бессонница?— Три месяца скоро, а будет — вечность. На зеленую травку бы…— К прежнему доктору обращались?— Нет. Боялся. Хотел сам справиться.— Сами виноваты, что запустили.— Конечно, сам. Верил, надеялся… Крах.Полынов укрепил на висках и запястьях его рук датчики, покрутил настройку. Результат его весьма заинтересовал.— О земле думаете? — мягко спросил он.— Земля…Уголки губ Эриберта поползли вниз, лицо приняло мечтательное выражение.— Земля… На земле — травка… Испортят.— Нет, — твёрдо сказал Полынов.— Вы думаете? — Эриберт оживился. — Вы обещаете? Последние дни мне совсем плохо, некоторые думают, что я схожу с ума… Но я нет, я нормальный, верно? Только бессонница…— Только бессонница, — как эхо отозвался Полынов. — Не бойтесь, психика у вас почти в порядке. У вас редкое заболевание. Но работать вы можете.— Я и так работаю. Специалисты тут незаменимы. Вы мне поможете?— Конечно. Для этого я здесь и оказался.— Спасибо. Лечить-то, лечить как будете?— Я же сказал: случай необычный. Не все сразу. Пока я пропишу вам лекарство. Завтра снова покажитесь, мне нужно знать, как оно подействовало.— Хочу верить… — больной впервые посмотрел на Полынова с надеждой.— Надо верить, — жёстко сказал Полынов. — Иначе я не гарантирую, что вы увидите травку.— Травка… Зелёная травка… Я хочу, хочу… Оживление прошло, Эриберт меланхолично тянул своё.Было похоже, что он бредит.— Отставить! — Полынов встал. — Больной должен помогать врачу, а не только врач больному. Возьмите себя в руки.Эриберт тоже встал.— Не кричите. Я возьму себя в руки. Мне очень плохо. На вас вся надежда. Если только она есть.— Есть, не сомневайтесь.Но сам Полынов ещё не был уверен в этом…Он занялся осмотром хозяйства. Выбор лекарств был огромен, аппаратура тоже была отменная. Это его обнадёжило. В ящике стола он нашёл магнитозапись своего предшественника, прослушал её. Все пустяки: болели на базе редко. Одна ножевая рана при драке, вывих челюсти А это что? “Острое отравление дисунолом”… — услышал он диагноз.Дисунол. Дисунол… Он не слышал, чтобы в космосе применяли вещество с таким названием.Полынов кинулся к справочнику врача. Любопытно. В справочнике о нем ни слова. Но между страницами заложен листок, в нем перечислялись симптомы отравления дисунолом, меры лечения. Типичная шпаргалка. Нет ли тут где-нибудь химического справочника? Нет.А все-таки это название что-то напоминает. Что-то знакомое. Какой-то хорошо известный специальный термин.Ну конечно, дисан.Дисан!Полынов сел, постарался унять сердцебиение. Полно, он сходит с ума. Кому нужен здесь дисан? Чушь. Скорей всего виновато сходство слов, а производят здесь вовсе не дисан. И вообще, откуда он взял, что дисунол — продукт промежуточной реакции получения дисана? Ведь он не химик. Но что-то ведь производят на этом проклятом заводе. Если дисан — тогда это страшно.Он не мог больше сосредоточиться, мысли разбегались. Слишком много неожиданностей. Удручающие казематы, электронная слежка, трудный разговор с Эрибертом, наконец, дисунол… Надо прогуляться, раз уж тюремщики предоставили ему такую возможность.Узкий коридор с обоих концов, как и ожидал Полынов, был заблокирован массивными щитами, изолирующими его, а следовательно, и Полынова от остальной базы. Он по-прежнему был пленником, и за каждым его шагом следили (Полынов заметил, что и в больнице и в коридоре находились глазки телеаппаратуры — их даже не постарались скрыть).Полынов подумал, что его положение схоже с положением мухи, очутившейся под стеклянным колпаком. К тому же он не знал ни схемы базы, ни числа людей, её обслуживающих, ни магических паролей, позволяющих передвигаться по ней беспрепятственно. Крис, бесспорно, права: предпринять что-нибудь в таком положении трудно, а по мнению тюремщиков, просто невозможно. Правда, если у них есть такая уверенность, тогда ещё не все потеряно.Неожиданно он увидел незапертую дверь. Секунду поколебавшись, он её толкнул. И отшатнулся: из комнаты, вперив в него жуткий взгляд, смотрело кошмарное чудовище.Полынов привалился к стене, ожидая появления либо охранников, либо чудовища. Но ничего не произошло — кругом было тихо, как в усыпальнице, лишь мигала, потрескивая, какая-то лампа. Любопытство, более сильное, чем страх, заставило Полынова снова заглянуть в комнату. И он зажал рот, чтобы не расхохотаться.Каморка была уставлена восковыми фигурками каких-то чудовищ, порождённых горячечной фантазией, и людей, самых натуральных людей. Неизвестный художник был, несомненно, талантлив, он добился потрясающей силы впечатления. В каждой человеческой фигуре был запечатлён один какой-нибудь образ, словно коллекция была призвана демонстрировать самые высокие и самые низкие проявления характера. Здесь находились Святость и Низость, Любовь и Жестокость, Благородство и Подлость… Была тут и фигура Простого Среднего Человека: в меру добродушного, в меру благообразного, в меру себе на уме, не в меру оптимистичного и не в меру заурядного. Именно таким изображали Простого Среднего Человека телевидение, газеты, журналы, радио. Копии были, несомненно, удачными. Даже не одна копия, а три: Простой Белый Человек, Жёлтый Человек и Чёрный Человек. Восковой обыватель, вне зависимости от своей расовой принадлежности, улыбался широкой лучезарной улыбкой.Полынову стало жутко, и он не сразу понял почему. Потом он сообразил — и в этом было какое-то колдовство: паноптикум жил. Выражение лиц менялось в зависимости от ракурса, от освещения. Глаза фигур пристально и бездумно смотрели на него. Он даже потрогал фигуры, чтобы убедиться в их искусственном происхождении.Психолог не знал, смеяться ли ему, плакать или восхищаться этой гениальной подделкой под человека. Одно было непонятно: кому и зачем нужен такой музей? И случайно ли, что единственная отпертая дверь вела в маскарадную?— Полынов, время вашего обеда истекает! Поторопитесь, если не хотите остаться голодным!Голос прогремел откуда-то сверху. Психолог поморщился. Дурацкие приёмы: ошарашить, сбить с толку, запугать. Но они дают эффект, это надо признать. 5. Карты на стол Опустив голову, Полынов понуро побрёл в столовую. Игра в кошки-мышки продолжалась, и он делал единственно возможный ответный ход. Пусть Гюисманса порадует его растерянность. Пусть все видят, как Полынов плетётся к указанной ему конуре.На одном из столиков его ждал обед. Никого больше в столовой не было. Она имела ещё два выхода, но оба оказались наглухо закрытыми. Главной особенностью столовой был подъёмный механизм для пищи. Нечто вроде подноса на шарнирах, опускающегося сверху вниз. Полынов попробовал механизм, отвёл “поднос” до отказа вниз, но ничего не произошло. Очевидно, кухня была расположена над столовой и еду опускали в люк прямо на “поднос”, с тем чтобы обедающий брал все сам. Весьма примитивная автоматика, но ясно, что она предназначена не для него одного. Видимо, были серьёзные причины ограничивать время его обеда; похоже, тюремщики отнюдь не горели желанием дать ему возможность встречаться с кем-нибудь за обедом. Но ведь пациенты могли приходить к нему беспрепятственно, в коридоре рано или поздно он встретится с кем-нибудь из охранников. Значит, здесь бывают заключённые. И все сделано для того, чтобы они не видели друг друга.Полынов не ощущал вкуса еды, так были заняты его мысли. Каждый человек в той или иной мере мнит себя центром вселенной. Не надо заблуждаться, не надо. Вряд ли все эти ухищрения направлены против него одного. Это было бы просто неэффективно. Нет, здесь работает продуманная, заранее созданная система воздействия на личность. Если спокойно подумать, можно выделить главные её особенности. Видимость всесокрушающей силы — обязательно; таинственность, окружающая её действия, — непременно; кнут и пряник — конечно. Жертву надо запугать, сбить с толку, заставить потерять голову, раздавить — и тотчас бросить ей приманку. Пусть она для начала пойдёт на мелкую сделку с совестью. Потом от неё потребуют предательства покрупней. И все, конец: система сработала.Первое, похоже, сделано: он согласился лечить бандитов. И сделано умно. Противник использовал его собственный план борьбы. “Коготок увяз — всей птичке пропасть”. До чего же это не ново!Теперь стараются, чтобы он взвыл от непонимания, осознал собственное бессилие, запутался в догадках. Скоро ему должны предложить новую сделку с совестью, пострашнее первой. А если он откажется — исчезнет последний шанс на продолжение борьбы, уж об этом позаботятся. А раз нет чёткой границы между разумным компромиссом, тактической уловкой и малодушным предательством, его в конце концов подведут и к предательству. Как все дьявольски просто, какая стройная система, безотказно действующая тысячелетиями, от фараонов до Гюисманса! Только покровы меняются.Но раз эта схема не нова, раз её изобретатели жили ещё при зарождении классового общества, должна существовать и схема контрдействий, тоже проверенная тысячелетиями.Да, конечно, антисхема есть. И не одна даже. Есть схема Джордано Бруно. Не предал, не пошёл на компромисс, не склонился — и погиб на костре. Но его пример, пронесённый через века, зажигал сердца мужеством и гневом. И рабство церкви развалилось в конце концов. Вот именно: в конце концов. У него, Полынова, нет в запасе исторической перспективы, нет толпы, на глазах которой он мог бы взойти на костёр. Между прочим, это он уже сделал однажды: там, на корабле, дав отпор Большеголовому. Зажёг ли он тогда чьё-нибудь сердце?Другой путь — путь Галилея, если угодно. Фальшивое отречение, фальшивое смирение — и борьба! Но опять для этого нужно время… Неужто история не знает других схем борьбы? Чушь, конечно, знает.Только бы выяснить, какова цель действующей здесь системы. Узнать анатомию базы. Нащупать её нервное сплетение.В углу столовой что-то щёлкнуло. Ворвался насмешливый голос Гюисманса.— Теперь, когда вы сыты, самое время побеседовать, не так ли? Я честно выполняю условия нашего договора. Обещал информировать — и информирую. Вы не откажетесь зайти?— В моем положении смешно было бы отказываться.— Хорошо, что вы это поняли. У дверей вас ждёт Грегори. Да, учтите, у него есть слабость. Выпивка. Ни под каким видом не давайте ему спирт.Динамик умолк.“Что ж, — подумал Полынов, — одно из моих предвидений оправдалось”.Грегори стоял у входа, засунув руки в карманы и уныло насвистывая.— Скучаете? — небрежно бросил Полынов.Тот пожал плечами.— Конечно, скучаете, — заключил Полынов. — Надо будет поговорить с Гюисмансом и устроить вам какое-нибудь развлечение.Охранник недоуменно посмотрел на психолога, но промолчал.У двери № 13 Грегори наклонился и прошептал пароль. За дверью наверх вела крутая лестница. Грегори пропустил Полынова вперёд. Виток за витком — они словно лезли на колокольню.Наконец лестница завершилась площадкой, на которую выходила всего одна дверь. Грегори постучал, дверь автоматически распахнулась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11