Провалиться мне, если я мог вспомнить название знакомой мелодии, и это было еще одним доказательством того, как я устал. Уже у лестницы, ведущей на веранду отеля, сквозь дождь ясно услышал свое имя, обернулся и увидел спешившего ко мне Менни.
— Подождите меня, Нейл! — закричал он, но я проигнорировал его, поднялся на веранду, кивнул Авиле и еще паре сидевших здесь его бездельников и вошел в салон.
* * *
Джоанна Мартин и сестра Мария Тереза за столом у окна пили кофе. В баре распоряжалась жена Фигуередо. Хэннах сидел в дальнем углу и распевал во все горло:
Так поднимем же бокалы, — Мир лжецов нас не поймет:
Пьем за тех, кто прожил мало, И за тех, кто вслед уйдет.
Он, как говорят ирландцы, уже принял немного, но вовсе не был пьян. На удивление, у него оказался неплохой голос. Когда замерли последние ноты песни, обе женщины зааплодировали, сестра Мария Тереза — с энтузиазмом, а Джоанна Мартин с долей снисходительности. Джоанна первой увидела меня, и глаза ее расширились.
Дверь за мной распахнулась, вошел Менни. Он задыхался, лицо у него стало серым, а к груди он прижимал ружье.
— Эй, — помахал ему Хэннах, — у вас такой вид, будто за вами черти гнались. Что случилось?
Менни схватил меня за руку:
— Спокойно, Нейл!
Я вырвал руку и медленно пересек комнату. Улыбка не сошла с лица Хэннаха, она просто застыла, неподвижная, как смертная маска. Подойдя поближе, я вытащил бумажник, паспорт и бросил перед ним на стол:
— Прошлой ночью я навестил вашу старую подругу, Сэм.
Он взял бумажник и рассмотрел его.
— Если он на самом деле твой, то я определенно рад, что ты заполучил его назад, но пока что плохо понимаю, о чем ты?
— Тогда скажите мне только одно, — потребовал я. — Премия. Вместо пяти тысяч надо читать двадцать, я прав?
Джоанна Мартин вышла вперед и вмешалась в разговор:
— Что все это значит?
Я отодвинул ее в сторону, что ей очень не понравилось, и в голубых глазах вспыхнул гнев, а улыбка сползла с лица. Я принял простое решение: убрал паспорт и бумажник в карман и заявил:
— Завтра утром я отвезу почту в Манаус, как всегда. А потом вам придется обойтись без меня. Я оставлю "Бристоль" там.
Я не успел уйти, он схватил меня за руку и рывком повернул к себе:
— Нет, ты этого не сделаешь. У нас контракт.
— Я знаю: подписанный, скрепленный печатью, утвержденный. Можете сходить с ним в сортир.
Я подумал, что только сейчас он понял, в какое затруднительное положение попадает. Он произнес охрипшим голосом:
— Но я должен держать в воздухе два самолета, парень, ты же знаешь. Если машина не взлетит, эти подонки в Белеме немедленно наложат на меня штраф. И я потеряю премию. Потеряю все. Я по уши в долгах. Они заберут у меня даже "Хейли"!
— Ну и отлично, — сказал я. — Они заставят вас остаться здесь навсегда. Надеюсь, что вы никогда не выберетесь из этой вонючей дыры.
Он ударил меня в скулу. Это был хороший, сильный удар, который опрокинул меня на бар, и на пол со звоном посыпались стаканы.
Я не любил и не умел драться. Идея пойти на ринг, показать всем, что ты мужчина, и дать более искусному боксеру превратить твое лицо в кровавое месиво никогда не привлекала меня. Но жизнь, которую я вел последние два года, заставила меня освоить пару трюков.
Сильно ткнув его левой ногой под коленку так, что он вскрикнул и согнулся, я резко ударил его коленом в опущенное лицо.
Он с треском завалился назад на тростниковый стол. Обе женщины закричали, кругом тоже раздались крики, но для меня это уже ничего не значило, потому что в глазах стояла кровавая завеса жажды мести.
Когда он начал подниматься, я прыгнул на него, решив, что проучил его недостаточно. Но я совсем забыл о его колоссальной физической силе. Удар кулаком под ребра почти лишил меня дыхания, а после второй зуботычины я схватил его за горло.
Мы катались по полу и грызлись как бешеные собаки. Оглушительный звук выстрела немедленно заставил нас отпустить друг друга.
Над нами стоял очень бледный Менни, сжимая в руках ружье.
— Хватит с вас, — произнес он резко. — Довольно глупостей.
В наступившей тишине я заметил, что Авила и его друзья заглядывают сюда с террасы, увидел мучительное страдание на лице сестры Марии Терезы. А Джоанна Мартин внимательно и как-то настороженно посмотрела сначала на Хэннаха, а потом уж на меня.
Мы оба поднялись на ноги.
— Прекрасно, поступайте, как хотите, Менни, но завтра утром меня здесь не будет!
— Но у нас же контракт! — Это был крик агонии. Хэннах покачнулся и схватился за стол.
Кровь хлестала у него из носа, который, как мне потом стало известно, я ему сломал. Я указал большим пальцем через плечо на ружье:
— У меня есть такое же, Сэм, помните? Попытайтесь задержать меня утром, и я попробую его на вас.
Я повернулся, чтобы уйти, и никто не помешал мне.
* * *
Уже темнело, когда я возвратился в наш ангар, зажег лампу и налил себе виски. Как только я опустил голову на руки и закрыл глаза, передо мной во тьме засверкали огни фейерверка. Я ощущал боль в ногах, боль в лице. Мне ничего не хотелось, только выспаться.
Я присел и вдруг заметил Джоанну Мартин, которая стояла у края ангара и смотрела на меня. Так мы и смотрели некоторое время друг на друга, не произнося ни слова. Наконец я спросил:
— Вас он прислал?
— Если вы сделаете то, что обещали, ему конец.
— Именно этого он и заслуживает.
Она внезапно вспыхнула гневом:
— Да кто вы такой, черт возьми, вы что, считаете себя Богом всемогущим? Вы что, никогда в жизни не делали ошибок? Он был в отчаянии. И сожалеет о том, что сделал.
— Вы пришли меня уговаривать? Не уговорили, а что теперь собираетесь делать? Снова затащить меня в кровать?
Она повернулась и вышла. А я сидел, смотрел в темноту и слушал шум дождя, пока из тьмы не появился Менни.
— И вы тоже? — криво усмехнулся я. — Собираетесь рассказать мне древнюю хасидскую притчу о каком-нибудь святом старом ребе, который подставляет другую щеку и с благодарностью улыбается, когда ему плюют в рожу?
Я не знал, пришел ли он с намерением уговорить меня подумать еще раз. Если так, то слова, которые я только что произнес, заставят его подумать дважды. Но он просто пожал плечами:
— Мне кажется, вы не правы, Нейл, слишком уж вы упиваетесь своими обидами.
Он повернулся и пошел вслед за Джоанной Мартин.
Но все это не заставило меня изменить решение, я ничего не хотел слышать. Я просто был вне себя, и теперь ничто на земле не смогло бы меня остановить. Надо положить всему конец.
Я переоделся в сухую одежду, забрался в свою подвесную койку, натянул на плечи одеяло и почти немедленно заснул.
* * *
Я не знал, когда кончился дождь, но, проснувшись около восьми, увидел прекрасное утро и понял, что проспал добрых двенадцать часов. Во всем теле разливалась боль, ноги свело — обычные недомогания всех пилотов. Взявшись руками за ноги, я сел. Лицо тоже саднило. Я посмотрел в зеркало, которое Менни укрепил на стойке, поддерживавшей крышу, и увидел там распухшие щеки, потерявшие свой естественный цвет от кровоподтеков.
Позади меня послышался шорох. Менни, с лицом, перемазанным маслом, в плаще, вытирал руки ветошью. "Бристоль" стоял на взлетной полосе.
— Как вы себя чувствуете? — спросил он.
— Ужасно. У нас есть кофе?
— Готовый, на печке. Надо только подогреть.
Я разжег печку.
— А вы чем заняты?
— Своей работой, — холодно ответил он. — У вас же почтовый рейс утром, не так ли?
— Правильно, — не спеша ответил я.
Он кивнул в сторону "Бристоля":
— Вон он стоит. Готов и ждет вас.
И он отошел. А я налил себе кружку кофе и начал готовиться к отлету. Я только закончил укладывать свою сумку, как появился Хэннах в кожаных сапогах, бриджах и в старой рубашке цвета хаки, с неизменным белым шарфом, повязанным вокруг шеи. В левой руке он нес мешок с почтой.
Выглядел Сэм ужасно, все лицо в синяках, нос явно потерял свои обычные очертания, и в глазах — никаких чувств.
Он спокойно спросил:
— Ты все еще настаиваешь на своем?
— А как вы думали?
— О'кей. Делай, как знаешь, — холодно кивнул он.
И прошел к "Бристолю", поднялся туда и сунул мешок в кабину наблюдателя. Я медленно шел за ним, держа сумку в одной руке, а другой застегивая "молнию" на летной куртке.
Менни остался в ангаре, что мне пришлось не очень-то по душе, но если ему так нравится, то и черт с ним. Как-то сразу меня охватило непреодолимое желание скорее убраться отсюда. Хватит с меня этого Ландро и вообще Бразилии.
Я поставил ногу на левое нижнее крыло и залез в кабину. Хэннах терпеливо ждал, пока я застегну летный шлем и выполню все проверки. Он взялся за пропеллер, я включил пусковое магнето и дал ему сигнал. Но тут он сделал совсем уж неожиданную вещь (или мне так показалось?) — улыбнулся и крикнул:
— Счастливого приземления, парень!
Потом провернул пропеллер.
Мотор заработал. Я подавил неожиданно возникшее желание выключить его, быстро развернулся на ветер и, пока не изменил своего решения, взлетел. Разворачиваясь над деревьями, увидел, как правительственный катер подходил к причалу. На его корме стоял Фигуередо. Он снял шляпу и помахал мне, я тоже махнул рукой в ответ, бросил прощальный взгляд на Ландро и повернул на юг.
* * *
Я летел с хорошей скоростью и добрался до Манауса за час и сорок минут. Подлетая, увидел пару автомобилей, припаркованных у башни руководства полетами. Респектабельный черный "мерседес" и "олдсмобил". Когда я начал подруливать к ангару, они тронулись с места и направились ко мне. Я остановился, они сделали то же самое.
Полисмен в форме обежал "мерседес" сзади и открыл заднюю дверцу для комманданте, который приветственно взмахнул рукой и пожелал мне доброго утра. Еще три полисмена, вооруженные до зубов, выскочили из "олдсмобила". Это Хэннах и тот наш проклятый контракт. Так вот почему он так приветливо провожал меня!
Я спрыгнул на землю и пожал руку, которую дружески протянул мне комманданте.
— Что случилось? У меня не тот ранг, чтобы встречать с почетным караулом.
За черными очками мне не удалось разглядеть выражение его глаз.
— Есть небольшое дельце. Я не задержу вас надолго, мой друг. Скажите, вам известно, что у сеньора Фигуередо на его рабочем месте есть сейф?
Я сразу почувствовал подвох и сказал:
— Это известно каждому в Ландро. Он у него под стойкой бара.
— А ключ? Похоже, что сеньор Фигуередо, к сожалению, часто бывает очень рассеян.
— И это тоже известно всем в Ландро. Он вешает его за баром. Но в чем же все-таки дело?
— Полчаса назад я получил радиограмму от сеньора Фигуередо, в которой сообщается, что утром, когда он открыл сейф, чтобы проверить его содержимое после своего отсутствия, то обнаружил, что оттуда исчезла партия необработанных алмазов.
Я глубоко вздохнул.
— Но позвольте. Их мог взять любой из по меньшей мере пятидесяти человек. Почему подозрение падает на меня?
Вместо ответа он коротко кивнул, трое полисменов окружили меня, а четвертый залез в кабину наблюдателя и вытащил оттуда почтовый мешок и мою сумку. Комманданте сразу же их начал обыскивать. Полисмен, что сидел в кабине, что-то коротко сказал по-португальски, чего я не смог разобрать, и подал ему небольшой холщовый мешочек.
— Это ваш, сеньор? — вежливо осведомился комманданте.
— Никогда в жизни его не видел.
Он открыл мешочек, заглянул внутрь, а потом высыпал на ладонь левой руки струйку необработанных алмазов.
* * *
Все, что произошло потом, было неизбежно, но я вовсе не хотел сдаваться без борьбы. Комманданте не стал лично допрашивать меня. Я рассказал свою историю с начала до конца на Удивление вежливому молодому лейтенанту, который просто записал ее, не сделав никаких комментариев.
Потом меня препроводили вниз, в камеру. Она могла бы служить примером, иллюстрировавшим отчет о положении заключенных во внутренних районах самых неразвитых южноамериканских республик. В камере, рассчитанной на двадцать человек, оказалось сорок. Одно ведро, чтобы мочиться, и другое для отправления более существенных надобностей. И такая вонь, что трудно представить.
Большинство арестантов — слишком бедные люди, чтобы откупиться от такой доли. В основном индейцы, из тех, кто пришел в город, чтобы узнать большой секрет белых людей, а познакомились только с нищетой и деградацией.
Я прошел к окну, и многие из них покорно, по привычке, уступали мне дорогу. На скамье у стены сидел громадный негр в изодранном льняном костюме и соломенном сомбреро. Он показался мне влиятельным здесь лицом, и в самом деле, когда он пролаял какое-то приказание, двое индейцев, занимавшие место рядом с ним, немедленно убрались со скамьи.
Он дружелюбно улыбнулся мне:
— У вас не найдется сигаретки для меня, сеньор?
У меня как раз случайно оказалась в кармане пачка, и он с жадностью схватил ее. Я инстинктивно почувствовал, что сделал правильный жест.
Он спросил:
— За что они засадили тебя сюда, друг?
— Недоразумение, только и всего, — ответил я. — Меня отпустят еще до вечера.
— На все воля Божья, сеньор.
— А ты?
— Я убил человека. Они называют такое преступление непредумышленным убийством, потому что здесь замешана моя жена, вы понимаете? Это случилось шесть месяцев назад. Вчера суд вынес приговор. Три года каторжных работ.
— Могло быть и хуже. Все же лучше, чем виселица.
— В конце концов одно и то же, сеньор, — произнес он с каким-то безразличием. — Они пошлют меня в Мачадос.
Я не нашелся, что ответить, потому что одно только название могло испугать до смерти любого. Концлагерь в самом центре болот на берегу Негро в двух или трех сотнях миль отсюда. Оттуда возвращаются не многие.
— Мне очень жаль, — посочувствовал я.
Он печально улыбнулся, надвинул шляпу на глаза и откинулся к стене.
Я подошел к окну, откуда открывался вид на площадь перед зданием, на уровне земли. Только пара извозчиков ожидала седоков, клюя носом на жарком солнце. Все вокруг дышало спокойствием. Случившееся казалось мне кошмарным сном, пока я не увидел, что перед зданием притормозил старенький автомобиль с аэродрома и из него вышел Хэннах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25