купить джакузи
Вчера полковник Сарторис был у Кокрама; завтра к ночи я его наверняка найду и приведу к вам.
-- Благодарю вас, -- сказала бабушка. -- Где бы ни был полковник Сарторис, ему, без сомнения, хватает собственных дел. Мы, пожалуй, продолжим поездку, как он нам велел.
И кавалеристы уехали, а Джоби вернулся под кузов и ружье положил между собой и мной; но каждый раз, повертываясь на бок, я натыкался на это ружье и сказал, чтоб он убрал его; Джоби хотел его положить в повозку бабушке, но она не позволила, тогда он прислонил к деревцу, и мы доспали ночь и двинулись дальше, поев, и Ринго с Джоби опасливо глядели за каждое остающееся позади придорожное дерево.
-- За деревом, которое проехали, янки уже стоять не будут, -- сказал я.
И верно -- никто за деревьями теми не стоял. Миновали свежее пепелище, а когда проезжали мимо другого дома, несгоревшего, то из-за дома, из ворот конюшни, глядела на нас старая белая лошадь, а в ближнем поле -- я увидел -бегут человек шесть; и тут над тропой, пересекающей дорогу, поднялась быстрым облаком пыль.
-- Видать, здешний народ сам навязывает янкам свою скотину -- разве ж можно ее гонять вот так по дорогам среди бела дня, -- сказал Джоби.
Из облака пыли выехали всадники и, не замечая нас, пересекли дорогу, -десять -- двенадцать передних перемахнули уж кювет, напряженно держа пистолеты в руках (так несешь на ладони тростинку стоймя, оберегая ее на бегу от падения); но вот задний всадник явился из пыли и пятеро пеших, бегущих при лошади, -- а мы сидим в повозке, и Джоби вожжи натянул, осаживая, так что мулы почти сели на вальки, и челюсть у Джоби отвисла, а выпученные белки -- как два яйца вареных, и я успел уже с прошлого лета забыть, как те синие мундиры выглядят.
Надвинулось все это вмиг -- дикоглазые потные кони, криколицые люди, -и бабушка, встав на повозке, лупит пятерых пеших зонтичком по головам и по плечам, а они рвут с вальков постромки, обрезают карманными ножами упряжь. Молча действуют -- даже не глядят на бабушку, которая их зонтиком колотит; сдели с обоих мулов хомуты, и застлало их с мулами всех пятерых новым облаком пыли, а потом из облака из этого взвившимися ястребами вылетели мулы, и на них верхом двое, а еще двое съезжают, валясь, с крупов, а пятый бежит уже следом, и те двое, что свалились навзничь, подымаются с земли в обрывках, клочках упряжи, как распиловщики в черных стружках. Все трое бегут через поле за мулами, и слышим вдали пистолетные выстрелы, точно спички зажигают сразу по десятку, а Джоби так и застыл на сиденье с разинутым ртом и обрезками вожжей в руках, а бабушка стоит в повозке, еще не опустив погнутого зонтика, и кричит, зовет меня и Ринго, спрыгнувших с повозки и бегущих за дорогу.
-- В конюшню! -- кричу ему. -- В конюшню!
Взбегая к дому на бугор, мы мельком видели, как наши мулы скачут полем и те трое за ними бегут. А завернув за дом, к конюшне, и повозку нашу увидали: Джоби маячит на сиденье над голым дышлом, торчащим впереди, а бабушка стоит, грозя нам зонтиком, и -- знаю -- кричит, хоть ее и не слышно. Наши мулы ускакали уже в лес, но трое пеших бегут еще полем, и старая белая лошадь тоже смотрит на них из конюшни, а нас не замечает, но вот храпнула, дернулась назад и опрокинула копытом что-то -- ящик с ковочным инструментом. На лошади веревочный недоуздок, привязанный к лесенке, что ведет на сеновал, а на земле трубка лежит недокуренная и даже еще не погасла.
Мы взобрались на лесенку, а с нее на лошадь, и когда выехали из конюшни, то еще видно было тех троих солдат; но у ворот мы замешкались, пока Ринго слезал и отворял их и опять на коня влезал, -- и солдат не видно стало тоже. Когда мы подрысили к лесу, их уже и след простыл, и не слыхать ни звука, только конь натужно шумит нутром. Мы пошли тише, потому что старый этот конь снова на быстрый аллюр перейти уже не мог, и на ходу прислушивались, -- и лишь почти уже к закату выехали на какую-то дорогу.
-- Вот тут они прошли, -- сказал Ринго, и я увидел следы мулов. -- Обоих наших тут следы -- и Тестя, и Стоика. Я их где хочешь признаю. Они сбросили янков с себя и домой теперь правят.
-- А ты уверен? -- спросил я.
-- А то нет. Я же всю жизнь с этими мулами. Что ж я, по-твоему, следов не знаю ихних?.. Веселей, коняга!
Мы поехали дальше, но конь идти быстро не мог. Потом луна взошла, но Ринго говорил по-прежнему, что видит следы наших мулов. И мы ехали дальше, только теперь коняга шел еще тише, и вскоре Ринго задремал и слетел бы наземь, если б я не поддержал, а чуть погодя уже Ринго меня подхватил -- я и не заметил, как заснул. Который час, мы не знали, и нам все равно было; но какое-то время спустя конь наш гулко и неторопливо простучал копытами по доскам, и мы свернули с дороги, привязали недоуздок к деревцу; должно быть, заползали мы под мост уже спящими, и обоих нас во сне тянуло лезть, бежать куда-то. Потому что если б до конца лежали неподвижно, то они б нас не заметили. Я проснулся -- снились мне раскаты грома, и сон словно продолжался. Светло было; даже под мостом, в гущине бурьяна, мне и Ринго ощутилось, что восходит солнце; но в первый миг мы просто вскинулись от грохота -- над нами густо барабанили подковы по шатучим доскам настила; мы сели, глядя друг на друга в бледно-желтом свете и не совсем еще очнувшись. Вот потому-то вышло так -- мы, может, еще спали, были врасплох застигнуты во сне и не успели ни о чем подумать и сообразить, как быть, если над нами янки, -- и выскочили из-под моста, побежали бессознательно, беспамятно; я оглянулся на бегу (мост и дорога обок футов на пять, на шесть приподняты над местностью), и мне почудилось, что весь этот горизонт заполнен движущимися по небосклону лошадьми. Затем все сгустилось, слилось, как вчера; не чуя под собой бегущих ног и шипов и колючек не чувствуя, мы нырнули по-кроличьи в ежевичную заросль и легли там ничком, а вокруг зашумели люди, затрещали ветвями лошади, и чьи-то твердые руки выволокли нас, царапающихся, брыкающихся, ничего не видящих, из кустов и поставили на ноги. Тут зрение вернулось к нам, стоящим в кольце конных и спешенных людей и лошадей, -- и на бездыханную, блаженную минуту нас обдало волшебным, росистым покоем и миром. Я узнал Юпитера, большого, неподвижного в рассвете, как бледное, недвижно зачарованное пламя, -- и тут отец затряс меня, воскликнул:
-- Где твоя бабушка? Где мисс Роза?
И пораженно ахнул Ринго:
-- А мы ж про бабушку забыли!
-- Как забыли? -- вскричал отец. -- То есть убежали, бросили ее в повозке посреди дороги?
-- Ой, хозяин Джон, -- сказал Ринго. -- Да вы же знаете, к ней никакой янки не сунется, если у него хоть капля мозгу.
Отец выругался.
-- И далеко отсюда вы ее оставили?
-- Это вчера днем было, часа в три, -- сказал я. -- Мы и ночью потом ехали немного.
Отец повернулся к своим.
-- Ребята, посадите их кто-нибудь двое к себе за седла, а лошадь поведем на поводу. -- Оглянулся на нас. -- Ели вы что-нибудь?
-- Ели? -- сказал Ринго. -- Мой живот уже решил, что у меня глотка напрочь перехвачена.
Отец достал из седельной сумы кукурузный хлебец, разломил пополам, протянул нам.
-- Где вы взяли этого коня? -- спросил он.
Помявшись, я сказал:
-- Он одолженный.
-- У кого одолженный? -- спросил отец.
Мы помолчали, потом Ринго сказал:
-- Мы не знаем. Там не было хозяина.
Один из солдат засмеялся. Отец коротко глянул на него, и смех утих. Но лишь на минуту, потому что все вдруг захохотали, а отец только переводил взгляд с солдата на солдата, и лицо его краснело все сильнее.
-- Не серчай, полковник, -- сказал один. -- Ур-ра Сарторису!
Мы поскакали назад; езда оказалась недолгой; вскоре открылось перед нами поле, по которому бежали вчера те люди, и дом с конюшней опять виден, а на дороге все еще лежат обрезки упряжи. Но повозки нет. Отец сам подвел конягу к дому, постучал пистолетом о крыльцо, но, хотя дверь была по-прежнему распахнута, никто не вышел. Мы поставили коня на старое место в конюшню; трубка так со вчера и валялась у опрокинутого ящика с ковочным инструментом. Вернулись на дорогу, и отец остановил Юпитера среди обрезков и обрывков упряжи.
-- Ох вы, мальчишки! -- сказал он. -- Ох, чертовы мальчишки!
Двинулись снова в путь, но уже потише; трое ехали дозором где-то впереди. Днем вернулся галопом один из дозорных, и, оставив с нами трех бойцов, отец урысил с остальными; воротились они почти уже к закату на припотевших лошадях и ведя в поводу еще двух с синими армейскими подседельниками и с выжженным на бедре клеймом "США".
-- Говорю же вам, что янкам бабушку не остановить, -- сказал Ринго. -- На спор иду, она уже в Мемфисе.
-- Ваше счастье, если это так, -- сказал отец. -- Садитесь с Баярдом вот на этих, -- указал он на новых лошадей. Ринго пошел садиться. -- Погоди, -сказал отец. -- Твой вон тот.
-- Он, значит, мой собственный?
-- Нет, -- сказал отец. -- Одолженный.
Мы все, остановясь, глядели, как Ринго садится на своего коня. Тот стоит сперва не шевелясь, но, ощутив на левом стремени тяжесть Ринго, тут же как крутанется -- и встает к Ринго правым боком; первый такой круговой поворот кончился тем, что Ринго растянулся на дороге.
-- Ты садись на него справа, -- подсказал отец, смеясь.
Ринго посмотрел на лошадь, на отца.
-- А почему не слева, как на всякого коня? Что янки не люди, я знал, но не знал, что у них и лошади не лошади.
-- Садись давай, -- сказал отец. -- Конь слеп на левый глаз.
Уже стемнело, а мы все едем, потом я вдруг очнулся -- кто-то придерживает меня в седле, и стоим под деревьями, горит костер, но какая уж там еда -- мы с Ринго уснули тут же, -- и снова утро, и все уже уехали, кроме отца и еще одиннадцати человек; мы так и простояли в том леске весь день.
-- А теперь что? -- спросил я.
-- Теперь доставлю вас, чертят, домой, а оттуда придется мне в Мемфис -бабушку твою искать, -- сказал отец.
Темнело, когда мы тронулись в путь; понаблюдали, как, зря попрыгав слева, Ринго садится в седло, и поехали. Остановились, когда начало светать. На этот раз не стали разводить костер; даже коней расседлали не сразу; залегли, затаились в лесу, а потом отец разбудил меня тихо рукой. Солнце уже поднялось; мы лежали и слушали, как по дороге идет пехотная колонна янки, и после я опять заснул. Проснулся в полдень. Горел костер, и поросенка пекли на огне, и мы поели.
-- К полуночи дома будем, -- сказал отец.
Юпитер отдохнул. Он не сразу дался взнуздать и поиграл, не позволяя отцу сесть, а когда тронулись, все порывался в полный ход; отцу пришлось его придерживать. Я ехал слева от Юпитера, Ринго справа.
-- Поменяйся с Баярдом позициями, -- сказал ему отец. -- Пусть твой конь видит, что у него рядом.
-- Да он идет спокойно, -- сказал Ринго. -- Ему так нравится. Он же по запаху слышит, что Юпитер тоже лошадь, и не станет, значит, на него верхом садиться.
-- Ладно, -- сказал отец. -- Но будь поосторожней на своем бельмастом.
Мы шли быстро. Подо мной и Ринго кони тоже были резвые; я оглянулся -остальные порядком отстали, их даже не пылило нашей пылью. Солнце клонилось к закату.
-- Знать бы хоть, что бабушка цела и невредима, -- сказал отец.
-- Ой, хозяин Джон, -- сказал Ринго. -- Что вы все волнуетесь за бабушку? Я ее знаю всю жизнь; я за нее спокоен.
На Юпитера любо было глядеть -- голову гордо поднял, косится на мою лошадь и на лошадь Ринго, и слегка скучает, и чуть пробует убыстрить ход.
-- Я его сейчас пущу слегка, -- сказал отец. -- А ты и Ринго держитесь
крепче.
Юпитер жиманул ракетой, чуть пластаясь, и я подумал, только мы Юпитера и видели. Но зря подумал: мог бы видеть, что Юпитер все еще скучает капельку и, значит, пущен не вполне. А вдоль дороги шла жердяная изгородь, и жерди начали сплываться вдруг в глазах, и тут я понял, что Юпитер с отцом не ушли от нас, что мы все трое, пластаясь, несемся на гребень холма, за которым дорога идет резко вниз, -- несемся, как три ласточки, и у меня мелькнуло: "Мы держимся вровень, мы держимся вровень", -- но тут отец оглянулся, блеснув глазами, и блеснули его зубы в бороде, и я понял, что Юпитер все еще не пущен полным ходом.
-- Теперь держись! -- сказал отец, и Юпитер рванулся от нас -- так на моих глазах однажды сокол взреял над забором из полынной пустоши.
Они вынеслись на гребень, и под ними я увидел небо и верхи деревьев за холмом -- точно отец с конем летят, взмывают ввысь по-соколиному, чтоб камнем пасть за гребень. Но нет -- отец как бы среди полета вдруг остановил Юпитера там наверху; я видел, как он встал на стременах, вскинув руку со сдернутой шляпой, и тут Ринго и я выскакали к нему на гребень, не успев и подумать- что надо осаживать, а круто остановленный Юпитер вздыбился, а отец хлестнул шляпой коня Ринго по слепому глазу, конь шарахнулся, перемахнул через изгородь под ошеломленные крики Ринго, а я скакать еще не кончил, а за спиной отец палит из пистолета и кричит:
-- Окружай их, ребята! Чтоб ни один не ушел!
Есть предел тому, что могут воспринять, принять в себя дети; поверить-то они могут чему угодно, если только дать достаточное время; но есть физический предел для восприятия в единицу времени -- того самого времени, что поощряет в детях веру в невероятное. А я был все еще ребенком в тот момент, когда лошади, отцова и моя, вынеслись на гребень и, как бы на скаку остановясь, воспарили -- верней, повисли, взвешенные, в пространстве, где исчезло время; и отец рукой держит за повод мою лошадь, а полуслепой конь Ринго, круша ветки, скачет вправо меж деревьями под вопли Ринго. И я гляжу спокойно на то, что перед нами -- верней, под нами: сумерки, костер, ручей струится мирно под мостом, ружья аккуратно составлены в сторонке, шагах в двадцати пяти от солдат, а сами солдаты, в синих североармейских мундирах и брюках, присели вокруг огня с кружками в руках и обернули к гребню холма лица -- и на всех лицах нарисовано одно и то же мирное выражение, точно на полсотне одинаковых кукол. Отец насадил уже шляпу опять на голову себе, оскалился в улыбке, и глаза светятся, как у кошки.
-- Лейтенант, -- сказал он громко, рывком повертывая мою лошадь, -- езжай за холм и своим эскадроном замкни окружение слева... Скачи! -- шепнул он, шлепая мою лошадь ладонью по крупу. -- Шуму побольше! Ори во всю глотку -как Ринго!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
-- Благодарю вас, -- сказала бабушка. -- Где бы ни был полковник Сарторис, ему, без сомнения, хватает собственных дел. Мы, пожалуй, продолжим поездку, как он нам велел.
И кавалеристы уехали, а Джоби вернулся под кузов и ружье положил между собой и мной; но каждый раз, повертываясь на бок, я натыкался на это ружье и сказал, чтоб он убрал его; Джоби хотел его положить в повозку бабушке, но она не позволила, тогда он прислонил к деревцу, и мы доспали ночь и двинулись дальше, поев, и Ринго с Джоби опасливо глядели за каждое остающееся позади придорожное дерево.
-- За деревом, которое проехали, янки уже стоять не будут, -- сказал я.
И верно -- никто за деревьями теми не стоял. Миновали свежее пепелище, а когда проезжали мимо другого дома, несгоревшего, то из-за дома, из ворот конюшни, глядела на нас старая белая лошадь, а в ближнем поле -- я увидел -бегут человек шесть; и тут над тропой, пересекающей дорогу, поднялась быстрым облаком пыль.
-- Видать, здешний народ сам навязывает янкам свою скотину -- разве ж можно ее гонять вот так по дорогам среди бела дня, -- сказал Джоби.
Из облака пыли выехали всадники и, не замечая нас, пересекли дорогу, -десять -- двенадцать передних перемахнули уж кювет, напряженно держа пистолеты в руках (так несешь на ладони тростинку стоймя, оберегая ее на бегу от падения); но вот задний всадник явился из пыли и пятеро пеших, бегущих при лошади, -- а мы сидим в повозке, и Джоби вожжи натянул, осаживая, так что мулы почти сели на вальки, и челюсть у Джоби отвисла, а выпученные белки -- как два яйца вареных, и я успел уже с прошлого лета забыть, как те синие мундиры выглядят.
Надвинулось все это вмиг -- дикоглазые потные кони, криколицые люди, -и бабушка, встав на повозке, лупит пятерых пеших зонтичком по головам и по плечам, а они рвут с вальков постромки, обрезают карманными ножами упряжь. Молча действуют -- даже не глядят на бабушку, которая их зонтиком колотит; сдели с обоих мулов хомуты, и застлало их с мулами всех пятерых новым облаком пыли, а потом из облака из этого взвившимися ястребами вылетели мулы, и на них верхом двое, а еще двое съезжают, валясь, с крупов, а пятый бежит уже следом, и те двое, что свалились навзничь, подымаются с земли в обрывках, клочках упряжи, как распиловщики в черных стружках. Все трое бегут через поле за мулами, и слышим вдали пистолетные выстрелы, точно спички зажигают сразу по десятку, а Джоби так и застыл на сиденье с разинутым ртом и обрезками вожжей в руках, а бабушка стоит в повозке, еще не опустив погнутого зонтика, и кричит, зовет меня и Ринго, спрыгнувших с повозки и бегущих за дорогу.
-- В конюшню! -- кричу ему. -- В конюшню!
Взбегая к дому на бугор, мы мельком видели, как наши мулы скачут полем и те трое за ними бегут. А завернув за дом, к конюшне, и повозку нашу увидали: Джоби маячит на сиденье над голым дышлом, торчащим впереди, а бабушка стоит, грозя нам зонтиком, и -- знаю -- кричит, хоть ее и не слышно. Наши мулы ускакали уже в лес, но трое пеших бегут еще полем, и старая белая лошадь тоже смотрит на них из конюшни, а нас не замечает, но вот храпнула, дернулась назад и опрокинула копытом что-то -- ящик с ковочным инструментом. На лошади веревочный недоуздок, привязанный к лесенке, что ведет на сеновал, а на земле трубка лежит недокуренная и даже еще не погасла.
Мы взобрались на лесенку, а с нее на лошадь, и когда выехали из конюшни, то еще видно было тех троих солдат; но у ворот мы замешкались, пока Ринго слезал и отворял их и опять на коня влезал, -- и солдат не видно стало тоже. Когда мы подрысили к лесу, их уже и след простыл, и не слыхать ни звука, только конь натужно шумит нутром. Мы пошли тише, потому что старый этот конь снова на быстрый аллюр перейти уже не мог, и на ходу прислушивались, -- и лишь почти уже к закату выехали на какую-то дорогу.
-- Вот тут они прошли, -- сказал Ринго, и я увидел следы мулов. -- Обоих наших тут следы -- и Тестя, и Стоика. Я их где хочешь признаю. Они сбросили янков с себя и домой теперь правят.
-- А ты уверен? -- спросил я.
-- А то нет. Я же всю жизнь с этими мулами. Что ж я, по-твоему, следов не знаю ихних?.. Веселей, коняга!
Мы поехали дальше, но конь идти быстро не мог. Потом луна взошла, но Ринго говорил по-прежнему, что видит следы наших мулов. И мы ехали дальше, только теперь коняга шел еще тише, и вскоре Ринго задремал и слетел бы наземь, если б я не поддержал, а чуть погодя уже Ринго меня подхватил -- я и не заметил, как заснул. Который час, мы не знали, и нам все равно было; но какое-то время спустя конь наш гулко и неторопливо простучал копытами по доскам, и мы свернули с дороги, привязали недоуздок к деревцу; должно быть, заползали мы под мост уже спящими, и обоих нас во сне тянуло лезть, бежать куда-то. Потому что если б до конца лежали неподвижно, то они б нас не заметили. Я проснулся -- снились мне раскаты грома, и сон словно продолжался. Светло было; даже под мостом, в гущине бурьяна, мне и Ринго ощутилось, что восходит солнце; но в первый миг мы просто вскинулись от грохота -- над нами густо барабанили подковы по шатучим доскам настила; мы сели, глядя друг на друга в бледно-желтом свете и не совсем еще очнувшись. Вот потому-то вышло так -- мы, может, еще спали, были врасплох застигнуты во сне и не успели ни о чем подумать и сообразить, как быть, если над нами янки, -- и выскочили из-под моста, побежали бессознательно, беспамятно; я оглянулся на бегу (мост и дорога обок футов на пять, на шесть приподняты над местностью), и мне почудилось, что весь этот горизонт заполнен движущимися по небосклону лошадьми. Затем все сгустилось, слилось, как вчера; не чуя под собой бегущих ног и шипов и колючек не чувствуя, мы нырнули по-кроличьи в ежевичную заросль и легли там ничком, а вокруг зашумели люди, затрещали ветвями лошади, и чьи-то твердые руки выволокли нас, царапающихся, брыкающихся, ничего не видящих, из кустов и поставили на ноги. Тут зрение вернулось к нам, стоящим в кольце конных и спешенных людей и лошадей, -- и на бездыханную, блаженную минуту нас обдало волшебным, росистым покоем и миром. Я узнал Юпитера, большого, неподвижного в рассвете, как бледное, недвижно зачарованное пламя, -- и тут отец затряс меня, воскликнул:
-- Где твоя бабушка? Где мисс Роза?
И пораженно ахнул Ринго:
-- А мы ж про бабушку забыли!
-- Как забыли? -- вскричал отец. -- То есть убежали, бросили ее в повозке посреди дороги?
-- Ой, хозяин Джон, -- сказал Ринго. -- Да вы же знаете, к ней никакой янки не сунется, если у него хоть капля мозгу.
Отец выругался.
-- И далеко отсюда вы ее оставили?
-- Это вчера днем было, часа в три, -- сказал я. -- Мы и ночью потом ехали немного.
Отец повернулся к своим.
-- Ребята, посадите их кто-нибудь двое к себе за седла, а лошадь поведем на поводу. -- Оглянулся на нас. -- Ели вы что-нибудь?
-- Ели? -- сказал Ринго. -- Мой живот уже решил, что у меня глотка напрочь перехвачена.
Отец достал из седельной сумы кукурузный хлебец, разломил пополам, протянул нам.
-- Где вы взяли этого коня? -- спросил он.
Помявшись, я сказал:
-- Он одолженный.
-- У кого одолженный? -- спросил отец.
Мы помолчали, потом Ринго сказал:
-- Мы не знаем. Там не было хозяина.
Один из солдат засмеялся. Отец коротко глянул на него, и смех утих. Но лишь на минуту, потому что все вдруг захохотали, а отец только переводил взгляд с солдата на солдата, и лицо его краснело все сильнее.
-- Не серчай, полковник, -- сказал один. -- Ур-ра Сарторису!
Мы поскакали назад; езда оказалась недолгой; вскоре открылось перед нами поле, по которому бежали вчера те люди, и дом с конюшней опять виден, а на дороге все еще лежат обрезки упряжи. Но повозки нет. Отец сам подвел конягу к дому, постучал пистолетом о крыльцо, но, хотя дверь была по-прежнему распахнута, никто не вышел. Мы поставили коня на старое место в конюшню; трубка так со вчера и валялась у опрокинутого ящика с ковочным инструментом. Вернулись на дорогу, и отец остановил Юпитера среди обрезков и обрывков упряжи.
-- Ох вы, мальчишки! -- сказал он. -- Ох, чертовы мальчишки!
Двинулись снова в путь, но уже потише; трое ехали дозором где-то впереди. Днем вернулся галопом один из дозорных, и, оставив с нами трех бойцов, отец урысил с остальными; воротились они почти уже к закату на припотевших лошадях и ведя в поводу еще двух с синими армейскими подседельниками и с выжженным на бедре клеймом "США".
-- Говорю же вам, что янкам бабушку не остановить, -- сказал Ринго. -- На спор иду, она уже в Мемфисе.
-- Ваше счастье, если это так, -- сказал отец. -- Садитесь с Баярдом вот на этих, -- указал он на новых лошадей. Ринго пошел садиться. -- Погоди, -сказал отец. -- Твой вон тот.
-- Он, значит, мой собственный?
-- Нет, -- сказал отец. -- Одолженный.
Мы все, остановясь, глядели, как Ринго садится на своего коня. Тот стоит сперва не шевелясь, но, ощутив на левом стремени тяжесть Ринго, тут же как крутанется -- и встает к Ринго правым боком; первый такой круговой поворот кончился тем, что Ринго растянулся на дороге.
-- Ты садись на него справа, -- подсказал отец, смеясь.
Ринго посмотрел на лошадь, на отца.
-- А почему не слева, как на всякого коня? Что янки не люди, я знал, но не знал, что у них и лошади не лошади.
-- Садись давай, -- сказал отец. -- Конь слеп на левый глаз.
Уже стемнело, а мы все едем, потом я вдруг очнулся -- кто-то придерживает меня в седле, и стоим под деревьями, горит костер, но какая уж там еда -- мы с Ринго уснули тут же, -- и снова утро, и все уже уехали, кроме отца и еще одиннадцати человек; мы так и простояли в том леске весь день.
-- А теперь что? -- спросил я.
-- Теперь доставлю вас, чертят, домой, а оттуда придется мне в Мемфис -бабушку твою искать, -- сказал отец.
Темнело, когда мы тронулись в путь; понаблюдали, как, зря попрыгав слева, Ринго садится в седло, и поехали. Остановились, когда начало светать. На этот раз не стали разводить костер; даже коней расседлали не сразу; залегли, затаились в лесу, а потом отец разбудил меня тихо рукой. Солнце уже поднялось; мы лежали и слушали, как по дороге идет пехотная колонна янки, и после я опять заснул. Проснулся в полдень. Горел костер, и поросенка пекли на огне, и мы поели.
-- К полуночи дома будем, -- сказал отец.
Юпитер отдохнул. Он не сразу дался взнуздать и поиграл, не позволяя отцу сесть, а когда тронулись, все порывался в полный ход; отцу пришлось его придерживать. Я ехал слева от Юпитера, Ринго справа.
-- Поменяйся с Баярдом позициями, -- сказал ему отец. -- Пусть твой конь видит, что у него рядом.
-- Да он идет спокойно, -- сказал Ринго. -- Ему так нравится. Он же по запаху слышит, что Юпитер тоже лошадь, и не станет, значит, на него верхом садиться.
-- Ладно, -- сказал отец. -- Но будь поосторожней на своем бельмастом.
Мы шли быстро. Подо мной и Ринго кони тоже были резвые; я оглянулся -остальные порядком отстали, их даже не пылило нашей пылью. Солнце клонилось к закату.
-- Знать бы хоть, что бабушка цела и невредима, -- сказал отец.
-- Ой, хозяин Джон, -- сказал Ринго. -- Что вы все волнуетесь за бабушку? Я ее знаю всю жизнь; я за нее спокоен.
На Юпитера любо было глядеть -- голову гордо поднял, косится на мою лошадь и на лошадь Ринго, и слегка скучает, и чуть пробует убыстрить ход.
-- Я его сейчас пущу слегка, -- сказал отец. -- А ты и Ринго держитесь
крепче.
Юпитер жиманул ракетой, чуть пластаясь, и я подумал, только мы Юпитера и видели. Но зря подумал: мог бы видеть, что Юпитер все еще скучает капельку и, значит, пущен не вполне. А вдоль дороги шла жердяная изгородь, и жерди начали сплываться вдруг в глазах, и тут я понял, что Юпитер с отцом не ушли от нас, что мы все трое, пластаясь, несемся на гребень холма, за которым дорога идет резко вниз, -- несемся, как три ласточки, и у меня мелькнуло: "Мы держимся вровень, мы держимся вровень", -- но тут отец оглянулся, блеснув глазами, и блеснули его зубы в бороде, и я понял, что Юпитер все еще не пущен полным ходом.
-- Теперь держись! -- сказал отец, и Юпитер рванулся от нас -- так на моих глазах однажды сокол взреял над забором из полынной пустоши.
Они вынеслись на гребень, и под ними я увидел небо и верхи деревьев за холмом -- точно отец с конем летят, взмывают ввысь по-соколиному, чтоб камнем пасть за гребень. Но нет -- отец как бы среди полета вдруг остановил Юпитера там наверху; я видел, как он встал на стременах, вскинув руку со сдернутой шляпой, и тут Ринго и я выскакали к нему на гребень, не успев и подумать- что надо осаживать, а круто остановленный Юпитер вздыбился, а отец хлестнул шляпой коня Ринго по слепому глазу, конь шарахнулся, перемахнул через изгородь под ошеломленные крики Ринго, а я скакать еще не кончил, а за спиной отец палит из пистолета и кричит:
-- Окружай их, ребята! Чтоб ни один не ушел!
Есть предел тому, что могут воспринять, принять в себя дети; поверить-то они могут чему угодно, если только дать достаточное время; но есть физический предел для восприятия в единицу времени -- того самого времени, что поощряет в детях веру в невероятное. А я был все еще ребенком в тот момент, когда лошади, отцова и моя, вынеслись на гребень и, как бы на скаку остановясь, воспарили -- верней, повисли, взвешенные, в пространстве, где исчезло время; и отец рукой держит за повод мою лошадь, а полуслепой конь Ринго, круша ветки, скачет вправо меж деревьями под вопли Ринго. И я гляжу спокойно на то, что перед нами -- верней, под нами: сумерки, костер, ручей струится мирно под мостом, ружья аккуратно составлены в сторонке, шагах в двадцати пяти от солдат, а сами солдаты, в синих североармейских мундирах и брюках, присели вокруг огня с кружками в руках и обернули к гребню холма лица -- и на всех лицах нарисовано одно и то же мирное выражение, точно на полсотне одинаковых кукол. Отец насадил уже шляпу опять на голову себе, оскалился в улыбке, и глаза светятся, как у кошки.
-- Лейтенант, -- сказал он громко, рывком повертывая мою лошадь, -- езжай за холм и своим эскадроном замкни окружение слева... Скачи! -- шепнул он, шлепая мою лошадь ладонью по крупу. -- Шуму побольше! Ори во всю глотку -как Ринго!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25