Но дверь увеличивается по мере того, как он приближается, пока не
приобретает гигантские размеры. Специалисты высказывают предположение, что
данный вестибюль задуман архитектором как символический образ - ворота в
мир искусства. Вам необходимо стать вверх ногами перед тем, как войти в
волшебную страну эстетики.
Войдя внутрь, посетитель думает сначала, что огромная комната
вывернута наизнанку и поставлена задом наперед. У него еще сильнее
кружится голова. Дальняя стена воспринимается как ближняя, посетитель
далеко не сразу может сориентироваться. Некоторые люди вообще не могут
привыкнуть к такой обстановке, им приходится выйти, иначе их стошнит или
они потеряют сознание.
По правую руку стоят вешалки с табличкой: "Вешать головы здесь".
Каламбур с двойным дном, выдумка Старика, который всегда оттачивает шутку
до такой тонкости, что большинству ее не понять. Если Старику присуще
переступать границы хорошего вкуса в лингвистике, то его праправнук улетел
за все мыслимые пределы Галактики со своими картинами. Тридцать из его
последних работ представлены на выставку, включая три недавних полотна из
"Серии с собакой": "Созвездие Гончих псов", "Доги жаждут" и "Собака в
разрезе". Есть опасность, что Рускинсон и его ученики сейчас не выдержат и
начнут блевать. Лускус со свитой воздает хвалу, но держатся они сдержанно.
Лускус сказал своим, что сначала он сам поговорит с молодым Виннеганом,
потом уж пусть вступает весь хор. Репортеры с фидеостудии ведут деловито
съемку, берут интервью у тех и других, стараясь спровоцировать ссору.
Главное помещение в Народном Доме - огромная полусфера с блестящим
потолком, который переливается всеми цветами радуги с интервалом в девять
минут. Пол в виде громадной шахматной доски, в центре каждого квадрата
нарисовано лицо - портрет знаменитости в том или ином виде искусства.
Здесь можно увидеть Микеланджело, Моцарта, Бальзака, Зевкиса, Бетховена,
Ли Бо, Твена, Достоевского, Фармисто, Мбузи, Купеля, Кришнагурти и других.
Десять квадратов оставлены без лиц, чтобы будущие поколения смогли
выдвинуть своих претендентов на бессмертие.
Нижняя часть стены разрисована фресками, изображающими важнейшие
моменты жизни художников. Вдоль изогнутой стены расположены помосты, их
девять, по числу Муз. На выступе над каждым помостом установлена
гигантская статуя богини-покровительницы; у богинь обнаженные тела,
сверхокруглые формы: огромные груди, широкие бедра, мощные икры, как будто
они рисовались скульптору богинями плодородия, а не утонченными
артистическими натурами.
Лица изваяны в основном в подражание гладким бесстрастным лицам
древнегреческих статуй, но есть что-то тревожное у них в уголках глаз и
губ. Рот улыбается, но как будто готов исказиться в злобной гримасе. "Не
предавай меня! - говорят губы. - Если продашь..."
Над каждым помостом - прозрачная пластиковая полусфера, ее
акустические свойства таковы, что люди, которые не находятся под куполом,
не слышат звуков, производимых на помосте, и посторонний шум не проникает
под купол.
Чиб пробирается сквозь шумную толпу к помосту Полигимнии - той Музы,
под чьей опекой находится живопись. Он проходит мимо помоста, на котором в
данный момент стоит Бенедиктина, переливая свое свинцовое сердце в алхимию
золотых звуков. Она видит Чиба и ухитряется бросить в него испепеляющий
взгляд, продолжая в это же время улыбаться своим слушателям. Чиб
игнорирует ее, но замечает, что она сменила платье, порванное в таверне.
Он также видит многочисленные полицейские патрули, расставленные вокруг
здания. Не похоже, что толпа находится во взрывном состоянии. Наоборот,
все кажутся счастливыми, разве только сильно шумят. Но полиция знает,
каким обманчивым бывает подобное спокойствие. Одна искра и...
Чиб минует помост Каллиопы, где импровизирует Омар Руник. Он приходит
под купол Полигимнии, кивает Рексу Лускусу, который машет ему рукой, и
устанавливает свою картину на помосте. Она называется "Избиение младенцев"
(подзаголовок: "Собака на сене").
На картине изображен хлев.
Хлев представляет собой пещеру с высоким потолком и сталактитами
причудливой формы. Свет, пробивающийся в пещеру - или преломляющийся в
ней, - имеет красный, любимый Чибом оттенок. Он проникает в каждую вещь,
удваивает свою силу и изливается наружу изломанными лучами. Зритель,
перемещаясь, чтобы обозреть все детали, видит практически множество
световых уровней во время своего движения и таким образом улавливает
очертания фигур под внешним слоем.
В дальнем углу пещеры стоят в стойлах коровы, овцы и лошади.
Некоторые из них взирают с ужасом на Марию с младенцем. У других разинуты
рты, они явно пытаются предостеречь Марию. Чиб обратился к легенде о том,
что животные в хлеву обрели дар речи в ту ночь, когда родился Христос.
Иосиф, усталый старик, настолько поникший, что выглядит
беспозвоночным, сидит в углу. Его голова украшена двумя рогами, но под
каждым - нимб; так что все в порядке.
Мария сидит спиной к постели из соломы, на которой полагается лежать
младенцу. Из люка в полу пещеры тянет руку мужчина, собираясь положить на
соломенную постель огромное яйцо. Он во второй пещере под главной пещерой,
одет в современный костюм, на его лице пьяное выражение, и, как у Иосифа,
его тело бесформенно-обмякшее, будто без единого позвонка. Позади него
неимоверно толстая женщина, удивительно похожая на мать Чиба, держит в
руках ребенка, которого передал ей мужчина перед тем, как положить
подкидыша в яйце на соломенную кровать.
У ребенка утонченно-красивое лицо, он озарен белым сиянием своего
нимба. Женщина сняла нимб с его головы и кромсает его острой кромкой тело
ребенка.
У Чиба глубокое знание анатомии, поскольку он расчленил немало трупов
в ту пору, когда писал свою докторскую диссертацию по искусству в
университете Беверли Хиллз. Тело младенца не имеет неестественной
вытянутости, как у большинства фигур, созданных Чибом. Ребенок более чем
фотографичен, он кажется настоящим. Его внутренности вываливаются через
большой кровавый разрез.
Зрители поражены до самого нутра, как если б это была не картина, а
живой младенец, разрезанный и выпотрошенный, найденный на пороге их
собственного дома.
У яйца полупрозрачная скорлупа. В затуманенном желтке плавает
маленький отвратительный дьяволенок с рогами, копытами и хвостом. В его
размытых чертах улавливается сочетание двух лиц: Генри Форда и дяди Сэма.
Когда зритель сдвигается вправо или влево, проглядывают другие лица: это
выдающиеся личности в истории развития современного общества.
В оконном проеме сгрудились дикие звери, пришедшие поклониться
младенцу, они замерли и кричат от ужаса беззвучным криком. Те животные,
что на переднем плане, относятся к видам, истребленным человеком или
сохранившимся только в зоопарках. Дронт, голубой кит, странствующий
голубь, квагга, горилла, орангутанг, белый медведь, кугуар, лев, тигр,
медведь-гризли, калифорнийский кондор, кенгуру, вомбат, носорог, орел.
Позади них другие звери, а на холме видны очертания двух фигур: это
тасманийский абориген и гаитянский индеец.
- Не могли бы вы поделиться компетентным мнением об этом полотне,
поистине необычном, доктор Лускус? - просит фидеорепортер.
Лускус улыбается и говорит:
- Компетентное мнение будет оглашено через пару минут. Полагаю, вам
лучше поговорить сначала с доктором Рускинсоном. Похоже, у него с первого
взгляда сложилось определенное мнение. Дураки и святые, как вы знаете...
Красное лицо и гневные крики Рускинсона фиксируются камерой и идут в
эфир.
- Дерьмо разлетается по всему миру! - говорит громко Чиб.
- Оскорбление! Насмешка! Пластиковый навоз! Плевок в лицо искусства,
пинок в зад всему человечеству! Оскорбление!
- Что же такого оскорбительного в картине, доктор Рускинсон? -
спрашивает репортер. - Вы считаете, что она осмеивает христианскую веру, а
также учение панаморитов? Мне так не показалось. Мне показалось, что
Виннеган пытается сказать, что люди извратили христианство и, может быть,
все религии, все идеалы ради своих алчных самоубийственных целей, что
человек по сути своей извращенец и убийца. По крайней мере, так понял
картину я, хотя, конечно, я всего лишь простой смертный и...
- Предоставьте искусствоведам заниматься критикой, молодой человек! -
набрасывается на него Рускинсон. - Полагаю, у вас нет двух докторских
степеней, одной по психиатрии, второй по искусству? У вас есть официальное
удостоверение, что вы искусствовед? Виннеган, не имеющий никакого таланта,
не говоря уже о гениальности, которой награждают его в самообольщении
разные пустозвоны, это исчадие из Беверли Хиллз выставляет на обозрение
свой хлам, фактически мешанину, привлекающую внимание единственно из-за
необычной техники, а ее мог разработать любой инженер по электронике; меня
бесит, что любая хитроумная штучка, новый пустячок способен одурачить не
только определенные слои общества, но и наших высокообразованных и
официально зарегистрированных искусствоведов, как присутствующий здесь
доктор Лускус, хотя всегда найдутся ученые ослы, которые ржут столь
громко, напыщенно и туманно, что...
- Разве не правда, - спрашивает репортер, - что многих художников,
которых мы теперь называем великими, к примеру Ван Гога, осуждали или не
замечали современные им критики? И...
Репортер, искусный в провоцировании вспышек гнева у интервьюируемого
ради зрительского интереса, делает паузу. Рускинсон едва сдерживает себя,
его мозг - кровеносный сосуд за секунду до разрыва.
- Я не из числа непрофессиональных невежд! - вопит он. - Я не
виноват, что в прошлом существовали Лускусы! Я знаю, о чем говорю!
Виннеган - всего лишь микрометеорит в высших сферах Искусства, он не
достоин чистить туфли великим светилам живописи. Его репутация в прошлом
была раздута определенной кликой, поэтому она сияет сейчас отголоском
былой известности, а эти гиены, кусающие ту руку, что кормит их, подобные
бешеным псам...
- Вам не кажется, что вы запутались слегка в эпитетах? - спрашивает
фидеорепортер.
Лускус берет нежно руку Чиба и тянет его в сторону, где они не будут
попадать в кадр фидеокамеры.
- Дорогой Чиб, - воркует он, - наступил момент показать себя. Ты
знаешь, насколько сильно я люблю тебя, не только как художника, но просто
как человека. Мне кажется, ты больше не можешь противиться духу того
глубокого взаимопонимания, нити которого протянулись незримо между нашими
душами. Боже, если б ты только знал, мой славный богоподобный Чиб, как я
мечтал о тебе, с каким...
- Если ты думаешь, что я скажу "да" только потому, что ты способен
создать или испортить мне репутацию, не дать мне премию, то ты ошибаешься,
- говорит Чиб. Он вырывает руку.
Единственный глаз Лускуса гневно вспыхивает. Он говорит:
- Ты находишь меня отталкивающим? Конечно, тобой руководят не
моральные соображения...
- Дело в принципе, - говорит Чиб. - Даже если б я любил тебя, чего
нет и в помине, я бы не отдался тебе. Я хочу, чтобы меня ценили только по
моим заслугам, только так. Прими к сведению, мне наплевать на чье-либо
суждение. Я не желаю слышать хвалу или хулу от тебя или кого угодно.
Смотрите мои картины и спорьте между собой, шакалы. Но не старайтесь, у
вас не получится вогнать меня в те рамки, которые вы для меня придумали.

ХОРОШИЙ КРИТИК - МЕРТВЫЙ КРИТИК
Омар Руник покинул свою сцену и теперь стоит перед картиной Чиба. Он
прижимает руку к голой груди - слева, где вытатуировано лицо Германа
Мелвилла; второе почетное место на правой половине груди отдано Гомеру.
Руник издает громкий возглас, его черные глаза - словно две огнедышащие
топки, дверцы которых разворотило взрывом. Как не раз уже случалось с ним,
Руник охвачен вдохновением при виде картин Чиба.
Зовите меня Ахабом, а не Ишмаэлем.
Ибо я поймал в океане Левиафана.
Я - детеныш дикой ослицы в семье человека.
И вот, моим глазом я увидел все!
Моя грудь словно вино, которое просит выхода.
Я - море с дверьми, но двери заело.
Осторожно! Кожа лопнет, двери рухнут.
"Ты - Нимрод", - говорю я своему другу Чибу.
И настал час, когда Бог говорит своим ангелам:
Если то, что он сделал, - только начало, тогда
Для него нет ничего невозможного.
Он затрубит в свой рог
Перед стенами Небесного Царства, требуя
Луну в заложницы, Деву в жены,
Предъявляя права на процент от доходов
Великой Вавилонской блудницы.
- Заткните рот этому сукину сыну! - кричит директор Фестиваля. - Он
заведет толпу, и кончится погромом, как в прошлом году!
Болганы подтягиваются к помосту. Чиб наблюдает за Лускусом, который
разговаривает с фидеорепортером. Расслышать слова Чиб не может, но он
уверен, что Лускус дает далеко не хвалебный отзыв о нем.
Мелвилл описал меня задолго до моего рождения.
Я - тот человек, что хочет постигнуть
Вселенную, но постигнуть на своих условиях.
Я - Ахаб, чья ненависть должна пронзить,
Разнести на куски все препятствия времени,
Пространства или Недолговечности Вещества
И швырнуть мою пылающую ярость в Чрево Мироздания,
Потревожив в его логове ту незнаемую Силу
Или Вещь-в-себе, что скорчилась там
Отстраненно, удаленно, потаенно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13