Этот поганец ведь знал всех моих друзей и
недрузей. А я, как представил их оскорбительно скалящиеся лица и
язвительные слова, то взбесился куда больше, чем в предыдущие
разы. Невроз мой дополнился необычной яростью, и я понял, что
педиков, посягающих на меня, ненавижу несравненно сильнее, чем
пакостников вроде Гасан-Мамедова или отставных мясников вроде
Сухорукова.
Я, конечно же, укололся. И мигом свалился в какой-то люк,
сделался вихрем и вылетел в форточку. Город уже свернулся в
трубу будто бумажный. Далекие точки стали близкими,
Петропавловская игла чуть не наколола меня как бабочку. Все
нагло колыхалось и беспардонно сновало. Крыши домов то наплывали
на меня, то удалялись. Наконец, я разобрался с планировкой
местности и выискал ... строительный кран рядом с высотным
зданием на Московском проспекте. Этот кран таинственно манил
меня, как дерьмо муху. Я заметил громоздкую фигуру в кабине и
наплыл на нее. Несколько минут пейзаж отчаянно рябил перед
глазами и новое тело давало о себе знать неприятными ощущениями.
Пока привык к нему, казалось оно похожим на большой пиджак с
чужого плеча и узкие брюки с чуждой задницы.
Наконец, рябь улеглась - так и есть, сижу в кабине, а город уже
развернулся из трубочки обратно в плоскость и зажегся огоньками.
Поорудовал рычагами - надо же, чего я умею! - и без особого
шума вывернул стрелу вплотную к крыше интересующего меня дома.
Там голубела подмазанная светом занавеска мужеложца. Задача
была предельно ясной, вектор уничтожения уткнулся в жильца этого
дома - мягкоголосого педика Антона.
А потом начались альпинизм со скалолазанием. Несмотря на то,
что я к высоте обыкновенно отношусь с почтительным ужасом, стал
по трапу еще выше взбираться. Потом двинулся приставными шагами
по косым перекладинам стрелы навстречу крыше, наблюдая за нижней
бездной без особого уважения. И вот соскок без грохота с высоты
в пару метров на кровлю. В рюкзаке нашелся моток веревки и
термос, привязанный к ее концу. Я почему-то был уверен или
может вспомнил, что в емкости - сжиженный газ. Сейчас кислота
из ампулы разъедает затычку и очень скоро через образовавшуюся
щель пойдет незаметная, но опасная струя, которая неотразимо
подействует на дыхательный центр мозга.
Согласно давно продуманному плану разматываю веревку. Далее
крепится она морским узлом на вентиляционной трубе, один конец
(опорный), вместе с прицепленным термосом бросается вниз с
крыши, другой (страховочный) обвивается дружественной змеей
вокруг моей талии. И вот я шагаю вниз по стене. Зависнув над
голубым окном, заглядываю вначале башмаками, потом,
развернувшись, проницательными глазами. Владиславский, как и
полагается, балдеет: мурлычет ему из динамиков заморский
сладкоголосый педик, дым не "Беломора", а "Мора" прет в открытую
форточку. Пора, мой друг, пора, покоя попа просит... опорный
конец с термосом проталкивается в форточку, после чего она
закрывается до лучших времен.
Я же потянулся вверх, прочь от гиблого места. Добрался, не особо
замучившись, до крыши. А там подпрыгнул, чтобы вскарабкаться на
стрелу крана - она должна была опять послужить партизанской
тропой - и внезапно полегчал. Понесло мою легкость с крыши
вверх, в серединную точку города, опять скрутившегося вокруг меня
и закрывшего небо. Пока я воспарял, то все время съеживался как
проколотый шарик и, приблизившись к размерам точки, исчез...
Возник снова уже на своем лежаке. С полной уверенностью, что
милиция не предвидела неожиданного хода и не смогла уберечь
Владиславского.
В полночь заявился следователь Илья Фалалеев.
- Владиславский?- начал партию я.
- Ты удивительно догадлив,- голос, напоминающий о гудении
трансформатора, не предвещал ничего хорошего. Мне при всей
расслабухе стало не по себе. А лейтенант еще посмотрел
пронзительным взглядом снайпера.- Почему так, Лямин? когда тебе
хорошо, другим плохо.
- Я же вас предупреждал. Чего вы сплоховали?
- Мы не сплоховали. Просто ты парнишка пошустрее, чем кажешься
поначалу.
- Опять я?!
- Думал, проведешь нас своей игрой? Наигрался. На баллоне,
который отравил насмерть Владиславского - отпечатки твоих
пальцев! Скажешь, что ты случайно проходил мимо его квартиры и
кто-то дал тебе подержать термос? Все, мат тебе. Сейчас ты
поедешь со мной и во всем чистосердечно признаешься.
- Но...
- Никаких "но". Только "да".- красиво выразился Фалалеев.- Я
гарантирую тебе, что ты сознаешься. Тем более, ты же переживаешь.
Убил сгоряча, а теперь жалко.
- Эту жалость будут из меня, как пыль из коврика выбивать. Мои
же товарищи по камере ради вашего благосклонного взгляда. Я под
конец орать стану на каждом углу, как люблю и обожаю убийства.
Но, Фалалеев, вы же казались другим, совсем не эмвэдэшным
соковыжимателем. Нельзя вам, ВАМ! на основании одной улики так
прихватывать меня. Подумаешь, мои отпечатки. Где их только нет?
Значит, где я их оставил, можно спокойно людей мучить и убивать,
все равно мне виноватым быть?
Илья заморгал белесыми своими зенками и стало непонятно, весело
ему или горестно.
- Осталась у тебя только одна зацепка, мальчуган Боря. Ты лучше
вспомни, где еще мог повстречаться с этим баллоном. Время
на воспоминания у тебя вагон. А теперь поехали - вот ордер на
арест.
Тут из-за двери как из ларца выскочили трое. Эти бугаи и открыли
новый немаловажный эпизод моей биографии. Второй КПЗ-период.
Я думал, сразу начнется жесткий прессинг по всему полю, но
обошлось. Тогда я притворился укушенным мухой цеце и, изображая
нездоровый сон, напрягал кору с подкоркой до появления дыма и
искр в глазах. Попросту пошел на мозговый штурм, отъединившись
от соседей по заключению.
Итак, с одной стороны я насилию не предавался, а с другой, в нем
как-то участвовал и даже материальные следы оставил. Номер
получается еще тот. Я и сам до конца не уверен, чист ли перед
уголовным кодексом, брал ли грех на душу. Это, наверное,
уникальный случай в истории преступлений, настоящий рекорд, если
только не учитывать достижения откровенных дебилов.
Я вообще-то многих недолюбливаю, кое-кому желаю даже свалиться с
горшка и разбиться. Но чтоб самостоятельно приложить ручку и
застрелить, зарезать, отравить. Зачем? На месте одной падлы
сразу другая прорастет - это ведь сорняки, а не какие-нибудь
благородные растения. Мне же, в итоге, суждено будет
раствориться без остатка в советской пенис...пенитенциарной
системе, напоминающей серную кислоту. Тут ясно и клопу с его
капелькой мозгов - счет будет не в мою пользу, одно другого не
стоит.
И еще надо учесть фактор моей жалостливости или, допустим,
нервности. Вот помню в школе, катаются пацаны коньками по льду,
и вдруг один из них, неприятный мне грубиян, проваливается по
колено в полынью. Чуть ли не все регочут. Мне же не смешно и по
ноге моей, никуда не упавшей, ползет озноб. Это, кажется,
эмпатией называется. А уж резать ножом кого-то - кожу, мясо,
сало - тьфу...
Может, рассказать ментам про астральное тело? Очень ведь
непротиворечивая версия получается. Не обязан я отвечать за
проступки своего астрала - может, он специально меня под
монастырь подвести хочет, чтоб освободиться совсем от
ответственности и упорхнуть в неоглядные дали. Между прочим,
астральное тело, материализовавшись, имеет право как угодно
куролесить и даже использовать отпечатки моих пальцев - ведь
нет же у него моих слабых нервишек и моих гражданских чувств. А
юридически оно не более вменяемо, чем упавший на голову кирпич.
Нет, с помощью такого трепа даже под психа закосить не удастся.
Пожалуй, стоит работать совсем в другом направлении и взять за
аксиому, что мое рассопливленное физическое тело не способно было
совершить все вышеперечисленные гнусности.
Кстати, по ходу дела мои умственные усилия стимулировал один
мужичонка. Художник от слова "худо", который замочил рога, потому
что голый и раскрашенный пробежался, рекламируя свое абстрактное
искусство, по Невскому проспекту. Бежал он с дружками, но для них
все обошлось, а вот он, как самодвижущаяся порнография, влип, и
причем по весьма нехорошей статье "растления малолетних".
Поэтому двое до поры молчаливых уркаганов уже бросали на него
сомнительные взоры. Так вот, "голый беглец" и насоветовал мне
обращать внимание на самые мелкие детали и деталюшки. Надо
искать какое-то обстоятельство, которое кажется сначала таким
незначительным, убогим, что уползает совсем из поля умозрения, а
меж тем свидетельствует о виновности кого-то другого. (Сам
художник теперь доказывал, что его мертвецки спящего разрисовали
подлые дружки, а затем пробудили и выгнали на улицу криками
"война", "пожар".)
Ну-ка, дайся мне в руки маленькое незаметненькое сверхважненькое
обстоятельство.
Начнем с того, кому собранные мной "бабки" нужны? Вопрос
бестолковый - да кому ни попадя.
Кто еще мог идти по моим пятам, чтобы в нужный момент сбросить
инкогнито и выхватить все, накопленное непосильным
попрошайничеством, из леденеющих рук моего прекратившего дышать
тела?
Даже мои кореша-собутыльники не знали, кого из богатеньких я
выберу в своей записной книжке для атаки на его кошелек. Причем
трезвонил я всегда только из дома и прикрывал при разговоре рот
ладонью. Вряд ли кто-нибудь из трех свеженьких покойников особо
трепался о своих благодеяниях. Кто же еще появлялся в последнее
время на моем горизонте?
Доктор появился. Но он пришел и ушел. И опять никаких зацепок.
Только среди ночи, напоенной диким храпом двух жиганов, меня аж
подкинуло. Есть зацепка - та самая крохотная, тщедушная. Доктор
взял денежки - три "штуки" - за десять доз, а оставил
тринадцать ампул! Не может быть такого, чтобы этот айболит не
поинтересовался или вообще забыл о своем барахле. Для начала он
мог звякнуть. А я включил бы свой телефон, даже пребывая под
балдой. Аппарат у меня клевый, с режимом "hands free", то есть c
громкоговорителем (тысячу "хрустов" за него отстегнул еще до
либерализации). У меня рука до телефона бы дотянулась. Ведь не
лежал я неподвижным бревном во время своих видений, а вертелся
на диване. И наверняка бормотал, живо описывая голосом яркие
образы своих галлюцинаций.
Допустим, докторишка позвонил, когда я представлял, что
простреливаю насквозь Гасан-Мамедова. Вероятно, я даже способен был
на вопросы отвечать. Едва стадия губительных видений у меня
кончалась и наступал спокойный отруб, доктор, как бы получив от
меня все инcтрукции, принимался устраивать свои мокрые делишки.
А термос он мог мне подсунуть, когда я ранним утречком спускался
по темной лесенке и хватался за все, что ни попадя.
А разве доктору не надобятся деньжата? Возится же он со всякой
химией, которая бьет по мозгам. Сам нюхает, пробует, ищет, что
покайфовее.
Я в расследовательском порыве разбудил художника, он мне всю
правду и срезал: "Доктор твой - жалкий наркоман. Если сел он
на иглу, то потребности его организма таковы, что монеты
требуются постоянно, без всякого перерыва. Кстати, поскольку ты
явно выберешься из этого говенного заведения, оставлю я тебе
телефончик одной художницы. Она из моей секции арт-нудистов.
Стремно живописует телеса, от мускулов до внутренностей. Это
тебе пригодится, ты ж говорил, что у тебя нелады с оформлением
книжульки."
Утром я всю свою догадку Илье изложил. А к вечеру наступила
победа. Когда оперативники стали подъезжать к дому доктора
Лапеко, тот оперативно удрал, сломав по дороге челюсть одному
неповоротливому прохожему. Между прочим, медработник проживал на
моей же улице, через дорогу наискось, и мог, не слезая со стула,
наблюдать мое окно. У гражданина Лапеко в логове и "травка"
произрастала, и валялись ампулы со следами такой серьезной штуки
как ЛСД, и в баночках всякие химикалии плескались, которыми он
Владиславского угробил, и стояли башмаки с теми самыми
подметками, что запечатлелись на месте кончины Гасан-Мамедова и
Сухорукова. И даже обнаружился родной брат того термоса,
который обыграл в игре "смерть-жизнь" молодого бизнесмена.
Отпустил меня Илья. Я пошел на все четыре стороны, а деньжатки
мои милые как отдыхали в сейфе, так и остались лежать на левом
боку - ничего с ними не случилось. Завтра надо оказаться в
Москве, сменять наличку на безналичку, чтобы затем перечислить
деньги в типографию. А сегодня стоит навестить ту самую
расхудожницу из секции арт-нудистов.
4.
Особа с интересным ртом отворила дверь. Я заговорил о Петрухе
(том живописце, что за голую задницу томился безвинно в КПЗ).
Когда хозяйка разместила меня в кресле, я стал толковать о своих
делах. Потом попробовал узнать, в чем она мастерица, и мне ее
творчество в стиле критического некрореализма по нраву пришлось.
Поэтому договорился я с художницей Любовью, что говорится,
полюбовно. Через неделю она мне должна была выдать
привлекательный жутик. Центральный образ на "крышке" -
веселенький трупак в смокинге, обедающий другим трупаком.
Рассказываю я увлекательный сюжет и самые веселые сценки из своей
книги этой самой художнице Любови, а она слушает как бы с
интересом. Однако ноги ее, длинные и гладкие, приковывают
внимание и мешают работе серого вещества, потому что сидит она
на пуфике в коротенькой юбчонке. Художница была красива,
особенно если смотреть снизу. Надо учесть, что с дамами я месяца
три общался лишь в идеальной сфере и это уже стало приедаться.
Такой срок истек с тех пор, как сбежала моя последняя телесная
любовь, а чтоб давать объявления в газету: "Двухметровый блондин
мужчина невзрачной наружности ищет напарницу для встреч-разлук",
перо пока не поднималось.
Потому-то я от художницы как бы уехал, но все равно на
привязи остался. Напало на меня дома острое сексуальное
беспокойство и подозрение, что Любовь - мастерица не только
в живописи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10