Пора домой,
потому что терять мне уже нечего и при любом раскладе я
выигрываю. Через час был уже в спортзале, сон в руку и все
путево. Тот малолетка, что родом из отстойника, размазывал всех
встречных и поперечных. Детсадовец с силищей чемпиона по штанге.
Малыш, плескающийся в гравитационных волнах. Знаток моей
двоечной курсовой работы. Даже в мусоропроводе, где он
карабкался, остались вмятины-продавлины от его лапок. Так что
даже с моими куцыми познаниями в области скалолазания - пару
раз перед девочками выпендривался - можно было по этим
следам пройти. И вот бухнул гранатомет, визгнули гасители
отдачи, что впервые показалось приятной музыкой. В дыру
развороченного оконного щита проникло милое слюнявое утро.
Восхищенные зрители не встретили рукоплесканиями, очевидно,
спектаклю с моим участием недоставало хорошей рекламы, эстетики,
патетики, вечных ценностей, смысла жизни и всякого такого
духовного жира. Правые и левые сигнальщики давно смылись.
Наверное, из-за моего молчка решили, что от меня осталось не
больше, чем пара подметок. Подогревающий заряд аккумулятора
выдохся, было студено, как в заднице у эскимоса. Я приник к
красивому решетчатому забору, разделяющему улицу и
университетский двор. По Невскому шуровала незаинтересованная во
мне пешая и автомобилизированная публика, сквозь туман и оконные
стекла сочились мелким теплом лампадки Казанского собора.
Какие-то яркие представители детско-юношеского кретинизма
присвоили мне имя - Источник Постоянной Вони силой в сто
Унитазов, а совсем маленькие назвали "Дед Говняй и
какашки". К противоположной стороне улицы причалил шикарный
белый автомобиль, как его еще иногда кличут, лимузин. Из него
элегантно вышли двое красивых по-своему людей. Нина, которую
подбросили сюда для отдачи последнего долга, и владелец машины
со следами начальственной жизни на лице. Слышны были его
страстные речи насчет того, что надо поскорее порвать с
таким-сяким прошлым, стереть его родимое пятно и слишком тут не
задерживаться. Одной окольцованной рукой при этом он поддерживал
дамочку чуть ниже талии, наверное, чтоб в штопор не свалилась;
другой, оперстневанной, подкручивал сладкую музычку на
приемнике. "Она его за бабки полюбила, а он ее за...",
- как выразился бы классик.
- Значит, сделаешь все-таки социалистический выбор в пользу
товарища?- уточнил я у Нины, выстукивая заодно зубами тему
Щелкунчика из одноименной оперы Чайковского.
- Ну ты, житель уборной,- автомобилист ударил о капот
машины журналом "За рублем".
- Совсем не остроумно,- пришлось мне, за неимением
других аргументов, просунуть сквозь прутья решетки свой
гранатомет, кстати, с пустым рожком. - Скажи-ка, дядя, что
тебе дороже, машина или Нина?
Проблема выбора не встала перед лимузинщиком, и, заурчав
мощным движком, он гордо скрылся с места встречи, напевая арию из
оперы: "...И закаленному судьбой бойцу с огромною елдой..."
- Я твоя Сьерра, а ты мой Леоне,- мигом переметнулась
дама, скрыв смущение под густым слоем румян. Нравится мне, что
она такая неприхотливая и понимает, что лица приходят и уходят,
а какой-нибудь мужчина остается.
- Ты мои Права, а я твой Человека,- поддержал
"перебежчицу", но предупредил, в гуманитарных целях,
чтоб ближе, чем на десять шагов, она ко мне не приближалась.
- Это был деятель искусства,- тем не менее подначила
Нина.
- А я деятель физиологии, анатомии, плюс знатный фекаловед.
По-моему, гордо звучит. Кстати, чуть не забыл, я теперь
производитель монстров.
Пока она вызывала по телефону "похоронную команду" из
моего спецподразделения, я набросал очередной рекламный ролик.
Про то, как Буденный занял с боями Ясную Поляну, нашел в куче
жмыха Льва Николаевича Толстого, да и женил его на Катюше
Масловой. Для чего? А для того, чтобы жизнь была ближе к
искусству. Ну и дальше агитация за приобретение портативного
аппарата фирмы "Зеленые братья". За считанные секунды
вашего знакомства он сделает у потенциальной невесты анализы на
сифилис, гонорею, трихомоноз, СПИД, что позволит вам жениться
сколько угодно раз в любом экологически чистом месте.
Вместо послесловия
1.
Животные приходили на водопой, вернее, винцом побаловаться,
нерегулярно, но часто. Когда-то из-за этой страсти на
винно-водочном предприятии "Красный змий" производство
замирало и на неделю, и на две. Ведь ставили посетители на
поп<173> все, что ставилось, и дырявили все пробиваемое,
добираясь до сладкого крепленого винца. Теперь уже начальство
умнее стало и предпочитало иметь полную цистерну приоритетного
напитка на случай приема гостей. При появлении первой же
заинтересованной морды кто-нибудь из впередсмотрящих рабочих
поворачивал кран на полную и пускал живительную жидкость в
систему поилок и корыт. Вот и сегодня опытный Лексеич, заметив
высунувшегося из трещины в асфальте "передовика",
сказал: "Нехай, гондоны, подавятся и лопнут", после чего
излил запланированную струю портвейна. Рабочий, посещавший
когда-то библиотеку, называл цистерну "Пенелопой", а
хамское нашествие - визитом "женихов". Обычно
"женихи", насосавшись, нахлебавшись, напускавшись соплей
и наплескавшись, ложились отдыхать в живописных позах где
попало. С мордоворотов у них шел пар, рты пускали пузыри
довольства, сшибаемые легкими разрядами, а тела блаженно
сокращались и вытягивались. Потом, один за другим, они
зарывались в землю, проводили остаток кайфа чуть пониже, и пар
уже валил из трещин и расселин. Когда их присутствие
заканчивалось, было такое ощущение у Лексеича, что любимая
жидкость пролилась в бесплодную почву.
Однако то, что случилось на сей раз, Лексеич позднее смог
описать лишь отрывочно, в общих чертах, путаясь в словах и
заменяя их чаще необходимого на инвективные (как еще говорят,
матерные) эквиваленты.
Некоторые "гондоны", особенно те, что не добрались до
бадьи, вдруг возбудились и покрылись сеткой разрядов, а их
панцирные кольца стали съезжаться. Плохой признак, догадался
рабочий, сейчас кто-то кого-то будет мочить. Побежали, поскакали
и полетели мурашки вдоль Лексеича, он порыскал руками в поисках
какого-нибудь оружия, а ногами попытался сбросить пудовые
чоботы, непригодные для бегства. Руки не нашарили ничего
лучшего, чем штопор, а чоботы наотрез отказались прощаться с
ногами. Усилия были напрасны, однако для рабочего все обошлось.
Из-за крыш ближайших корпусов вдруг посыпались черти совсем
другого сорта. Лексеичу показалось, что они с пропеллерами,
потом уж сообразил, до чего быстро бились у них крылышки. От
летунов в сторону алканавтов по воздуху будто черные трещины
побежали. Как уткнется такая стрелка в ползучего гада, мигом от
того остается одна дресня. "Валтузят "женихов",-
потер руки радостный Лексеич. Многие члены проигрывающей команды
успели пустить свои шаровые молнии, но те брызнули огненными
соплями, разбившись о какие-то затемнения, окружившие летунов.
"Стрекозки", как ласково назвал авиахищников Лексеич,
смылись так же быстро, как и возникли. От всей же пирующей
братии осталась только грязь, которую иначе, как бульдозером, не
сгребешь. "Халява кончилась, и Вас спущу я нынче в
унитаз",- выступил в жанре эпитафии вполне счастливый
рабочий и подставил свою фамильную кружку под милую струю.
2.
Гражданин Воропаев, бомж, с неделю совсем не питал свое тело,
которое, лежа на мокром темном чердаке, уже немного разложилось
и слегка заплесневело. Последнее время Воропаев старался не
шевелиться, чтобы не упустить из себя ни капельки силы, но
вдруг, как наяву, увидел, что последние отмеренные ему песчинки
жизни падают в дыру времени. Итак, орел или решка? Он подбросил
монету своей судьбы и нырнул в водоворот событий, может быть, в
последний раз. Почти на брюхе Воропаев сполз в подъезд, немного
полежал там, изображая пьяного, потом выбрался через черный ход
прямо во двор. Решил вначале навестить помойку, авось там
найдется что-нибудь вкусненькое - таковым у него считалось
все съедобное и не совсем тошнотворное на вид. Толкнулся он три
раза локтями и заколдобился. Из окошка подвала, едва
поднявшегося над асфальтом, дружелюбно глядело на него мурло
зверя. "Ну, жри меня, откуси кусочек, а потом слопай без
останков",- решил сыграть ва-банк Воропаев. Злыдень
будто бы не обращал внимания на странные предложения. И тогда
бомж, у которого нервишки пошаливали с самого рождения под
забором, бросился в атаку. Вернее, дотянулся до мурла и тюкнул
его консервной банкой. Было сделано все необходимое для
самоубийства. Однако, монстр стрекотнул и, срыгнув какую-то
белую массу, скрылся в подвальном помещении. От массы попахивало
так же, как от сладкого творожка. И хоть слюни моментально
наполнили воропаевский рот, распробовать странную
"вкуснятину" страшным напряжением воли он себе запретил.
Однако, увязаться следом он себе, как ни старался, запретить не
мог. И вот люмпен свалился в темный подвал. Но на этом падение
не закончилось, еще один нырок, и бетонного пола под животом не
стало. Воропаев куда-то провалился, но потом будто резиновые
ленты затормозили его, и, совсем застопорив, даже подбросили
вверх. В итоге он опустился на что-то мягкое, пружинистое,
похожее этими качествами на диван. Воропаев отдыхал недолго,
потому что заметил, рука его, точнее, рукав не лежит на месте,
кто-то теребит и таскает его. Бомж мысленно обделался от страха
несколько раз (физически уже было никак), но чуток успокоился,
заметив, что заигрывания с его рукой отчего-то затягиваются.
Глаза его привыкли к мраку, слабо разжиженному светом, он даже
разобрал очертания монстра, который, видимо, забавлялся с
конечностью прежде, чем ее оттяпать. Прослеживаемый в характере
хищника садизм вызвал ответное остервенение человека. С воплем:
"Жри всерьез или вали отсюда" резанул он вражину острым
краем неразлучной консервной банки крест-накрест. Несколько
капель освежило ему лицо и губы, а животное фыркнуло и
неожиданно затихло. Капли были вкусные, не в силах унять
инстинкт съедания ближнего, бомж поддался бурлению в животе.
Бурление это прошло волной по мышцам и расправило их. Воропаев,
размышляя не больше, чем сомнамбула, навалился на тушку
смертельного врага, содрал несколько панцирных щитков, которые
на удивление легко поддались, и дикарски впился в мякоть. Она
была похожа, даже при очень быстром сжирании, на смесь осетрины
и индюшатины, причем вареной. Люмпен хавал (иными словами не
назовешь) и откидывался, засыпая; отдремав, снова хавал. И так
далее, в этой же незамысловатой последовательности. В один
прекрасный момент он обнаружил, что от благородного по
гастрономическим и моральным качествам животного осталось только
несколько щитков, трубочек и усиков. К этому праздничному
событию острота Воропаевского зрения увеличилась настолько, что
он ясно различал себя и обстановку вокруг. Бомж был сыт, доволен
и больше похож на человека. Физиономия, ранее напоминавшая
взъерошенную воблу, перестала шелушиться, там и сям не болело
(как полжизни до того), затянулись нарывы в разных частях тела,
ушли в темное прошлое чирьи.
Обиталищем Воропаева была яйцевидная полость с жесткими, но
теплыми стенками. Пол скрывало что-то похожее на обрезки лент и
веревок. Эластичные канаты пробегали помещение вдоль и поперек,
уходили вверх, к круглой дыре в потолке - там, очевидно, был
вход-выход. К большой полости примыкало и несколько пещерок
помельче. Одна смахивала на камеру хранения. В ней на полочках
подрагивали мягкие комочки. А вот в другой, более студеной, в
ячейках вылеживалась густая золотистая масса. Воропаев, которому
отступать было некуда, макнул в это добро грязный палец и
тщательно его облизал. Тщательно, потому что "добро"
услаждало и распрямляло скрюченную душу бомжа. Набрав полную
консервную банку странной вкуснятины, Воропаев вернулся в
главную полость, горделиво прозванную им "гостиной",
уселся по-турецки на полу и стал, часто купая палец в еде,
рассуждать о сытной будущности. Неожиданно поток мечты был
прерван хрустом и треском. Воропаев вскочил - силы уже
накопились - решил, кто-то собирается заняться им, строго
спросить за все. Бомж для начала чуть не задушил себя за то, что
не стал рвать когти сразу после закусона. Он ухватился за первый
попавшийся канат и попробовал ускользнуть из объятий зла, но тот
не выдержал приращенного жратвой веса и лопнул. Воропаев рухнул
вниз, как прыгун-неудачник, с проклятьем на устах. Тем временем,
в духе наихудших предчувствий, кусок стены вылетел, пустив
легкую пыль, и в проем один за другим вползли пятеро. Они
обнюхали шелуху, оставшуюся на память от их товарища, и встали
полукругом напротив вжавшегося в угол Воропаева, как бы для
зачтения приговора. Видавший виды человек упал на колени. Не для
того, чтобы вымаливать прощение, а намереваясь самого
"широкого в плечах" зверя угостить по затылку. Человек
хотел, чтобы твари его не мучили, а кинулись бы скопом и
превратили мигом в фарш. Однако, "ударенный", казалось,
был не от мира сего. Он, и заодно его товарищи, испуганно поджав
усы, стравили уже известную "творожную массу". С
торжествующим смехом Воропаев набрал полные ладони
"творога" и, давясь не от голода, а от ощущения победы,
стал жрать. Твари с почтением сложили головы на пол и наблюдали.
Воропаев, когда пихать было некуда - столбик жорева дошел до
низу - взревел, извергая изо рта потоки. Как же иначе, раз
вокруг присутствующие провозглашают его вожаком, может, даже
вождем, вроде Чингисхана.
Спустя три месяца мало кто мог нарывающего, гноящегося бомжа
признать в элегантном господине Петре Эдуардовиче Воропаеве. Он
теперь заводно смеялся двумя рядами сияющих золотых зубов, а из
"кадилляка" ему отзывалось эхо девичьих звонких
голосков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15