Пока он был жив, редко кто не мечтал: хоть бы его убрали! И сперва – ликование было, особенно в образованном обществе, все поздравляли друг друга, даже – приёмы, банкеты.
– У нас штабные офицеры – тоже, искали шампанского выпить.
Да, произошло убийство, как бы единодушно желанное всем обществом. Впрочем, разве это – первое убийство, которому общество аплодировало? Но совсем оно не к добру. Прошли недели – и стало хуже, чем с Распутиным: теперь не на кого больше валить. И это пятно: убили великие князья. И никто не наказан – тоже пятно.
– Это да. Обхожу роты, в одной новой дивизии, беседую. Встаёт старый солдат: «А пущай бы нам ваше высокоблагородие высказали, почему это сродственники Государя императора, кто забили Распутина, на свободе позастались и суда на них нет?»
Да ведь законы даже не приспособлены к такой дикости: арестовывать великих князей как убийц. И можно себе представить, как защита злоупотребляла бы, и поносила трон.
Удивительно, как Распутин долго держался – в тоне, в роли. И что-то же советовал. И советы принимались.
– И с каким уровнем? Как он мог дорасти до государственных советов?
– Значит, какая же природная трезвость ума. И уменье ответить не впросак. И очевидно религиозный экстаз – умел же он, ничтожный пришлый мужик, так убеждать епископов, что они возвышали его. Тут уж на женщин не свалишь. Только банкиры играли им.
– Но какой бы ни был у него здравый смысл – унижает каждого из нас, подданных, что государственные вопросы могут решаться на таком уровне. И каждый думает: что ж это за монархия?
– Конечно, это всё – ужасное несчастье. Может сердце отказать в терпении…
Пришли на станцию раньше времени. Всего несколько человек на платформе, утоптанный снег кочковатый. Всё ещё света северного мало. И мрачные ели густо у станции.
– А всё же – ты с осени изменилась. Ты уже не так это всё поддерживаешь.
– Нет, ты ошибаешься. Поддерживать трон – в этом я не изменилась. Даже: сейчас ещё нужней, чем тогда, сплочение твёрдых верных людей. Ведь сколько же умных и твёрдых, но все рассеяны, друг друга не знают – и бессильны.
Сумочка не мешала за кистью, она сплела пальцы в перчатках, – и было бессильное умоленье в этом жесте, но была уже и сила.
– Да не нужна им наша помощь. Никто из них её не спрашивает. И – некому предложить, и – нет путей, доступа нет на сто вёрст. Ты же не можешь придумать – как .
Брови Ольды и лоб дрогнули вместе:
– Так что ж – не спасать страну?
– Страну – спасать. Но укреплять трон помимо воли трона – абсолютно невозможно. Как помогать тому, у кого нет воли? Как только соединяешь себя с троном – вот ты и скован всей там налегшей, прилипшей рухлядью.
– Нет, ты не монархист, – печалилась она. – Ты и осенью так же говорил. А время было взяться – тогда, на поддержку.
Гудел поездок, подходя. Доболтал вагончики, остановил. Вошли. Дачный вагон слабо нагрет печкой от середины, и там вблизи сидят.
– Холодно тебе будет?
– Нет, ничего.
Поколебался. И:
– Тогда… я тебе не всё сказал.
– А как?
Всего – и теперь не выразишь. И – долго.
– Да разные мысли бродили. Но не точные. Оказалось всё очень-очень сложно. И не в думских кругах найти союзников.
– Да уж не Думе в рот смотреть. Тот же Распутин для Думы был – просто находка. Не такие уж могучие «тёмные силы», как раздувалось. Молва всегда нагораживает избыточное, это закон молвы. А нечистота прилипает и на всех уровнях. Выступать против Распутина стало в обществе очень выгодно. Каждый, кто заявит, что он – жертва Распутина, сразу становится фаворитом общества, обеспечена повсюду горячая поддержка.
Нравилась ему эта сдержанная ровная страсть её, как она всегда говорила об общественном. Чуть-чуть запрокидывая голову.
И затолпились в Петрограде слухи, да какие. Что убийством Распутина начинается новая эпоха террора. Даже будто: стреляли в Протопопова, уже! Уже хотели отравить генерала Алексеева! Задумано убить императрицу и Вырубову! Не где-нибудь, а среди знати спорят: убьют ли только императрицу или Государя тоже. Уже называли и полки, в которых готовится заговор. Потом – что заговор великих князей, и будет государственный переворот, а то: перед Пасхой будет революция. О заговорах среди гвардии – из десяти мест.
– И ты думаешь – есть доля правды?
– Думаю: всё болтовня. Но ходит. То будто: на союзнической конференции в январе постановили: взять русское правительство под опеку и посадить англичан и французов в русский генеральный штаб.
Воротынцева передёрнуло.
Немощные карельские деревца за окном. Заснеженная долина речушки.
Слухи – напирают, измучивают, не бывает дня без их горечи пустой. То: к февралю подпишут сепаратный мир. То: ожидается железнодорожная и всеобщая забастовка. То: вот, через полчаса перестанут давать ток и остановятся трамваи. Но – кто говорит! В придворном мундире, камергер, вдруг называет, правда, в небольшом обществе, Зимний дворец – вороньим гнездом! Вообще, среди придворных – очень много предателей, они больше всего и сплетен пускают, подлаживаются к обществу. О царской семье – любые мерзости, будто у них оргии…
– И всё это – свободно вслух?
– Совершенно! Сейчас говорят – всё, что хотят.
Все те же скудные хвойные стволики в снегах – и вдруг оскалится гранитный валун.
Как будто и легче стало в движении. Наверное, в этом всё дело – требовалось движение.
А нет. Та вчерашняя посасывающая пустота – всё же осталась в нём.
Неловкость между ними как будто разрядилась. Он снова любовался её поводимой головкой, и выражением строгой рассудительности, которое очень шло к ней. Но странно звучал их разговор – как знакомые встретились в вагоне. Куда делась их обоюдная слитная радость?
А – что было перед самым убийством? Эти съезды разгорячённых тыловых героев, безо всякого намерения обсуждать что-нибудь полезное, а только как-нибудь проголосовать уже готовую ядовитую резолюцию – и распустить её по всей России тучами прокламаций. И даже если не проголосуют – всё равно распустить: например, что правительство умышленно ведёт Россию к поражению, чтобы с помощью Германии ликвидировать Манифест 17 октября! Всеобщая жажда успеть прослыть либеральными охватила и дворянство, на дворянских съездах тоже злобствование: «постыдный режим», это считается нормальным определением российского государства. И нет сильного весомого голоса, который бы прогремел: да остановитесь вы! нельзя же так лгать!
Голубая фуражка начальника станции. Вошли молочницы с вёдрами.
До сих пор не замечали, не слышали людей. А тут открылись их уши. И в вагоне, уже изрядно наполненном, они различили разговоры о каких-то питерских волнениях: о разбитых магазинах, остановленных трамваях.
Воротынцев насторожился, но Ольда отмахнулась:
– И такое бывает, в феврале уже было, и на Петербургской стороне.
Но затем они разборчиво услышали, что сегодня – трамваи вообще нигде не ходят.
Вот так так, значит и конка от Ланской к Строганову мосту тоже наверное не ходит? Тогда нельзя сходить на Ланской, как думали, – а ехать до Финляндского.
Какой-то мещанин позади них рассказывал, что вчера вечером подле вокзала сунулся в переулок – а там: в полной темноте, без огней, без звука стоит спешенный казачий отряд, затаился, пики составлены, только лошади тихо фырчат. Затаились – и ждут.
Вот как? Значит, дело серьёзное. И вот когда Георгий выбранил себя: зачем они поспешили? Как хорошо там было вдвоём! Какая это в жизни редкость, и что за характер проклятый – всё отбрасывать и всё вперёд куда-то?
Виновато погладил запястье Ольды, за перчаткой.
Она печально улыбнулась.

24


* * *

С утра на петроградские линии вышло мало трамваев – и вскоре все ушли или остановились без ручек.
Утренние газеты вышли не все. В типографию «Нового времени» ворвалась толпа рабочих, разбила несколько стёкол, сняла типографов. Но газета вышла.
На Петербургской стороне человек 800 подошло к государственной типографии, чтобы сорвать рабочих, – но были рассеяны пешими и конными городовыми.


* * *

День рассвёл с восемью градусами мороза, безветренный, с лёгким снежком.
Улицы все были хорошо убраны, дворники работали усердно, как всегда.
Сенная площадь изобиловала продуктами всех видов, дешёвыми колбасами.
На уличных стенах появилось новое объявление генерала Хабалова: если работы на заводах не возобновятся со вторника 28 февраля (воскресенье и понедельник давались для осадки) – будут досрочно призваны новобранцы ближайших трёх призывов. О демонстрациях и уличных беспорядках, избиениях полиции – ничего не поминалось.
А вчерашнее хабаловское объявление уже было и содрано во многих местах.


* * *

От завода к заводу бродили активисты, заставляли всех бросать работу, кто ещё не бросил вчера. На Невскую ниточную мануфактуру ворвались чужие, останавливали машины, их задержал надзор. Забастовали даже мастерские арсенала Петра Великого, хотя эти рабочие числились военнообязанными. И пошли снимать Металлический завод.
Близ девяти часов утра рабочие Обуховского завода на Невской стороне, прекратив работу, тысяч пятнадцать, вышли на улицу – и с пением революционных песен и одним красным флагом двинулись в сторону города, по пути снимая с работы карточную фабрику, фарфоровый завод. На проспекте Михаила Архангела толпа была встречена нарядами конной полиции и рассеяна – уговорами, а там нагайками и ударами шашек плашмя. У 18-летнего обуховца Масальского отобран тот красный флаг. На нём оказалось: «Долой самодержавие! Да здравствует демократическая республика!»


* * *

А полиция, подчинённая теперь воинским частям, телефонно докладывала им дислокацию, какие заводы забастовали, где какой непорядок. Многие офицеры и названий тех не знали.


* * *

На Каменноостровском проспекте в булочной швейцарца Крузи приказчики заявили, что булок больше нет. Но публика обнаружила булки, уложенные на телегу с заднего хода. Очередь разбила три больших стекла. Пристав распорядился – и эти триста булок были тут же проданы.


* * *

По Косой линии Васильевского острова шёл городовой с двумя подручными дворниками. Толпа рабочих решила, что он ведёт арестованных, – накинулись, отняли шашку, ею же покрестили до крови, зубы выбили.


* * *

У казачьей казармы перебинтованный казак (вчера сбросила лошадь) просил прохожих передать рабочим: вы не затрагивайте казаков – и мы вас не тронем.


* * *

На Выборгской стороне среди бастующего многолюдья – кой-где митинги. Вот поднялся оратор – по одежде рабочий, но по языку с привычкой выступать:
– Довольно нас эксплоатировали! Долой их всех! – жандармов! полицию! фабрикантов! правительство! Война для нас гибель, а для буржуазии выгода! Довольно лили нашу кровь!
После него поднялась на тумбу нервная девица из аптеки, с пискливым голосом. Сначала её высмеивали, а потом всё больше слушали: заворачивала круто туда же – «долой! долой! долой!».


* * *

Часть толпы пришла снимать Трубочный завод артиллерийского ведомства на Васильевском острове. Многие его мастерские не желали бастовать. У ворот стояла рота запасников лейб-гвардии Финляндского батальона. Из толпы насмехались над её командиром подпоручиком Йоссом, а один слесарь угрожал кулаком к носу. Подпоручик выхватил револьвер и уложил его на месте. И толпа сразу разбежалась. Но задержали реалиста 6-го класса Эмилия Бема, у которого отняли заряженный револьвер казённого образца.
Труп убитого слесаря отправили в военный госпиталь под конвоем семи казаков, но те по пути без сопротивления отдали труп толпе.


* * *

Воинские караулы стояли близ многих правительственных зданий, у почты, телеграфа. Также – и на Фонтанке у дома, где живёт Протопопов.
Городовые, чаще по двое, стояли в центре на всех обычных уличных постах.
Воинскими частями охранялись мосты, речные переходы с окраин в центр. И ещё кой-где перегораживали, но как? – разомкнутыми цепями на шаг солдат от солдата, и ничему не мешали: районы не замыкались же вкруговую, публика обходила их, насачивалась с двух сторон, ругалась, кричала – в конце концов всех и пропускали. И сами солдаты об офицере думали: и глупый же приказ. А толпа только уверялась: везде прорываться!


* * *

Гнал санный извозчик с двумя офицерами по Троицкой площади – и на пересечении с Кронверкским, на завороте, угодил полозом в жёлоб трамвайного рельса. Дёрнуло, завизжало железом – застрял.
Соскочил извозчик, вышли и полковник с капитаном.
А от дальней чёрной толпы рабочих к ним двинулись, даже и побежали – полудюжина, опережая остальных.
Что это?
Да и поперёк площади шли туда-сюда разные, тоже чёрные, – и тоже стали стягиваться.
А полиции – нигде не видно.
А уж слышаны рассказы, как ссаживают господ с извозчиков, – и на знакомой площади своего русского города, среди соотечественников офицеры замялись – в отчуждённости. И капитан положил руку на эфес – хотя разве выдернет?
Но бежали чёрные, как на игру, весело:
– Что, господа офицеры? Или площадь узка?
– Что ж ты, дурак, зевло распахнул?
Дружно схватились, вытолкнули.
И на чай не взяли.


* * *

К генералу Хабалову в градоначальство пришла депутация петроградских пекарей: после вчерашнего объявления генерала о достаточности муки все обрушиваются на них: почему не пекут? значит – прячут и воруют? Хабалов обещал им вернуть из армии полторы тысячи мобилизованных пекарских рабочих. (Кто остался – многие пьянствуют, работать не заставишь).


* * *

Между тем на Невском толпы набирались и бродили частью рабочие с окраин, а много своих, из центральных районов, –
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25