Теперь - константа Тэта. В ней корень зла. Восстановить утраченные
страницы 123-134 и проанализировать их содержание.
Утраченные страницы возобновились в моей памяти так ясно, словно
лежали на столе и я рассматривал их, а не вспоминал. Я мысленно
перелистывал их, всматривался в формулы и цифры. Мыслеграф закреплял на
пленке все, что восстанавливала мысль. Отныне, вызывая на экран
изображение, я смогу уже не тратить на каждую страницу мыслительных
усилий. Меня снова и снова охватывало ощущение, с каким я тогда, под
сумрачным взглядом Кондрата, под полными отчаяния и надежды взглядами
Адели и Эдуарда, старался вдуматься в эти страницы. Они были убийственно
неопровержимы: константа Тэта, определяющая микророждение пространства при
облучении ядра ротонами, эта открытая Кондратом новая мировая константа
ровно на два порядка, ровно в сто раз меньше, чем мы рассчитывали.
Возобновившиеся в моей памяти страницы обладали какой-то магической силой,
они заставляли верить в себя.
Но сейчас, в отличие от того дня, когда я впервые вглядывался в эти
страницы, я заранее знал, что в них таится путаница, не исключен и обман.
И твердил себе: только обман, только стыд, что понадобилось нас обмануть,
мог заставить Кондрата вырвать эти страницы из журнала. Я ставил перед
собой вопросы и отвечал на них, я спорил сам с собой.
"Не могло ли произойти так, что Кондрат сам обманулся, а потом сам же
обнаружил свою ошибку и в ярости уничтожил следы самообмана?"
"Нет, не могло, Кондрат бросился бы к нам, увидев самообман, он снова
призвал бы нас троих в лабораторию, он ликовал бы, что путь к успеху
по-прежнему реален. Вот так бы он поступил. Этого не было-вспомни!"
"Но все данные так дьявольски доказательны. Вот я снова вглядываюсь в
уже не существующие страницы..."
"Их несуществование и доказывает их недоказательность. И еще одно: не
подозрительно ли само по себе абсолютное правдоподобие данных? Хоть бы
щелочка для сомнения! Хоть бы признак неточности! Нет, все рассчитано -
оглушить неожиданным набором доказательств, но не дать по-настоящему
разобраться. Если бы Адель с Эдуардом остались, если бы тебе не пришлось
уйти, такая проверка неизбежно бы совершилась и обман или самообман столь
же неизбежно раскрылся бы".
- Значит, так, - вслух приказал я себе. - Ты с напряжением вспоминал
утраченные страницы журнала. Теперь забудь их, они не должны
возобновляться в твоем мозгу. И проделай такую же работу, как с
вычислениями Адели. Восстановив все, что Кондрат вносил на изъятые
страницы. Сам определи истинное значение Тэта по его экспериментам. Так ты
записал в первом пункте своей новой программы поисков. Выполняй!
Была ночь. Отключив мыслеграф, я пошел домой.

20

Не помню, какой был день расследования - пятый или шестой. И какая
была в тот день погода, тоже не помню, хотя мне всегда было небезразлично,
что там, за окном: дождь или солнце, ветер или тишина, тепло или холод.
Внешний мир отстранился от меня, я допрашивал показания приборов,
программы компьютеров, энергетические выдачи установки, перелистывал ленты
самописцев, вдумывался в команды исполнительных механизмов...
И когда и этот труд был завершен, я некоторое время молча смотрел на
результат. Ошибки в первоначальном определении Тэта не существовало. Все
прямые, все косвенные данные экспериментов подтверждали константу,
положенную в расчет установки. Кондрат переместил несколько цифр в записи
- совсем незаметное изменение, маленькая подтасовка, а в отдаленном итоге
она и дала уменьшение в сто раз. Все было заранее продумано. Кондрат не
сомневался, что в спешке и в волнении я и не подумаю обратиться к лентам
самописцев, не буду сравнивать кривые на диаграммах с цифрами в журналах.
Какими же белыми нитками сшита черная сеть обмана! Немного бы тщания, и
все хитросплетения выводов рухнули бы, как подрубленное дерево. Нет,
Кондрат действовал безошибочно. Чтобы раскрыть обман, надо было заранее
знать, что обманывают, подвергнуть проверке не выводы из цифр, а сами
цифры, усомниться в главном: точно ли записаны эксперименты? Тогда я и
помыслить не мог об обмане, на этом и был построен обман. И если бы
Кондрат не вырвал страницы с фальсифицированными данными, я бы и сейчас
верил им, я бы и сейчас с горечью признавался: да, никогда человечество не
получит новые источники энергии. Вот они вспыхивают на экране,
восстановленные в памяти страницы, - как они неопровержимо доказательны!
Я откинулся на спинку стула, закрыл глаза. Я чувствовал себя
опустошенным, но не испытывал ни возмущения, ни негодования. Получилось
то, что я предугадывал. С того момента, когда я увидел вырванные страницы
и узнал, что вырвал их Кондрат, я уже подозревал истину. На душе было
горько, а не злобно.
Внезапно прозвучал вызов. На экране появилась Адель.
- Ты в лаборатории, Мартын? - Она неприязненно всматривалась в меня.
- Что ты там делаешь?
- Многое, Адель. Всего сразу не расскажешь.
- Расскажи главное.
- При встрече - пожалуйста. Не люблю экранных бесед.
- Тогда пошли разрешение на вход для меня и Эдуарда. Через десять
минут мы придем в лабораторию.
Они пришли через десять минут. В Адели идеально совмещались
женственная внешность с неженской точностью. Она вошла первой, за ней
плелся Эдуард. Я встал им навстречу, протянул руку. Она сухо коснулась
моих пальцев, он так долго жал их, словно что-то хотел перелить из моей
руки в свою. Потом он плюхнулся на диван, а она встала у окна на любимое
место - дневной свет, сегодня довольно тусклый, красочно, как и раньше на
этом месте, высвечивал половину лица и фигуры, вторая половина была
затенена, так ей почему-то нравилось.
Эдуард выглядел каким-то разваренным, и я посочувствовал:
- Как будто только что слез с горы. Ты, случаем, не с Эвереста или
Килиманджаро?
Он проворчал:
- От Боячека. В Гималаях чувствую себя гораздо легче, чем в кабинете
нашего дорогого президента. Старика сдвинуть с позиций трудней, чем
переместить Эверест из Азии в Африку.
- А пробовал передвинуть Эверест?
- Говорю тебе, я пробовал передвинуть Боячека. Это хуже...
Адель прервала наш разговор:
- Мартын, ты, кажется, осваиваешь место начальника Лаборатории
ротоновой энергии? Каковы же успехи? Чему ты ухмыляешься?
Она явилась чего-то властно добиваться. Я видел ее насквозь.
- Дорогая Адель, сними фильтры с глаз, они показывают неверную
картину.
- Разве ты не за столом Кондрата? И разве тебя не осеняют лики
великих святых науки? - Она показала на портреты Ньютона, Эйнштейна, Нгоро
и Прохазки. - И вид - самый начальственный.
- Руководящий, - важно добавил Эдуард. - Между прочим, Мартын, я
всегда был уверен, что ты создан для руководства. У тебя, знаешь, такие
директивные...
- Глаза, - подсказал я.
- Нет, не глаза. Впрочем, глаза тоже. Я имел в виду жесты, слова. В
общем, поступки. Мы с Аделью так поняли твой приход в лабораторию, что
теперь будешь возглавлять ее ты. Допустишь и нас? Или подтвердишь
изгнание?
- Вы хотите вернуться в лабораторию?
- Да, - ответила Адель. - Несчастные изгнанники - роль не для нас. Ты
ведь вернулся.
Пока она говорила, я торопливо обдумывал, как держаться. Их приход
был неожиданным, неожиданным было и желание вернуться в лабораторию. И я
не знал, что сказать о своем появлении в ней. Где мера той откровенности,
какую могу разрешить себе? Я осторожно начал:
- В общем, конечно, Кондрат нас прогнал. Но Кондрата нет. И
лаборатории нет. Куда вы собираетесь возвратиться?
- Туда, куда воротился ты, - ответила Адель. - Ты в лаборатории, ты
сидишь за столом ее бывшего руководителя. Значит, лаборатория есть.
- Я сижу в лаборатории, но, повторяю, лаборатории нет.
- Тогда зачем ты появился здесь?
На это я мог ответить открыто:
- Ларр и Сомов предложили мне расследовать обстоятельства катастрофы
- вот почему я за этим столом. С возобновлением экспериментов это не
связано.
- Ларра и Сомова не устраивает заключение комиссии, расследовавшей
катастрофу?
- Оно им кажется недостаточным, Адель. Они хотят услышать мнение
человека, долго работавшего в лаборатории.
- Логично. Но мы с Эдуардом тоже работали в лаборатории. Почему
обратились к одному тебе?
- Об этом надо спрашивать не меня, а их. Я не знаю, почему они
выбрали меня, а вас игнорировали.
- Но ты бы мог сказать, что без нас расследование будет неполным, что
и наше мнение имеет немаловажное значение. Почему ты этого не сделал,
Мартын?
- Конечно, я должен был вспомнить о вас, когда меня вызвали Ларр с
Сомовым. Но я не вспомнил. К сожалению, было так.
- Ты понимаешь, что твой ответ несерьезен?
- Другого у меня нет.
Она долго не отрывала от меня гневного взгляда. Эдуард молчал. Он как
бы показывал, что и сам разговор, и результаты разговора его занимают
мало. Уверен, что в эти минуты он размышлял о чем-то постороннем.
- Хорошо, примем, что серьезного ответа на серьезный вопрос у тебя
нет, - снова заговорила Адель. - Ответь тогда на другой вопрос. Ты не
посоветовал привлечь нас к расследованию, но разве не мог информировать о
нем? Вызвать если не для дружеской, то хотя бы для официальной беседы? Или
и на это не можешь ответить?
- На это - могу. Я собирался просить вас к себе, когда для меня
картина катастрофы разъяснится.
- А картина, естественно, темна, раз ты нас не вызываешь. И нам
пришлось самим напроситься на прием.
Я игнорировал ее иронию и ответил как можно более дружески:
- Ты права, Адель, катастрофа для меня пока темна. Загадка гибели
Кондрата остается загадкой.
- Ты уверен, что удастся разъяснить эту загадку?
- Надеюсь на это.
- Хорошо. С Кондратом понятно. Он погиб, причины гибели остаются теми
же, какие указаны официально: неосторожное включение линии высокого
напряжения на горючие материалы. Так?
- Не просто горючие, а взрывчатые.
- Пусть взрывчатые. Оставим на время трагедию Кондрата. Вернемся к
ней, когда ты бросишь на нее свет. Не возражаешь поговорить о другом?
- Как я могу возражать, не зная, о чем это "другое"?
- Не притворяйся. Ты знаешь, о чем я буду спрашивать! Так или не так?
- Так. Знаю. Спрашивай.
Адель все же помедлила. Я внутренне сжался. Она еще не понимала, что
я не смогу честно ответить на то, о чем она спросит. На мне железной цепью
висел обман Кондрата. Пока я не дознался, почему он обманул нас, я не мог
прямо сказать им обоим, что был обман. У Кондрата, несомненно, возникли
важные причины для удаления нас из лаборатории, более важные, чем наука,
чем наша дружба, чем его чувство к Адели, наконец. И я еще не знал, что
честней, что нужней: раскрыть обман или умолчать о нем. Прикрыть один
обман другим я не мог. Честно во всем признаться - не смел.
Адель задала вопрос так резко, как если бы наносила удар:
- Мартын, только правду: не было ошибки в экспериментах? Не было того
провала, каким ошеломил нас Кондрат?
Я постарался хоть на минуту ускользнуть от прямого ответа.
- Какие у тебя основания спрашивать об этом?
- Ты заменяешь ответ вопросом. Хорошо, я отвечу тебе. И ты, и
Кондрат, конечно, понимали, что, уйдя из лаборатории, я снова проверю свои
вычисления. В них не было ни малейшей ошибки, я это установила
окончательно. Вот мои основания для вопроса.
- И Кондрат говорил, что в твоих вычислениях нет погрешностей. И что
просчет в неправильном определении величины Тэта. Эксперименты
подтвердили, что надо исходить из нового значения константы.
- Это ты подтвердил, что эксперименты подтвердили? Не забывай,
пожалуйста, что ты проверял записи.
- Не забываю.
- Ты тогда объявил нам: эксперименты свидетельствуют, что Тэта в сто
раз меньше, чем первоначально принята.
- Все верно. Записи в рабочем журнале показывали, что константа иная,
чем мы считали.
- Я снова повторяю вопрос, от ответа на который ты уклонился: не было
ли ошибок в самих экспериментах? Правильно ли вписали в журнал данные?
На это я ответить не мог. Я старался не глядеть Адели в лицо.
- Воздержусь от прямого ответа на твой прямой вопрос.
- Почему?
- И на это не отвечу. По крайней мере, пока не закончу расследование.
Тогда, возможно, что-то скажу.
- Возможно или наверное что-то скажешь?
- Этого сейчас не знаю.
Она повернулась к молчаливому Эдуарду.
- Ты слышал, Эдик? Я говорила тебе, что и в нашем устранении из
лаборатории, и в самой гибели несчастного Кондрата скрывается тайна. Ты и
теперь не веришь, что я права?
Он нехотя откликнулся на ее взволнованное воззвание:
- Ты хотела спросить о журнале, помнишь?
- Помню. Мартын, я не экспериментатор и должна тебе верить во всем,
что относится к лабораторным работам. Но мы с Эдиком хотим сами взглянуть
на рабочий журнал, который ты так внимательно изучал в тот день.
Я чуть не застонал от душевной боли. Я не мог исполнить ее требование
и не мог объяснить, почему не могу исполнить.
- К сожалению, должен отказать в твоей просьбе, Адель.
- Требовании, а не просьбе, Мартын.
- И в требовании отказываю.
- Тогда разъясни - почему?
- И этого не скажу. Кончим на этом, друзья. Ваши вопросы подошли к
той грани, за которой я не могу и не хочу ничего говорить. Наберитесь
терпения - одно могу посоветовать.
- Набраться терпения? И сколько, дорогой Мартын? Килограмм, тонну?
Или километр? На месяц, на год? На десять лет, если измерять терпение в
единицах времени? Не откажи в любезности разъяснить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20