Его надо было швырнуть, он обжигал
пальцы. Но я положил его осторожно, как будто опасался, что при резком
движении из него посыплются проклятые цифры, истошно вопя о напрасно
потраченном труде нескольких лет.
Адель и Эдуард с надеждой смотрели на меня. Я покачал головой.
- Друзья мои, Кондрат прав. Наша установка неэффективна. Константа
Тэта иная, чем мы предполагали. Можете сами проверить.
Я показал на журнал. Ни Адель, ни Эдуард не взяли его. Эдуард опустил
голову и растерянно глядел в пол. Адель была великолепным вычислителем,
формулы говорили ей больше слов, но она не захотела проверять цифры,
занесенные в журнал. Выражение моего лица сказало ей все. И в этот момент
мне показалось, что я впервые вижу ее. Еще никогда Адель не была так
невероятно красива, как сейчас. Я был когда-то влюблен в нее, мне все
нравилось в ней, хотя она была тогда лишь хорошенькой, а не прекрасной.
Поняв, что она не для меня, я перестал вглядываться в нее и пропустил
время, когда она превратилась в красавицу. И теперь, напряженно ожидая,
как она поведет себя, что скажет Кондрату, что скажет мне и Эдуарду, я
вдруг с удивлением подумал, что нужно было произойти несчастью в наших
исследованиях, чтобы до меня дошла перемена. Я сказал, что она была
"невероятно красива". Какие никчемные слова, не выражающие истины! Она
была зловеще красива, когда в отчаянии глядела на меня, уверовав наконец,
что нашу совместную многолетнюю работу зачеркивает одна-единственная
ошибка.
Мы молчали. Кондрат не вынес молчания:
- Надо решить, что делать.
Он обратился ко мне первому, и я ответил первый:
- Будем продолжать работу. Докажем, что невозможно создать новые
источники энергии путем манипуляций с микропространством. Всемирной славы
не приобретем, но докторские степени заслужим.
- Ты, Адель? - обратился Кондрат к жене, - Что ты скажешь?
- Что я скажу? - Она подошла к окну. Снаружи метались деревья и бил
по стенам дождь. Адель посмотрела в окно и обернулась к нам. Она тяжело
дышала,Я бы многое сказала тебе не только как твой сотрудник, но и как
твоя жена. Но при посторонних стесняюсь.
Кондрату надо было как-то успокоить Адель. Он и не подумал это
сделать.
- Как муж с женой поговорим дома. Сейчас я спрашиваю тебя как
сотрудника лаборатории.
Она зло усмехнулась. Не хотел бы, чтобы когда-нибудь против меня
обращали такую беспощадную усмешку.
- Видишь ли, мне трудно отделить функции жены от функций сотрудника.
Это, наверно, недостаток всех женщин, не только мой. Поэтому отвечу на
твой вопрос: я ухожу. Сейчас же ухожу, ни одной минуты не задержусь.
- Ты уходишь домой, Адель?
- Не домой, а из дому! Тебе понятно?
- Мне понятно, - сказал он глухо.
Теперь я думаю, что в тот день Кондрат уже ожидал разрыва с ней. Но
все же он очень побледнел, верней, посерел, темная кожа лица никогда не
становилась у него бледной. Он обернулся к Эдуарду:
- А ты, Эдуард? Ты что-то не торопишься высказывать свое мнение.
- За Эдуарда отвечу я, - властно сказала Адель. - Эдуард уходит со
мной.
- С тобой? - переспросил Кондрат. - Разреши узнать, в каком качестве
ты уводишь с собой Эдуарда?
- В качестве моего нового мужа, вот в каком. - Она стремительно
подошла к Эдуарду. - Эдик, я правильно тебя понимаю, ты хочешь быть со
мной?
Эдуард потерялся - затряслись руки, задрожал голос. Он еле
пробормотал:
- Адочка, ты же знаешь... Я же всегда...
- Очень хорошо. Вставай, мы уходим.
Она взяла его под руку, пошла к выходу. Эдуард пребывал в таком
ошеломлении, что ничего не сказал нам с Кондратом на прощание. В дверях
Адель обернулась и горько проговорила:
- Радости здесь не было никогда. Но столько было надежд на радость!
Они ушли. Эдуард так и не повернул головы в нашу сторону. Мы с
Кондратом молчали. И опять он первый не вынес молчания:
- Вот так и развалилась наша лаборатория, Мартын.
- Еще не развалилась, - откликнулся я. - Просто поставим себе иные
задачи. И будем так же честны с результатами экспериментов.
Он с печалью возразил:
- Но открытия, которого мы так желали...
- Друг мой Кондрат! Настоящий ученый исследует проблему, не зная, что
в итоге получится - великое открытие или добавка новых фактов к тысячам
уже известных. Только научные карьеристы и научные халтурщики ставят своей
целью непременно совершить открытие, а не просто изучить проблему. Разве
мы с тобой карьеристы или халтурщики?
Он странно посмотрел и сказал:
- Мне думалось, что, узнав о провале, ты покинешь меня, как Адель и
Эдуард.
- Давай уточним понятие "провал". Отрицательный результат - тоже
важный научный факт. Будем и дальше обогащать пауку важными фактами. И не
рвать на себе волосы.
- Я рад, что ты остаешься, - сказал он без энтузиазма.
Мне тогда показалось, что Кондрат отнюдь не огорчился бы, если бы и я
оставил его.
Сейчас понимаю, что то ощущение было пророческим. И многое сложилось
бы по-иному, уйди я вслед за Аделью и Эдуардом.

17

Адель и Эдуард улетели из Столицы. Он продолжал свои речи и доклады о
Гарпии, она сопровождала его в поездках. У меня не было сомнений, что
долго такое содружество не продолжится. У Кондрата Адель еще могла бы
согласиться на вторую роль, он все же интеллектуально превосходил ее, и
она это понимала. Но с Эдуардом они были ровня, а это означало, что вторые
роли будет играть он. Вскоре они вернулись в Столицу. Она - профессором в
университет, он - сотрудником в Академию наук. Она заняла место, которое
хотела, он взял любое, лишь бы быть при ней. Все совершилось, как и должно
было совершиться.
А у нас с Кондратом шло странно. Меня, наверно, меньше всех огорчила
неудача на установке. Я не лгал, убеждая Кондрата, что и отрицательный
результат тоже важен. Мне думалось, что я утешаю его своими рассуждениями,
но он почему-то раздражался, а не успокаивался. Помню один разговор в его
кабинете.
- Посмотри на этих двух людей. - Я показал на Жолио и Ферми, - Гении,
правда? А почему? В чем их гениальность?
- Мартын, это же просто! Продемонстрировали высочайшую силу мысли,
глубокое экспериментаторское искусство. И в результате совершили научный
подвиг: открыли ядерную энергию, сделали возможным ее использование.
- А можешь ли утверждать, что, не будь Жолио и Ферми, человечество не
узнало бы о ядерной энергии?
- Ты задаешь наивные вопросы, Мартын. Кроме них двоих, еще два
десятка отличных ученых вплотную приблизились к такому же открытию. Но
Жолио и Ферми опередили их, всего на несколько дней, но опередили.
- Вот-вот! Открытие могли совершить не только они, но и другие -
имелось что открывать. Ибо константы ядра урана были объективно такие, что
стало возможно огромное выделение энергии при распаде этого ядра. А явись
константы иными, вырывайся при распаде не несколько нейтронов, зажигающих
цепную реакцию, а скажем, один нейтрон на два распада, и не было бы
никаких цепных реакций с баснословным выделением энергии. И не было бы
никакого ядерного оружия и никаких ядерных электростанций, никаких атомных
реакторов для мирных целей. И ни эти два физика, ни два десятка других,
проводивших одновременно с ними те же исследования, не совершили бы своих
открытий, и никто не вешал бы их портреты на стены, никто не говорил бы об
их гениальности. Чуть-чуть сложись по-иному некоторые физические
константы, и всю историю человечества пришлось бы писать по-иному, не
только биографии двух знаменитых физиков.
- К чему ты все это?
- К тому, что и Жолио, и Ферми остались бы такими же умными и
талантливыми, будь константы распада ядра иными, но только никто не узнал
бы тогда, какие они умные и талантливые. Да, нам не повезло с константой
Тэта, но разве мы от этого стали иными? Менее талантливыми? Глупей или
злей? Кондрат, какими мы были, такими и остались. Давай утешаться этим.
Он взволновался. Его что-то сильно расстраивало.
- Утешайся, если тебе этого достаточно. А у меня временами желание
послать наши исследования к черту. Взорвать твой ротоновый генератор,
размонтировать мою энергетическую установку...
- Почему такая дискриминация моих работ? Мой генератор взорвать, твою
установку только размонтировать. Несправедливо.
Шутка до него не дошла. Меньше, чем когда-либо прежде, он способен
был воспринимать иронию. Особенно, если иронизировали над ним.
Ротоновый генератор работал, как хорошие часы, у меня появилось
свободное время. Я предложил Кондрату помочь в обслуживании его установки,
он не захотел.
- Ум хорошо, а два лучше, слыхал? - сказал я.
- Не хочу отягчать тебя своими затруднениями.
- Один можешь и не увидеть, где увидят двое.
Он пронзительно глянул на меня.
- Установка моя. И только моя. Делай свое дело, я буду делать свое.
Удачи разделю с тобой и обоих ушедших позову к успеху. А неудача пусть
будет только моей.
Я не сумел скрыть негодования.
- Трудно работать, Кондрат, когда видят в друзьях лишь любителей
быстрого успеха.
Он закричал:
- Трудно со мной? Тогда уходи, я не держу! Адель ушла, я ее не
остановил. А она мне все-таки...
- Жена, а не просто сотрудник, как некий Мартын Колесниченко, -
холодно закончил я, - Я подумаю надо твоим ценным предложением.
И я впервые стал прикидывать: а и вправду, не уйти ли мне? Все, что
мог, я уже сделал. Мой ротоновый генератор останется Кондрату памятью о
том, что нет причин жаловаться на мое нерадение.
Вероятно, эти мысли и неусмиряемая обида и стали причиной
окончательного разрыва.
Кондрат задумал какие-то новые опыты. Он влезал на установку,
прилаживал к фарфоровому шару ящички и сосудики. Он не говорил, зачем это
делает, я не спрашивал. Однажды я молча шел мимо установки, и сверху на
меня свалился металлический цилиндрик. Я успел схватить его. Кондрат
закричал с установки:
- Не смей трогать его, он тебя не касается!
- Именно касается, - огрызнулся я. - Если удар именовать простым
касанием. А теперь погляжу, что содержится в этом подарке с высоты.
Кондрат проворно сбежал вниз.
- Запрещаю открывать цилиндр. Немедленно отдай!
Ему следовало все же говорить спокойней.
- "Не смей", "запрещаю", "отдай"... Какие военные команды! Ты в меня
швырнул чем-то тяжелым, теперь моя передача. Хватай!
Я кинул ему цилиндрик, как кидают мяч. Кондрат отшатнулся, и
цилиндрик угодил в щеку. Кондрат был чужд всем видам спорта и не понял,
что я хотел превратить исполнение его приказа в подобие игры. Он решил,
что я отвечаю ударом, и немедленно вздыбился. Он наступал на меня и орал.
Он потерял контроль над своими словами. То, что он выкрикивал, было
непереносимо слушать. Я впал в ярость и пригрозил:
- Перестань! Плохо будет!
- Не перестану! Все узнаешь, что думаю о тебе! - вопил он побелевшими
губами.
И я ударил его. Полновесная пощечина отбросила Кондрата к стене. И
сейчас же он кинулся на меня. Драчуном он не был, ни физической силой, ни
сноровкой не брал. Но нападение было так неожиданно и так неистово, что
минуту-две Кондрат имел преимущество. Он схватил меня за шиворот, поддал
коленом, потащил к выходу - хотел вытолкнуть наружу. Только у двери я
справился с растерянностью. На этот раз он на ногах не устоял. Несколько
секунд он лежал на полу, потом стал медленно подниматься. По лицу его
текли слезы, он что-то бормотал. Я не стал вслушиваться. Я ненавидел его.
И он понимал, что я его ненавижу.
- Я раздельно сказал, стараясь восстановить в себе спокойствие:
- Поговорили. Небольшая научная дискуссия. Успешно разрешена трудная
познавательная проблема. Гносеологическая - так, кажется, называются такие
проблемы.
- Мартын, Мартын! - простонал он. - Что же мы сделали?
- Расходимся, вот что сделали. Ты заставил уйти Адель и Эдуарда, а
теперь и меня принудил. Ноги моей больше здесь не будет!
И я рванул на себя входную дверь. Надо было зайти в свой кабинет,
что-то прибрать, что-то забрать. Не умом, мстительным чувством я понимал,
что, уходя вот так - все бросив, от всего в лаборатории отрекаясь, - я
наношу Кондрату пощечину, обиднее первой. И в ту минуту мне было
единственным утешением, что не просто ухожу, а больно оскорбляю Кондрата
своим уходом...
Я снял датчики мыслеграфа и швырнул их на стол. Третий день записи
воспоминаний был тяжелее первых двух. Не знаю, как другие люди, а мне
временами больнее заново переживать давно пережитое. Ибо там, в прошлом,
нет завершенности, нет знания, что произойдет впоследствии, спустя годы,
завтра, через минуту, будущее темно. А сейчас, перед столом, с датчиками
мыслеграфа за ушами, я видел прошлое в его абсолютной законченности - оно
стало, и оно было, и его уже не переменить. И меня охватила боль оттого,
что в прошлом ничего не переменить, а так надо бы! Да знай я то, что знаю
сегодня, разве я так вел бы себя в прошлом?
- Ладно, успокойся, - сказал я себе вслух. - Завтра продолжим. Завтра
будет легче. Воспоминания закончены, основа для анализа трагедии
выстроена. Завтра приступлю к исследованию документов. Они прольют
последний свет на причины гибели Кондрата.

18

И новый день я начал с того, что вытащил из ящика стола папку,
принесенную Карлом-Фридрихом Сомовым. "Надо бы предварительно просмотреть
вчерашнюю запись", - подумал я, но не стал этого делать - все, записанное
вчера, восстановилось в памяти ярко. Датчики мыслеграфа я все же прикрепил
к ушам, сегодня они будут записывать не картины прошлого, а мысли,
вызываемые чтением документов и описанием событий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20