Сергей СНЕГОВ
КОЛЬЦО ОБРАТНОГО ВРЕМЕНИ


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. МУЧЕНИКИ ЗВЕЗДНОЙ ДИСГАРМОНИИ

Среди миров, в мерцании светил
Одной звезды я повторяю имя
Не потому, чтоб я ее любил,
А потому, что я томлюсь с другими.
И если мне сомненье тяжело,
Я у нее одной молю ответа.
Не потому, что от нее светло,
А потому, что с ней не надо света.
Ин.Анненский
Вот ваш Лондон, леди. Узнаете?
Я его дарю вам. Это он
В каждом звуке, в каждом повороте,
В ускользающем водовороте
Сна, так непохожего на сон.
Вс.Рождественский

1
В тот день хлынул громкий дождь, это я хорошо помню. В Управлении
Земной Оси что-то разладилось: праздник Большой летней грозы планировался
через неделю. А косые прутья дождя звучно секли окна, по бульвару мчались
пенистые потоки. Я бегом поднялся на веранду восьмидесятого этажа и с
наслаждением подставил лицо незапрограммированному ливню. Я, конечно,
мигом промок до нитки. И когда Мэри позвала меня, не откликнулся: я знал,
что она сердится. Я и раньше не надевал плаща, выбегая на дождь, всегда
это вызывало у нее недовольство. Она продолжала звать:
- Эли! Эли! Опускайся! Тебя вызывает Ромеро.
Когда Мэри упомянула Ромеро, я возвратился. Посреди комнаты стоял
Павел - естественно, его изображение, а не он сам.
- Дорогой адмирал, плохие новости! - сказал Ромеро.
Я уже двадцать лет не адмирал, но иначе он меня по-прежнему не
называет.
- Мы наконец разобрались в обстоятельствах гибели экспедиции Аллана
Круза и Леонида Мравы. Должен с сокрушением вас информировать, что
первоначальная гипотеза случайной аварии опровергнута. Не оправдалось и
предположение, что Аллан и Леонид допустили просчеты. Все их распоряжения
посмертно подтверждены Большой Академической машиной: действия наших
бедных друзей были наилучшими в тех ужасных условиях.
- Вы хотите сказать, Павел... - начал я, но он не дал мне договорить.
Он был так взволнован, что пренебрег своей неизменной вежливостью.
- Да, именно это, адмирал! Против них велись военные действия, а они
и не догадывались! Они твердили о диковинках природы, а реально было
противодействие коварного врага. Не было чудес природы, дорогой адмирал,
была война! Наша первая экспедиция в ядро Галактики погибла в звездных
сражениях, а не в игре стихий, - такова печальная правда о походе Аллана
Круза и Леонида Мравы.
Ромеро всегда изъяснялся велеречиво. С тех пор как его избрали в
Большой Совет и назначили главным историографом Межзвездного Союза, эта
забавная черта характера еще усилилась. Возможно, в древности только так и
разговаривали, но стиль этот слишком высок для повседневных дел. Впрочем,
о гибели первой экспедиции в ядро Галактики по-иному нельзя было говорить.
- Когда похороны погибших?
- Через неделю. Адмирал, вы первый, кому я сообщил о новостях,
связанных с экспедицией Аллана, и вы, несомненно, догадываетесь, почему мы
раньше всего обратились к вам!
- Несомненно другое: понятия не имею, зачем я понадобился вам!
- Большой Совет хочет посоветоваться с вами. Мы просим вас
поразмыслить о том, что я сообщил.
- Буду размышлять, - сказал я, и образ Ромеро растаял.
Накинув плащ, я возвратился в сад восьмидесятого этажа. Вскоре ко мне
присоединилась Мэри. Я обнял ее, мы прижались друг к другу. Ясное утро
превратилось в сумрачный вечер, не было видно ни туч, ни деревьев
бульвара, ни даже растений шестидесятого этажа. В мире сейчас был один
дождь, сияющий, громогласный, певучий, столь восторженно упоенный собой,
столь стремительный, что я пожалел об отсутствии у меня крыльев: надо было
в воздухе побороться с потоками этой ликующей воды, полеты в авиетках все
же не дают полноты ощущения.
- Я знаю, о чем ты думаешь, - сказала Мэри.
- Да, Мэри, - ответил я. - Ровно тридцать лет назад в такой же
праздник летней грозы я мчался среди потоков воды и ты упрекнула меня, что
фанфароню в воздухе. Мы постарели, Мэри. Сейчас бы я не удержался в
сплетении электрических разрядов.
Меня временами пугает, насколько Мэри лучше разбирается в моих
ощущениях, чем я сам. Она печально улыбнулась:
- Ты думал не об этом. Ты жалеешь, что тебя не было в том уголке
Вселенной, где погибли наши друзья. Тебе кажется, что, будь ты с ними,
экспедиция вернулась бы без таких потерь.

"Я диктую этот текст в коконе иновременного существования. Что это
означает, я объясню потом. Передо мной в прозрачной капсуле, недвижно
подвешенной в силовом поле, отвратительный и навек нетленный, покоится
труп предателя, ввергнувшего нас в безысходную бездну. На стереоэкранах
разворачивается пейзаж непредставимого мира, ад катастрофического
звездоворота. Я твердо знаю об этом чудовищном мире, что он не мой, не
людской, враждебный не только всему живому, но и всему разумному, и я уже
не верю, что мое участие может гарантировать от потерь. Я несу
ответственность за нашу экспедицию, и я сознательно веду ее по пути, в
конце которого, вероятней всего, гибель. Такова правда. Если эти записи
каким-то чудом дойдут до Земли, пусть люди знают: я полностью вижу грозную
правду, полностью осознаю вину за нее. Мне нет оправданий. Это не
отчаяние, это понимание."

А в тот день на прекрасной зеленой Земле, недостижимо, непостижимо
далекой Земле, под громкую музыку летнего ливня я с грустью ответил жене:
- Многого мне хочется, Мэри! Желания усиливают инерцию существования
- сперва тащат вперед, затем тормозят увядание. В молодости и старости
желается больше, чем можется. Говорю тебе, я слишком стар для моих
желаний. Нам остается одно, моя подружка: тихо увядать. Тихо увядать,
Мэри!

2
На космодроме, где приземлился звездолет из Персея, я не был, на
траурное заседание Большого Совета не пошел. Стереоэкраны в моей комнате
не включались. Мэри потом рассказывала, как величественно печальна была
церемония передачи на Землю погибших астронавтов. Она плакала, когда
возвратилась с космодрома. Я молча выслушал ее и ушел к себе.
Если бы я так держался в первые годы нашего знакомства, она назвала
бы меня бесчувственным. Сейчас она понимала меня. Болезней давно нет на
Земле, само слово "врач" выпало из употребления. Но только болезнью могу
назвать состояние, в какое вверг меня отчет об экспедиции Аллана и
Леонида. "Это нелегко пережить", - сказал Ромеро, вручая мне катушку с
записями событий, начиная со старта в Персее и кончая возвращением
кораблей с мертвыми экипажами. Это было больше, чем "нелегко пережить".
Этим надо было тяжко переболеть.
Вероятно, я не пошел бы и на обряд захоронения тел, если бы не узнал,
что на Землю прилетела Ольга. Она не простила бы мне отсутствия на
похоронах ее мужа. И надо было повидать старых друзей - Орлана и Гига,
Осиму и Грация, Камагина и Труба: они прибыли вместе с Ольгой на ее
"Орионе", чтобы принять участие в торжественном внесении останков в
Пантеон. Ромеро предупредил, что от меня ожидают речи, а что я мог
сказать, кроме того, что погибшие - отважные космопроходцы и что я их
очень любил?
В Траурном зале Пантеона Ольга заплакала, припав головой к моему
плечу, я с нежностью гладил ее седые волосы. Она дольше всех нас не
поддавалась разрушающему действию возраста, но горе сломило ее. Я
пробормотал, чтобы что-то сказать:
- Оля, ты взяла бы какой-нибудь другой цвет волос, это же так просто.
Она улыбнулась так грустно, что я еле удержался от слез.
- Леониду я нравилась какая есть, а больше не для кого
прихорашиваться.
Вместе с Ольгой на похороны пришла Ирина, ее дочь. Я не видел Ирину
лет пятнадцать, помнил ее взбалмошной, некрасивой девчонкой с внешностью и
характером Леонида. Я раньше часто удивлялся, как мало позаимствовала
Ирина у матери ее рассудительности, ее спокойствия, ее умения глубоко
вникать в загадки, ее железной решительности под внешним покровом доброй
вежливости. А в Пантеоне я увидел женщину - стройную, смуглую, порывистую,
с быстрой речью, быстрыми движениями и такими огромными, черными, с почти
синим белком глазами, что от них трудно было отвести взгляд. Ирина
показалась мне еще больше похожей на Леонида, чем прежде, и сходством не
только внешним. Сегодня, когда трудно что-либо исправить, я вижу, как
грубо ошибся в Ирине. В длинной цепочке причин, породивших нынешние
бедствия, и эта моя ошибка сыграла роль.
Дружески обняв Ирину, я сказал:
- Я очень любил твоего отца, девочка.
Она отстранилась и сверкнула глазами. Затрепанное выражение
"сверкнуть глазами" в данном случае единственно точное. Она сверкнула
глазами и ответила с вызовом, которого я не понял:
- Я тоже любила отца. И я уже не девочка!
Мне надо было вдуматься в значение ее слов, вчувствоваться в их тон,
многое пошло бы тогда по-другому. Но приблизились Лусин и Труб, было не до
взбалмошных женщин. Лусин пожал мне руку, старый ангел мощно сжал меня
черными крыльями. Рецепты бессмертия, усердно внедряемые у нас галактами,
так же мало помогают моим друзьям, как и мне. Лусин держится молодцом, в
его суховатом теле слишком много жил и костей и слишком мало мяса, такие
долго не дряхлеют. А Труб выглядит стариком. Никогда не думал, что может
быть такая красивая старость, такое, я бы сказал, мощное одряхление. Я с
нежностью выговариваю эти противоречащие одно другому слова "мощное" и
"одряхление", я с болью вижу погибшего Труба, каким он появился на
траурной церемонии, - огромный, чернокрылый, с густой, совершенно седой
шевелюрой, с густыми, совершенно седыми бакенбардами...
- Горе! - с тоской выговорил Лусин. - Такое горе, Эли!
- Кругом были враги! - прорычал Труб. - Аллану и Леониду надо было
сражаться! Ты бы воевал, Эли, я уверен! Жаль, меня не было! Я бы кое-что
преподал им из опыта сражений на Третьей планете!
К нам подошли Орлан и Граций. Когда они оба появляются на планетах,
где имеются люди, они ходят только вместе. В этом есть какая-то
трогательная наивность - галакт и разрушитель демонстрируют, что жестокая
вражда, когда-то разделившая их народы, нынче сменилась горячей дружбой. Я
по-старому назвал Орлана разрушителем, хотя теперь им присвоено название
"демиурги", означающее что-то вроде механика или строителя, - в общем,
творца, а не разрушителя. Словечко "демиург", конечно, точно выражает роль
бывших разрушителей в нашем Звездном Союзе, но не думаю, чтобы
выставляемая напоказ дружба легко давалась Орлану и Грацию, особенно
галакту. Астропсихологи утверждают, что как людям не привить любви к
дурным запахам, так и галактов не приучить быть терпимыми к искусственным
органам и тканям, а демиурги только сменили наименование, но не структуру
тела, где полно искусственных органов и тканей.
- Привет тебе, Эли, мой старый друг и руководитель! - торжественно
произнес галакт, по-человечески протягивая руку: мои маленькие пальцы
исчезли в его гигантской ладони, как в ящике.
Я пробормотал подходящий для встречи ответ. По выспренности выражений
галакты способны даже Ромеро дать десять очков форы. Орлан ограничился
тем, что приветственно просиял синеватым лицом, высоко приподнял голову и
с резким стуком вхлопнул ее в плечи.
В экспедиции Аллана и Леонида принимало участие сто четырнадцать
человек, восемь демиургов, три галакта и два ангела. Катастрофа превратила
в одно неразделимое месиво существа и механизмы. В траурный зал внесли
урну с общим прахом, горсточку мертвой материи, - бывший духовный и
служебный союз членов экипажа превратился в вещественное единение
составляющих их атомов. Я с горечью думал в ту минуту, что мы все на
разных звездах братья по творящей нас материи, но только в смерти ощущаем
наше внутреннее единство.
Урну внесли Ромеро и Олег: один как представитель Большого Совета,
другой - от астронавтов. Меня тоже просили нести урну, но обряды, где надо
показываться перед всеми, не для меня. И я заранее отказался что-либо
говорить. Ромеро держал краткую речь, а затем зазвучала музыка. Я должен
остановиться на музыке. В странном сочетании причин, определивших наши
сегодняшние метания в диком звездовороте ядра, она тоже сыграла роль.
Играли симфонию "Памяти друга" Збышека Поляновского. Я сотни раз говорил,
что люблю лишь индивидуальную музыку, лишь озвученную гармонию
собственного настроения. Вероятно, мне просто трудно настраиваться на
чужие чувства, в общих для всех мелодиях я ощущаю приказ испытывать то, а
не иное, запрет быть самим собой.
Для "Памяти друга" Збышека я делаю единственное исключение. Она
всегда по душе. Она моя, всегда моя, а в тот день звучала так горестно,
так проникновенно, что сам я стал этой скорбной и мужественной музыкой, я
звуками ее сливался с друзьями, с миром, я оставался собой и был всеми
людьми, всем миром сразу. Вероятно, Збышек Поляновский сознательно пытался
породить такое настроение. Могу сказать одно: если он имел подобную цель,
она ему удалась.
Ромеро и Олег подошли ко мне, когда я еще был в смятении, порожденном
симфонией. Ромеро сказал:
- Дорогой адмирал! Большой Совет постановил снарядить вторую
экспедицию в ядро Галактики и назначил командующим эскадрой звездолетов
капитана-звездопроходца Олега Шерстюка, нашего общего друга.
1 2 3 4 5 6