https://wodolei.ru/catalog/accessories/polka/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Вслед за повозкой, в поводу ведя осёдланную лошадь, шёл высокий, сумрачного вида сухощавый человек с поджатыми губами. Одежды его были черны, дорожный плащ запачкан грязью. Поверх седла и сумок приторочен был тяжёлый длинный меч с тупым концом и зачехлённой крестовидной рукоятью. Двор полнился туманом, словно чаша — грязным молоком, было холодно и сыро, под ногами чавкало, от дыхания сгущался пар. Приехавших, как видно, ждали: два монаха вышли их встречать. Ещё один, по виду человек военный — желчный пучеглазый тип с неровно выбритым лицом, стоял и молча наблюдал за их прибытием, скрестив руки на груди. На нём был жёлтый, стёганый, немецкого кроя полукафтан с нашивками на рукаве, штаны, набитые, как дыни, и малиновый берет на восемь клиньев, который он сейчас надвинул на глаза. Всё было «Zerliauen und zerschnitten nach adeligen Sitten» «Разрублено и разрезано по благородному обычаю» (нем.).

, как это называли ландскнехты.Животных распрягли и увели. Прибывший отбросил за спину капюшон, стащил берет с красным пером и оглядел обширный двор, толстые стены, башенки и массивные створки ворот, которые как раз в этот момент привратники закладывали тяжёлым брусом. Голова его оказалась наголо выбритой, на левой руке не хватало мизинца.— Paxvobiscum Мир вам (лат.).

, — раздался голос за его спиной. — Вы — господин Людгер? Людгер Мисбах из Гарлебека, городской палач?Бритоголовый обернулся и обнаружил у себя за спиной ещё одного монаха, терпеливо дожидавшегося ответа.— Ja, — скрипучим голосом проговорил он, — это моё имя.— Мне поручили вас встретить. Как вы доехали?— Вполне хорошо. Благодарю вас, — холодно ответил он. Речь прибывшего монах понимал прекрасно. Вообще, монастыри собирали в своих стенах самую разношёрстную братию со всех концов Европы. Многие монахи были красноречивы на фламандском, французском и латинском языках, и если иногда случалось, что какой-нибудь монах «modice Htteratus» Недостаточно образованный (лат.).

не знает латыни, можно было надеяться, что он поймёт, если заговорить с ним по-французски.— Padre guardian Прелат, настоятель (лат.).

встретится с вами после утренней трапезы, — сказал монах. — Комнаты для вас и вашего помощника приготовлены в странноприимном доме, если вы не возражаете. Там не слишком удобно, но вполне терпимо и тепло. Вы, наверное, устали в пути. Я попрошу нагреть воду в купальнях. Вам потребна какая-либо помощь?— Nein, — покачал головой пришелец, — Благодарю. С помощником управимся. Где нам расположиться?— Я покажу. Следуйте за мной. — Монах склонил голову. — Я здешний келарь, мое имя брат Гельмут. Если вам что-нибудь понадобится, разыщите меня или моего помощника, его зовут Арманд. Обычно я бываю в кладовых или в амбаре, а помощник… ну, он где-то там же. Спросите у кого-нибудь из братии или конверсов, они покажут.Палач кивнул, сделал знак своему спутнику и зашагал за монахом. Стражник у порога пропустил их, проводил взглядом в спину, плюнул, переменил наклон с одной диагонали на другую и по новой привалился к косяку в проплешинах зелёной краски. Через минуту у него за спиной скрипнула дверца караульной комнаты. Зевая и почёсываясь, наружу вышел Санчес — босиком, зато в штанах с галуном и в жёлтой кожаной куртке, наброшенной поверх рубахи. В руке его был кисет.— Что за шум, senor Киппер? дружелюбно поинтересовался он, неторопливо набивая утреннюю трубочку. — Экзекуторы прикатили?— Ага. Они, — буркнул Киппер, не поднимая глаз. — Только не прикатили — притопали.— А! И то дело. — Санчес оживился и зевнул. Напялил куртку в рукава, поежился. — Может, хоть сдвинется чего: в город переберёмся. Скучно здесь. Ни в карты поиграть, ни баб пощупать. Да и приодеться б не мешало: а то жалованье копится и копится, а штаны совсем протёрлись на заду. Ей-ей, я скоро буду задницей светить, как жук-светляк.— Подрясник у монахов попроси.— Хе-хе, шутить изволите, senor десятник, я понимаю! — добродушно захихикал Санчес (в отличие от Киппера он выспался и пребывал в наилучшем расположении духа; ссориться ему не хотелось), — Да, кстати, ведь и вам от их приезда польза.Десятник обернулся, с подозрением нахмурил брови:— Что? Польза? Что ещё за польза?— Как «что за польза? Будет вам теперь с кем на родном языке словечком переброситься.— На каком ешё «родном языке»?— Ну, на немецком. Этот ведь палач, я слышал, тоже немец.В ответ на это Мартин Киппер разразился длинной тирадой, в которой через слово или два чередовались «scheifie», «dreck» и «donnerwetter» Грубые немецкие ругательства.

.— Он не есть немец, — наконец сказал он. — Учился где-то говорить, как немец, и только.— Кто же он, по-вашему, если не немец?— Какая разница? Мадьяр, арнаут или московит. Такой же, как его помощник.— Вот как? Надо же… А я бы не заметил. — Санчес снова потянулся и зевнул. — Ну и ладно. Нам-то что? Лишь бы он своё дело знал.— Ja-ja, — задумчиво проговорил десятник. — So… Лишь бы дело знал.Аббат Микаэль отвернулся от окна, через которое он наблюдал за въездом в монастырь заплечных дел мастера, и поднял взгляд на брата Себастьяна.Доминиканец ждал.— Итак, ваш подручный прибыл.— Alea jacta est Жребий брошей (лат.).

, — пожал плечами инквизитор, — Негоже останавливаться на полдороги. Ваши сомнения могут повредить и ей, и вам.— Вы уверены, что мне необходимо присутствовать? Брат Себастьян выпростал одну руку из рукава рясы и провел ладонью по толстой книге, лежащей на столе.— Вы не хуже меня знакомы с правилами и законами, досточтимый брат Микаэль. Tres facittmt capitulum Трое составляют капитул (лат.).

, а настоятель обители, в которой происходит рассмотрение дела, обязательно должен входить в тройку.Аббат помолчал.— Сколько лет вы состоите инквизитором, брат Себастьян?— Восемь, аббон. Всего лишь восемь.— Целых восемь лет… — задумчиво проговорил аббат. Францисканцы не дозволяют своим монахам служить инквизиторами больше пяти.— Я доминиканец.— Да, я знаю… А что насчёт Perm et Viri Boni Peritt et Viri Boni (букв, «эксперты и добрые люди») — группа людей, и той или иной степени игравших роль жюри в процессе обвинения. Начиная с 1264 гола, после указа Папы Урбана IV, инквизитору предписывалось вести все дела и выносить приговоры лишь после того как эти люди выскажут своё мнение по делу.

? Сколько человек вам потребуется?— Надеюсь, хватит двадцати. Я сам позабочусь об этом. Но буду благодарен, если вы ещё кого-нибудь порекомендуете.— Что ж, если так, то можете начинать. Я не возражаю. Мне поговорить с экзекутором?Брат Себастьян склонил голову:— Я сам с ним поговорю.
НИКАК И не свита та петля, чтобы меня удержать.И серебряная ложка в пулю не отлита,От крови моей ржавеет сталь любого ножа.Ни одна меня во гробе не удержит плита.И когда истает плоть моя теплом в декабре,В чье спеленатое тело дух мой в марте войдёт?И по смеху отыщи меня в соседнем дворе —И к тебе с моей усмешкой кто-нибудь подойдёт. Тикки А.Шельен. Сиреневое пламя «Когда ученики готовы, появляется учитель. Не наоборот. Талант есть талант, и ничего тут не поделать он всегда бежит впереди осознанных желаний. Если его постоянно душить и ограничивать, он зачахнет. Если предоставить ему безграничную свободу, его погубит вседозволенность и лень. Необходимо среднее, как дереву: тому нужна каменистая почва, чтобы не изнежиться, и в то же время — палый перегной, чтобы иметь необходимые для роста жирные туки. Уже высказывал я мысль, что если кто-то обладает силой, с коей не способен совладать, и поэтому может причинить огромный вред, необходимо как-то ограничить его в процессе обучения и воспитания. Но тогда не будет никакого роста и развития! Корни дерева нередко разрывают глиняную кадку, и я боюсь, что в данном случае разрыв окажется ужасен. Неконтролируемые проявления волшебного таланта присущи начинающему магу и схожи в этом смысле с Ночными извержениями у мальчиков. Думаю, мой приёмный родитель тоже столкнулся с подобной проблемой. Два десятилетия спустя с ней столкнулся и я и также не нашел другого выхода, кроме как заставить будущего мага в ходе обучения высвобождать свою силу постепенно. Если распрямлять согнутое дерево, оно сломается. Как я успел убедиться на собственном опыте, довольно простой в изготовлении оберёг семи металлов успешно сдерживает спонтанный магический выброс, предотвращая нежелательную волшбу. Идея стара, придумана не мной и даже не моим учителем — ещё в норманнских сагах упоминается подобный «драупнир». Всякий раз теперь, чтоб подвигнуть себя на сложное магическое действие, мальчику потребна будет определённая решимость, некое душевное усилие, которое заставит начинающего мага ощущать ответственность за свой поступок. И ещё. Уже само принятие решения об их действительной необходимости провоцирует духовный рост и способствует постепенному увеличению магической нагрузки. Жизненно необходимо, чтоб подобные поступки порождались не суетными чувствами, но рассудком и разумом. Какой путь после этого выберет разум, это уже другой вопрос — жизнь в одинаковой степени учит как жестокости, так и милосердию. Но как быть с другим моим учеником, вернее — с ученицей? Женская волшба отлична от мужской, ведь женщиной движут именно чувства, она подвержена страстям, сильные порывы души способны затмить в ней слабый голос разума. Обучить этому невозможно, ограничивать — опасно: женщины упрямы, мыслят по-другому, их реакция на возникшие препятствия непредсказуема. Женщина в равной степени способна как утроить усилия в достижении поставленной цели, так и с лёгким сердцем отказаться от этой цели вообще, сочтя ее в принципе недостижимой или посчитав себя лишенной всякого таланта. Сердце моё в сомнении. Как мне добиться равновесия подобных устремлений? Я думаю над этим и всякий раз прихожу к одному и тому же ответу: никак. С горечью в душе я вынужден признать, что никак не могу ей помочь, а могу только постараться не навредить…» — Господин Мисбах! «…если только я уже не навредил». — Господин Мисбах! Вы тута или где? Заскрипели ступеньки. Золтан торопливо захлопнул тетрадь, завернул её в мешковину и упрятал в сумку за мгновение до того, как дверь приоткрылась и в щель проник сизый нос брата Арманда. За помощником келаря водилась неприятная привычка входить без стука, у Хагга всякий раз чесались руки прищемить ему этот самый нос, но приходилось сдерживаться: личина палача диктовала свои правила и обязывала вести себя соответствующим образом. В городской иерархии палач стоял немногим выше, чем могильщик или ночной стражник, в спину его презирали, вслед плевались, но мало кого так боялись в лицо. Потому зазнаваться не стоило, но страхом очень даже можно было воспользоваться. К тому же оный брат Арманд был потрясающе болтлив для бернардинца, от которых порой за весь день и двух слов не услышишь. Иоганн Шольц в первый день свёл с ним знакомство, и Золтан не без основания считал это большой удачей.— Что есть случиться? — выговорил он, старательно коверкая слова.«Чёрт бы побрал этот акцент»Монах проник в келью, как большая серая клякса, и согнулся в поклоне.— Меня… это… — Он почесал тонзуру, затем нашёлся. — Меня за вами, господин палач, послали, стало быть, ага. Брат Гельмут так и говорит, отец, мол, настоятель просит вас зайти к нему, и по возможности быстрее. А то, говорит, к полудню близится, а время дорого. Так что, если вы уже отзавтракать изволили, я… это… как бы провожу, а если не изволили, я… это… как бы подожду. Эй, а вы это чего — с утра и за чтение? Никак, я погляжу, вы… это… тоже книжками балуетесь?Золтан обернулся и с неудовольствием увидел выглядывающий из-под мешковины угол кожаного переплёта.— Nein, — сказал он, как бы между делом задвигая книгу глубже в сумку. — Это есть не книга, это есть тетрадь, чтобы записывать приёмы для моей работы. Ich studiere… Я обучаюсь (нем.).

Много нового.— А, — закивал монах, — понятственно. И то, наука ваша сложная, не кажный запомнит. Ну так пойдёте или передать чего?— Иду. Мне инструмент и помощника брать?— Чего? А. Нет, пока сказали, что не надо ничего. Это… идёмте.Вышли. Солнце поднималось медленно, но грело так, что во дворе уже порядочно натаяло. Снег сохранился только возле стен. Путь лежал в обход храмины. Монахи сновали по Двору, что-то двигали, носили, перекапывали, трое-четверо куда-то направлялись с клиньями и топорами. Гравий пополам с ледышками тихо похрустывал под подошвами.— Как спали ночью, господин палач? А?— Спал? — с удивлением переспросил монаха Золтан. — Благодарение Господу нашему, я замечательно спал. А почему бы мне замечательно не спать?— Дык… это…— Брат Арманд почесал макушку. — Всякое ж бывает.Золтан поморщился: монах чесался почти непрерывно.— Всякое? Что есть «всякое»?Брат Арманд, не сбавляя шага, осенил себя крестом, бросил два быстрых взгляда по сторонам и понизил голос.— Хотите верьте, господин палач, хотите нет, — проговорил он, — только я вот чего скажу: неладное чего-то делается в нашей обители с тех пор, как эту девку привезли.— А что такое?— Разное, — уклончиво ответил он. — Шум по ночам, я сам шаги какие-то слыхал, окошко у её ночами как-то не по-христиански светится… Слух ходит, будто б она, ведунья эта, по ночам колдует, вроде как, и… это… это самое…Он гулко сглотнул, многозначительно дёрнул подбородком и умолк.— Колдовство? — спросил Золтан.— Ну, ага. Слава Всевышнему, — торопливо добавил монах, осеняя себя святым крестом, слава Всевышнему, ей монастырский воздух разгуляться не даёт, а то б она всех нас своими колдовскими кознями как есть поизвела!— Это есть ерунда, — презрительно бросил Хагг. — А ты есть болван, если веришь. Потому как если монастырь ваш святой и вера ваша сильна есть, то никак нельзя колдовать. А если эта ведьма столь сильна есть, что не боится вас и стен обители, она давно бы убежала. Так?— Так-то так. — Помощник келаря опять поскрёб подбритую макушку. — Тока почему тогда солдаты… это… друг на дружку косятся и… это… а? Соль освящённую на теле носят, ладони воском натирают. И пьют без роздыху, как греческая губка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14


А-П

П-Я