восторженный рев не смолкал несколько минут.
— От кого вы узнали -о случившемся?
— Мне сказали в полиции. Сперва они попытались связаться со мной по телефону. Телефон внизу, в мастерской.
Об этом Дейв готов был рассказать поподробнее. Это давало облегчение. Он принялся объяснять, тратя много лишних слов, как ему пришлось обойти вокруг дома, чтобы попасть в мастерскую, и как двое полицейских, оба в форме, вдруг вышли из машины, прочли на вывеске его фамилию и сверились с блокнотом...
— Вы еще ни о чем не подозревали? Журналисты вполголоса посовещались, и фотограф
спросил:
— Вас не затруднит попозировать в мастерской? Дейв согласился, опять-таки ради Бена.Было немного стыдно играть навязанную ему роль, но он и не на то пошел бы, лишь бы завоевать их симпатии.
Они гуськом спустились, и тут Дейв вспомнил, что забыл ключ от мастерской; пришлось вернуться. Журналисты накурили в квартире, и пахло в ней не так, как раньше; она казалась чужой.
Только теперь, шаря взглядом в поисках ключа, Дейв понял, что с той, прежней жизнью покончено навеки, и никогда им с Беном уже не жить в этих стенах так, как раньше.
Это уже не его, не их дом. Все вещи как-то обезличились, и даже кровать Бена, на которую совсем недавно свалился Дейв, превратилась в самую обычную кровать с. вмятиной на том месте, где он лежал.
Там, во дворе, вполголоса говорили о нем. Наверно, им его жаль. Тот, похожий на профессора, невольно причинил ему боль своими вопросами: он произнес слова, которые теперь будут преследовать Дейва.
Конечно, Дейв и сам бы до этого додумался. Он уже думал об этом, еще до того, как все произошло, но думал совсем по-другому. Правда, облеченная в его слова, вызывала беспокойство и омерзение, как фотографии женщин в непристойных позах, что украдкой передают друг другу желторотые юнцы. Снизу спросили:
— Нашли?
Дейв спустился с ключом, и все пошли вдоль дома.
— Это ваш гараж? -Да.
— Щелкни его тут, Дик. Похоже, наберется на две полосы.
На лужайке сидели две женщины; они болтали, приглядывая за играющими детьми, и наблюдали издали, как вся группа вошла в мастерскую. Та, что помоложе, была беременна.
— Для чего эти крючки?
— Во время работы я вешаю на них часы, которые чиню. На каждые часы уходит несколько дней.
— Вы работаете за тем столом? А где часы?
— В сейфе.
Его попросили повесить часы на крючки, надеть белый халат и зажать в правом глазу лупу в черной оправе,
— Не могли бы вы взять какой-нибудь инструмент? Да... так... не шевелитесь...
Дейв сделал вид, будто- работает.
— Еще секунду. Щелкну второй раз.
Дейву так нужно было, чтобы кто-нибудь помог, защитил от всего этого, и он стал думать об отце. Не смея сопротивляться, безропотно выполнял все, о чем его просили; его готовность даже удивила газетчиков.
Разве он не имеет права запереться и никого не впускать? Но попробуй он не открыть, они наверняка пошли бы за слесарем, а не то высадили бы дверь, вообразив, что он повесился!
— Вам не попадались в вещах вашего сына фотографии этой девицы?
— Я не рылся в его вещах.
— И не собираетесь?
— Разумеется, нет.
Он никогда не проверял бумажник Бена, даже в тот раз, когда из кассы пропал доллар. Бену было одиннадцать. Впрочем, такое случилось один-единственный раз.
Он поговорил тогда с сыном, но без крика: грустным голосом сказал всего несколько слов.
Его собственная мать, пока он не вырос, имела привычку обшаривать его карманы и ящики стола, и этого он ей никогда не простил.
— Полиции не делала обыска?
Он посмотрел на них с недоумением.
— Вы полагаете, будет обыск?
— Более чем вероятно. Удивляюсь, почему его до сих пор не сделали.Впрочем, не все ли равно? После смерти отца часть мебели вынесли на веранду, которая шла вокруг дома, остальное — на лужайку, и люди приходили издалека, осматривали вещи, всюду совали нос. В субботу был аукцион, в перерыве всем подали сосиски и лимонад. Продали все, вплоть до рамок, из которых даже не были вынуты фотографии.
Дейву не позволили взглянуть на отца в гробу — хотели оградить от тягостных переживаний, но никто не подумал о том, чтобы уберечь его от зрелища этого разгрома.И сейчас происходило, в общем, то же самое. Выволокли на свет их личную жизнь, все сокровенное; их прошлое, привычки, каждый поступок и каждый жест подверглись публичному обсуждению.
Одного не знали эти люди: все это время, пока они допрашивают его и заставляют позировать, он больше с Беном, чем с ними. Весь день перед глазами у него красная, виргинская земля, деревья, которые выше, величественней, гуще и зеленее здешних, и мысли его летят по проселкам вслед за синим автомобилем,
Беглецам, конечно, придется сделать остановку. Рискнут ли они появиться в каком-нибудь мотеле или отведут машину в лес и заночуют там?Денег у них не так много. Утром, когда лейтенант сказал ему про те двенадцать или четырнадцать долларов, что были в бумажнике, у Чарлза Рэлстоиа, Дейв машинально подсчитал: вместе с тридцатью восемью долларами, что Лилиан стянула на кухне у матери, это будет полсотни. Даже если Бен скопил еще долларов десять...
Они же потратились на еду и несколько раз за день заправлялись бензином.И тут журналист, вопросы которого были так неприятны Дейву, осведомился:
— Скажите, мистер Гэллоуэй, а вам не приходило в голову, что вы могли бы передать обращение к сыну?
Не понимая, Дейв удивленно взглянул на него. — Я представляю «Ассошиэйтед пресс». Мы по телетайпу разослали бы ваше обращение во все газеты Соединенных Штатов. Убежден, что его опубликуют. Можно не сомневаться, что ваш сын по дороге будет покупать газеты — он же захочет узнать, в каком направлении ведутся поиски.
Журналист понял, что Дейв колеблется и, может быть, даже угадывает, к чему клонит собеседник. Наверно, потому он добавил:
— Вам не кажется, что так было бы лучше для него?
Гэллоуэй вспомнил предупреждение почти над всеми фотографиями преступников, вывешенными на почте: «Осторожно: вооружен».
Бен тоже вооружен. А полицейские во избежание риска могут открыть огонь первыми.
Не на это ли намекает репортер? Посоветовать сыну сдаться?
— Может, поднимемся к нам?
Это было разумно: бейсбол только что кончился, и уже проехали первые машины. Сейчас повалит толпа, все равно как из церкви или из кино. Обдумывая идею, которую заронил в него журналист, Дейв чуть не забыл запереть дверь.
Толстяк-репортер, приехавший первым, стоял в нерешительности на углу.
— Как пройти к Хоукинсам?
— За гаражом налево, потом первый поворот направо. Решив, что вытянул из Гэллоуэя все, что можно, толстяк зашагал в направлении Хоукинсов; теперь их черед отвечать на его вопросы. Второй репортер, казалось, не интересовался Лилиан, его занимали только Бен и его отец. Равнодушие как-то уживалось в нем с пониманием. Фотограф перешел на другую сторону улицы и поджидал толпу, чтобы запечатлеть ее на фоне часовой мастерской.
Войдя в квартиру, представитель «Ассошиэйтед пресс» проронил как бы между прочим:
— Полиции не хуже, чем вам, известно, сколько денег у вашего сына. Нетрудно подсчитать, во что им обходится путешествие на машине. Ясно, что к завтрашнему вечеру у них не останется ни цента.
— Это лейтенант вам сказал?
— Нет, не он. Теперь, когда беглецы на украденной машине пересекли границы нескольких штатов, к делу подключилось ФБР. Простите, если я...
— Нет-нет, ничего.
— Может быть, если бы ваш сын прочел в газете, что вы умоляете его сдаться...
- Понимаю.
— Не спешите, подумайте. Я не хотел бы, чтобы вы себя потом упрекали. Но, по-моему, у беглецов нет никакой надежды выехать за границу. А если это им и удастся, Мексика или Канада все равно их выдадут.
Журналист остановился у окна, глядя на деревья перед домом, на ребятишек, которые высыпали со стадиона и носились по лужайке.
Полицейские будут стрелять первыми, Дейв в этом убежден. Его собеседник явно не кривил душой: он осведомлен о планах ФБР и сказал больше, чем имел право.
Соблазн последовать совету был столь велик, что у Дейва закружилась голова. И речь шла не только о том чтобы сына не убили. У Дейва не было никаких оснований, но он интуитивно чувствовал, что этого не случится. В теории такое возможно и даже почти неизбежно. И все-таки он поклялся бы, что так не будет.
Не может быть, чтобы он больше не увидел Бена живым.
Посетитель по-прежнему стоял к нему спиной, как бы не желая оказывать на него нажим. Дейв рытащил из кармана носовой платок, вытер лоб и ладони. Дважды он открывал рот и наконец произнес:
— Я согласен.
И при мысли, что он каким-то образом свяжется с Беном, у него задрожали пальцы.Потом появились еще журналисты, человек пять, каждый с фотографом, а один привез с собой жену, которая ждала, его внизу в открытой машине. Внизу почему-то было не пять машин, а больше; у некоторых на кузовах виднелись названия газет, стояли они вокруг дома где попало; по лестнице вверх и вниз безостановочно сновали люди, и дверь квартиры почти не закрывалась. Одному из фотографов мешал дым, он распахнул окно.
От сквозняка всколыхнулись занавески на окнах, зашелестели листы в блокнотах. Все говорили, расха-живали и курили где попало.Все задавали примерно одни и те же вопросы, и Дейв автоматически отвечал, даже не пытаясь думаться, чувствуя, что его ответы не имеют большого значения. От усталости у него дрожали ноги, но, не решаясь сесть, он продолжал стоять и лишь поворачивался к тому, кто задавал вопрос.
По противоположному тротуару и по кромке лужайки прогуливался народ, проходили, взявшись под руку, парочки, родители вели детей, а кое-кто пускал их побегать и все задирали головы, надеясь разглядеть что-нибудь в окне; многие вообще останавливались. Парни и девушки, что торчат обычно напротив кафетерия «Перекусим у Мака», сейчас собрались вокруг машин газетчиков.
Раза два вдалеке мелькнул один из приехавших утром полицейских — тот, что остался в поселке; он выглядел весьма озабоченным.Дейв машинально курил сигарету за сигаретой: . каждый, кто задавал вопросы, протягивал ему пачку; пепельницы уже никто не искал, окурки бросали прямо на пол и давили каблуком.
В шесть вечера небо затянуло тучами, воздух стал тяжелый, как перед грозой; временами пролетал порыв ветра, и деревья под окнами вздрагивали.Наконец один за другим все разошлись. Все они побывали и у Хоукинсов — там, верно, сейчас такой же разгром. Некоторые направились в «Старую харчевню» — передать материал по телефону.
Гэллоуэй подумал: наконец-то его оставили в покое, и уже было собрался сесть в кресло, но в дверь опять постучали. Он открыл и увидел человека с тяжеленным на вид чемоданом.
— Что, все ушли? — удивился пришедший.
Поставил на пол чемодан, утер лоб. — Я представляю известную радиокомпанию. Только что для сводки новостей нам передали ваша обращение к сыну. Мы с шефом рассудили, что если в эфире прозвучит ваш голос, на сына это произведет более сильное впечатление.
То, что Дейв принял за чемодан, оказалось магнитофоном; радиорепортер поставил его на стол и оглянулся в поисках розетки.
— С нашего позволения я на минутку прикрою окно.
Обращение долго не получалось; Дейв разорвал несколько черновиков, как пятнадцать лет назад Рут. Когда он писал, в квартире были только он и похожий на профессора журналист, но тот держался в стороне, не подсказывал.
Ни один из принятых в письмах оборотов, казалось Дейву, не подходил для того чтобы установить взаимопонимание с сыном.
«Отец просит тебя...»
Плохо. Дейв знал, что хочет сказать, но ему не хватало слов. Они с Беном никогда не расставались, поэтому у них не было поводов писать друг другу — разве что записки, которые они оставляли на кухонном столе: «Вернусь через час. В холодильнике ростбиф. Ешь, меня не жди».
Написать бы так же просто...
«Бен, умоляю тебя...» — начал Дейв.
Пусть смеются, пусть не поймут — ему все равно. Он обращается только к сыну.
«Бен, умоляю тебя, сдайся».
Он уже хотел было па этом закончить и отдать листок журналисту, по нацарапал еще:
«Я на тебя не сержусь».
И подписал: «Папа».
Представитель «Ассошиэйтед пресс» прочел, поднял глаз'а на Гэллоуэя, который смотрел на него, готовясь услышать критику,
— Так можно? .
Дейву казалось, что последнюю фразу заставят вычеркнуть. Но собеседник торжественно сложил листок и спрятал в бумажник.
— Конечно, можно!
Голос его звучал как-то странно, и, уходя, он пожал Дейву руку.
Теперь Дейв спросил у человека из радио:
— Говорить то же самое?
— Что хотите.
Он включил магнитофон, проверил его и голосом профессионального диктора произнес вступление
— А теперь, леди и джентльмены, мы ненадолго прервем нашу передачу: мистер Гэллоуэй из своей квартиры в Эвертопе обращается к сыну. Будем надеяться, что в эту минуту его сын слушает радио
Он протянул Дейву микрофон и сделал знак говорить.
— Бен, это папа говорит...
Глаза его тут же наполнились слезами, микрофон задрожал и расплылся; сквозь пелену он видел, что посетитель знаком велит продолжать.
— Лучше будет, если ты сдашься... Да... Думаю, так оно лучше... Я всегда буду с тобой, что бы ни случилось...
Горло у него перехватило, и он едва закончил:
— Я на тебя не сержусь... Репортер выключил магнитофон.
— Очень хорошо. Изумительно. Хотите послушать? Дейв" покачал головой. В синем «олдсмобиле» есть приемник. Возможно, Бен и Лилиан слушают новости.
— В котором часу это передадут? — отважился он спросить, видя, что посетитель двинулся к дверям.
— Скорее всего, в девять.
Дейву хотелось не послушать собственный голос, а мысленно быть во время передачи рядом с Беном.
Безразличный к зевакам и любопытству, которое он возбуждает в городке и всей округе, Дейв, прежде чем сесть, пошел и закрыл окно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16