он думал о сарае и даже представлял себе, как убьет Брауна.
Теперь все это завершилось в воображении картиной того, как он тащит в темноте труп к морю.
При этой мысли он пожимал плечами. Разве у плодов воображения есть что-нибудь общее с действительностью, с той настоящей действительностью, о которой люди даже не подозревают?
Когда он обдумывал возможность убить Брауна, он не хотел его убивать и был уверен, что не убьет, что никогда не сможет этого сделать.
И все же он убил Брауна!
Если бы только он мог сказать, почему, положив еду на лодку, сразу же не ушел? Какой демон толкал его нести всякий вздор, хныкать, угрожать, обещать, считать до трех, как мальчишка, которому хочется позлить сестру?
Никто не может ответить на этот вопрос. Даже он сам. Но он-то знал, что здесь и кроется загадка.
Трубка погасла, а он все еще стоял. Свежий воздух обмывал лицо. Он послюнил и стер крошечное пятно крови на указательном пальце правой руки.
— В путь!
Матушка Матильда по-паучьи ползала на четвереньках по камням, облепленным водорослями.
Малуэн закрыл дверь на ключ и по гальке стал взбираться на крутой склон. Над всеми тремя домами курились дымки, розовеющие в солнечных лучах. Под каждым окном белели обтесанные камни. Из гавани без буксира выходил траулер, бесшумно, словно увлекаемый волнами.
«Когда траулер в гавани, всегда кажется, что он идет быстрее, чем в открытом море», — подумал Малуэн.
Перед входной дверью он очистил подошвы о скребок, потом остановился в коридоре у вешалки.
— Это ты? — спросила жена сверху.
— Да.
— Что-то запоздал ты. Я уж собиралась за тобой Анриетту послать…
Анриетта в старом платье и красных комнатных туфлях, из которых торчали голые лодыжки, была на кухне.
— Покорми-ка меня.
Малуэн не часто говорил так мягко. Он выложил на стол колбасу и сардины и тут только вспомнил, что паштет оставил на плоскодонке.
— Зачем ты это принес?
— Колбасы захотелось. Мать убирается в комнатах?
Он съел семь кружков колбасы, выпил кофе, потом попросил вина и продолжал есть. Он был голоден. Ему казалось, что с каждым глотком пустота в груди заполняется.
— О чем говорил вчера твой дядя Виктор, когда я ушел?
— У дяди Виктора — один разговор.
— Спорю, что он говорил о мехе.
— Он считает, что в нашем положении так не поступают: девушке не покупают лису, его жена дождалась своей только после замужества.
— Бедняга! — сказал Малуэн.
Хорошо, что жена наверху и оставила его наедине с дочерью.
— Покажешь мне лису? И вообще все, что я тебе вчера купил.
Не переставая есть, он пощупал мех, нашел его менее пушистым, чем показалось накануне, и на миг помрачнел.
— Как долго носится такой мех?
— Года три-четыре, если надевать только по воскресеньям. Что с тобой?
— Ничего.
Конечно, ничего. Просто непроизвольная гримаса.
— Принести тебе шлепанцы?
— Нет, мне придется выйти. Эрнест в школе?
— Давно. Ты забыл, что уже девять?
Он потряс голубой бидончик и вылил остатки водки в стакан.
— Ну вот! — сказал он, вытирая губы.
— Что — вот?
— Вот и все! И ничего. В общем, конец. Тебе не понять.
— Что это с тобой сегодня?
— А что со мной?
— Не пойму. Ты какой-то странный. Мне даже боязно.
— С чего бы?
Он стоял спиной к огню, руки за спиной, в своей обычной позе. На столе, рядом с грязными тарелками, как живая, растянулась лиса и лежал голубой плащ, от которого попахивало резиной.
— Ах да! Дядя Виктор сказал еще, что такие плащи носить вредно, они не дают коже дышать.
Тепло разморило Малуэна. Он чувствовал, как его обволакивает лень, и решил встряхнуться, пока не поздно.
— Дай мне фуражку. Нет, не новую. Еще сгодится и старая.
Под лестницей он остановился, услышал, как жена подметает пол, взялся было за перила, но передумал.
— Привет, Жанна! — крикнул он.
— Ты не ложишься?
— Лягу позже.
— Если увидишь колбасника, скажи ему, что…
— Не нужно. Я принес колбасы.
Он повернулся к дочери и, как обычно, небрежно поцеловал ее не то в щеку, не то в волосы.
— Пока, — сказала она.
Он промолчал, открыл дверь и захлопнул ее, переступив через порог из синеватого камня.
10
Было без двадцати десять. Жермен открыл люк в погреб, чтобы пополнить запас бутылок в баре. Г-жа Дюпре по телефону диктовала заказ:
— Да, семнадцать эскалопов… Не очень жирных…
Не переставая говорить, она следила за часами — инспектор Молиссон просил разбудить его ровно в десять. Было слышно, как наверху, в ванной, старый Митчел занимается ежедневной гимнастикой.
Эва уже сошла вниз. На ней было платье в красный цветочек. Как обычно, она прошла мимо г-жи Дюпре, не поздоровавшись, глядя прямо перед собой. Несколько минут девушка стояла на пороге отеля, а потом без пальто, с непокрытой головой, направилась к женщине, опиравшейся о парапет набережной.
Погода стояла ясная и прохладная. Безоблачное небо и цветастое платье наводили на мысль о лете. Облокотясь на парапет, маленькая м-с Браун безразлично глядела на море, но, услышав голос Эвы, вздрогнула.
— Камбала у вас сегодня есть? — осведомилась хозяйка по телефону.
Она посматривала то на часы, то на набережную.
Черная фигура — м-с Браун, белая — мисс Митчел. За ними виднелись коричневые паруса.
— Прикиньте, кстати, еще две дюжины устриц, — прибавила г-жа Дюпре.
Это не мешало ей думать: «Что она там еще втемяшивает?»
А Эва что-то горячо доказывала, увлекая спутницу за собой к гостинице.
— Алло!.. Нет, это слишком дорого. Положите только камбалу.
Женщины перешли с позолоченной солнцем набережной в серый полумрак холла, потом в еще более темный салон, а мисс Митчел все продолжала говорить.
Время от времени м-с Браун поднимала на нее испуганные глаза, лепетала несколько слов, и, даже не зная английского, нетрудно было догадаться, что она повторяет:
— Но что я-то могу сделать?
Эва же не умолкала, обрушивая на маленькую м-с Браун лавину фраз — приказаний и угроз одновременно.
— Простите, инспектор Молиссон здесь?
Г-жа Дюпре не заметила, как вошел и вырос перед ней незнакомец с дешевым чемоданом в руке.
— Через десять минут его разбужу, — ответила она, посмотрев на часы. — Кто его спрашивает?
— Не имеет значения.
Малуэн не торопился. В холле стояли кресла двух видов — плетеные и плюшевые. По привычке к смирению он выбрал плетеное, сел, положил фуражку на колени, чемодан поставил на пол, но закинуть ногу на ногу не решился.
Несколько минут он не замечал того, что происходит в салоне, хотя сидел напротив застекленной перегородки. Потом его внимание привлекла Эва, искавшая перо.
Не найдя его, она направилась к конторке и задела платьем ноги стрелочника.
Эва была тех же лет, что Анриетта, но между ними не было ничего общего ни в манере держаться и говорить, ни в одежде, и Малуэн безрадостно подумал о голубом плаще.
— Дайте ручку и чернила.
— Сейчас, мисс Митчел.
Он проследил за нею взглядом и, когда она вернулась в салон, заметил подавленную женщину в черном костюме — такой же мог быть и на Анриетте.
Английского Малуэн не знал. Эва усадила м-с Браун за круглый столик и стала диктовать:
«Просьба к Питту Брауну…»
Малуэн с удивлением услышал французские слова, но мисс Митчел тут же с раздраженным жестом снова заговорила по-английски, через силу сдерживая злость.
Дважды она показала м-с Браун, как пишутся слова, а та опускала голову.
В конце концов Эва отстранила женщину, заняла ее место и сама стала составлять текст, произнося вслух слова, которые писала:
— «Просьба к Питту Брауну во что бы то ни стало связаться со своей женой, Дьепп, отель „Ньюхейвен“.
Малуэн долго смотрел на них, ничего не понимая: голова у него работала медленно. Когда же до него дошел смысл происходящего, он так и впился глазами в женщину в черном костюме.
Она, видимо, проплакала всю ночь: нос у нее покраснел, веки припухли. Малуэн по-прежнему сравнивал ее со своей дочерью и подметил стоптанные каблучки, медальон, видневшийся в вырезе блузки, непокорные, как у Анриетты, волосы.
Затем на лестнице послышались шаги, но появился не инспектор, а старый Митчел. Он поздоровался с г-жой Дюпре — он обычно со всеми здоровался — и вошел в столовую, куда тут же побежал Жермен.
Только сев за стол, Митчел заметил в салоне Эву и г-жу Браун, но сделал вид, что его это не касается, и распорядился насчет завтрака.
Эва вторично, не извинившись, задела Малуэна и протянула над конторкой лист бумаги:
— Отправьте это объявление в газеты Дьеппа. За мой счет.
Она подошла к отцу, поцеловала его в висок и, стоя, заговорила:
— Жермен, разбудите господина Молиссона и скажите, что его ждут.
Малуэн оставался бесстрастен, ни на что не реагировал, словно лишившись присущей людям способности волноваться. Он мог бы до вечера просидеть вот так, не двигаясь, на краешке плетеного кресла, и, глядя на него, никто бы не подумал, что столь упорно разыскиваемый чемодан стоит у его ног и что он только что убил человека, к которому обращалась м-с Браун в объявлении.
Появилась уборщица с ведром, тряпкой и щеткой и принялась мыть в холле пол.
— Простите за беспокойство, — сказала она, — вам придется на минуту поднять ноги.
Дома, когда убирали кухню, он точно так же держал ноги на весу, пока под ним проведут тряпкой.
В столовую вошел Жермен с подносом, где стоял завтрак мистера Митчела — яичница с беконом, кружочки масла на хрустальном блюдце, горшочки с вареньем.
Проходя мимо, он рассеянно скользнул глазами по Малуэну, отметив только фуражку железнодорожника.
М-с Браун в салоне забилась в кресло и, казалось, ждала новых указаний Эвы, чтобы продолжать жить.
Митчел завтракал. Дочь его, стоя в солнечных лучах, проникавших сквозь грязные окна, наверняка рассказывала отцу, что сделала сегодня утром, а инспектор брился в это время у себя в номере.
Малуэн сидел, как в вокзальном зале ожидания. Он мог уйти: никто бы ему не помешал. Мог унести чемодан, сесть в поезд, потом в другой, приехать в любой город, зайти в любой банк и обменять банкноты.
Достаточно было протянуть руку, поднять чемодан и выйти на солнце.
Он мог даже оставить чемодан на месте, где тот, возможно, пролежал бы день-два, пока прислуге не пришло бы в голову заглянуть внутрь.
Хозяйка за конторкой говорила по телефону:
— Алло! Да, Браун. «Б» — «Бернар», «р» — «Робер»…
Она диктовала объявление слово в слово.
— Появится в вечернем выпуске?.. Скажите, пожалуйста, сколько я должна? Это для одной клиентки.
И вдруг, когда Малуэн этого не ожидал, совсем другим тоном произнесла:
— Да, господин инспектор, тот, что сидит вон там.
Малуэн встал, у него перехватило горло, и он еще раз взглянул на м-с Браун.
— Вы хотели поговорить со мной?
Неужели он так и не сумеет заговорить? Малуэн смотрел на Молиссона, губы его дрожали, он был не в состоянии произнести то, что решил сказать. Это продолжалось несколько секунд, и, чтобы покончить со всем одним разом, он рывком поднял чемодан, протянул его полицейскому и выдавил:
— Вот!
Молиссон, нахмурив брови, приоткрыл крышку и, повернувшись к столовой, спокойно позвал:
— Мистер Митчел!
Малуэн заметил, что инспектор не обрадовался, напротив, взгляд его стал жестким. Старик Митчел оставил завтрак и вслед за дочерью направился в холл.
— Вот ваши деньги, — сказал сотрудник Ярда, указывая на чемодан.
На Митчела он не глядел, а наблюдал сквозь стекло за м-с Браун. Она, не догадываясь, что происходит, тоже смотрела на них. Проверяя содержимое чемодана, старик положил его на стол и стал неторопливо выкладывать банкноты стопками, вполголоса пересчитывая их. Эва что-то шепнула отцу на ухо. Он поднял голову, взглянул на Малуэна, взял один билет, подумав, добавил второй и протянул ему.
Митчел удивился, когда стрелочник отрицательно покачал головой, и, решив, что этого недостаточно, добавил третий билет.
— Браун? — спросил Молиссон.
М-с Браун, привлеченная видом банкнот, стояла в дверях салона, покорно ожидая объяснений. Эва, помогая отцу считать деньги, издали объяснила ей, в чем дело.
Было еще не поздно. При желании Малуэн мог сказать, что нашел чемодан, поклясться, что больше ничего не знает. М-с Браун не отрывала от него вопросительного взгляда, в котором уже читалось отчаяние.
Малуэн вынул из кармана носовой платок и вытер лоб. Он подумал, что раз она не понимает по-французски, можно сказать все, и быстро, на одном дыхании, проронил:
— Я только что убил Брауна.
Вот и все! Он глубоко вздохнул и отвел глаза в сторону. Молиссон, не теряя ни минуты, уже снимал с вешалки пальто и шляпу.
— Пойдемте со мной!
Но м-с Браун увязалась с ними, и по виду ее было ясно, что она не отстанет. Молиссон не решался повернуться к ней. Малуэн с трудом сглотнул слюну, и тут женщина на ходу спросила по-английски дрожащим голосом:
— Что он сказал?
Они шли по тротуару, над ними сияло солнце. Молиссон шел посередине. Никто из них не знал, куда они идут, и все-таки каждый догадывался.
— Она спрашивает, долго ли мучился ее муж?
— Она поняла?
Малуэн чуть было не бросился бежать, но это был лишь мимолетный порыв — ноги не слушались его, хоть он и шагал вместе с остальными.
— Что ей сказать? — спросил Молиссон.
— Не знаю. Он мертв. Понимаете?
Он действительно не знал. До него не доходил смысл вопроса.
Он попытался вспомнить, но в памяти не сохранилось ничего такого, что соответствовало бы слову «мучиться».
— Все это не так… — пробормотал он, впервые почувствовав, что бессилен что-нибудь объяснить. И чтобы не видеть склоненного к нему лица м-с Браун, стал смотреть на море.
— Скажите ей, нет, не мучился.
Молиссон заговорил по-английски. М-с Браун приложила платок к глазам. Малуэн сам повернул в сторону скалы.
— Это далеко? — спросил инспектор.
— По ту сторону гавани, в двух шагах от моего дома.
Сами увидите.
Зимой выдается не более двух-трех таких дней, таких тихих и прозрачных, что хочется услышать колокольный перезвон, как в воскресенье.
— Привет, Луи! — крикнул кто-то, когда они проходили через рыбный рынок.
Малуэн узнал Батиста, который, пользуясь хорошей погодой, вытащил на берег свою шлюпку и перекрашивал ее в светло-зеленый цвет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14